Хан улыбается и слегка склоняет голову.

– Как же мало вам нужно для счастья, доктор. Но если это ваша просьба – я выполню.

Джим долгое время хотел, чтобы Спок начал проявлять к нему внимание в рабочее время. Кажется, небеса услышали его молитвы: услышали, извратили и исполнили. После миссии с заражёнными колонистами, буквально стоило сняться с орбиты, Спок – начал. Он проявлял внимание к каждому недочёту в отвётах Джима, к каждому его действию вне регламента, к человеческому общению во время смены – он называл это фамильярностью, не предусмотренной уставом. Он был рядом каждый раз, как Джим отходил от протокола – а даже если и не был, то всё равно каким-то образом выискивал информацию об этом и отчитывал Джима. Мог отчитать на мостике, в коридоре, где угодно – и всё это в присутствии подчинённых.

– Тяжело вам работать со мной, Спок, – это Джим высказал, когда Спок отчитал его за то, что он в рабочее время переписывался с Боунсом на личные темы. – Работать с компьютерами не в пример легче должно быть.

На это последовало хладнокровное поднятие брови.

– Ваше сравнение некорректно, – сказал он только. И всё.

Кирк скрипнул зубами.

– В любом случае, я не просил ваших советов. Идите на своё рабочее место.

Этот же… вулканец, прямой, как палка, не дрогнув ни мускулом, развернулся и отошёл на рабочее место. Для того, чтобы через полчаса прислать Кирку детальный разбор недочётов, допущенных им во вчерашнем отчёте.

Джим терпел это поведение три дня. Три долбаных дня, а это – целая вечность, когда вокруг тебя крутится вулканец, словивший псих из-за того, что ему не дали остаться на Новом Вулкане. Потому что иных причин для этого шила в заднице Джим не видел.

По прошествии трёх дней Джим вызвал Спока на приватный разговор. Подождал, пока тот пройдёт, сядет, а потом спросил прямо:

– Спок, что с тобой случилось? Ты как с цепи сорвался – и не смей придираться к этой фразе, не понимаешь значения, открой фразеологический словарь.

– Я не вижу никаких существенных либо вызывающих подозрения изменений в своём поведении, капитан.

– Ну… – Кирк решает сыграть на хвалёной вулканской памяти. – Сколько замечаний в день вы делали мне в период с начала миссии до… четырёх дней назад?

– Вы прибегаете к неверной оценке моих возможностей. Я не андроид, капитан, и не могу назвать число того, что не считал специально. Если вам так необходима эта цифра, предоставлю её вечером после перебора воспоминаний за указанный вами срок.

Джиму так и не удаётся ничего от него добиться. Спок стоит на своём – в его поведении нет ничего необычного, каждое замечание было обоснованным. Он логичен, холоден и прям. Куда сильнее, чем до вечеринки и поцелуя пальцев у лифта. Будто в коконе.

Джим отпускает его, так ничего и не прояснив.

– Боунс, он меня замучил, – Кирк зло плюхается в кресло в комнате МакКоя, и только открывает рот, чтобы продолжить, как дверь открывается.

В комнату заходит Кексик – и застывает в дверях.

Джим прокашливается, улыбаясь.

– Боунс, я ему рассказал. Он теперь с нами.

– Добро пожаловать, мистер Хендорфф, – Боунс кивает ему, как-то… очень намекающе. – Кофе?

– Кексик, заходи, не стесняйся, а то до пончика разжалую, – Джим жизнерадостно ржёт, хлопает руками по подлокотникам. Потом качает головой, – ну всё, ещё немного, и я разучусь шутить.

Хендорфф тем временем проходит – большой стеснительный медвежонок – усаживается, соглашается, что да, он будет кофе.

Джим поднимается с кресла.

– Итак, господа, пару дней назад я подумал, что в наших рядах нет никого из охранного, а это вполне себе упущение...

Ему опять не дают закончить. Снова открывается дверь, впуская на этот раз Скотти, Кинсера и де Саля. Скотти мрачнее тучи.

– Итак, – Джим ждёт, пока они усядутся, но тут снова пиликает интерком.

Пробираются в каюту три научницы, ещё один медик (Боунс его сам посоветовал, сказал, толковый малый), Пашка и один из программистов, отвечающих за пищеблок, с коробкой реплицированных шоколадных конфет. Тут же поднимается возня с кофе и чаем, шуршание крыльев, шёпот типа «не толкайся своими перьями» и всё такое прочее. МакКой суёт морщащемуся Пашке под спину подушку.

Вроде как собрались все. На столе как по волшебству образовалась бутылка настойки, Кинсер, сочувственно кивая, налил Скотти крохотную стопочку до краёв, потом разлил остальным.

Джим поднялся со своей, покосившись на дверь. Ну не должны сейчас-то его прервать.

– Итак, господа... и дамы, – он перекрыл начинающееся гудение, – первое собрание братства Кактуса и почки объявляю открытым. Скотти, на чём сегодня?

– Гаутанский орех и немного имбиря, – отзывается тот грустно. – Попробуйте, капитан, напиток богов.

– Охотно верю. – Джим поднимает свою стопку. – По первой!

Они пробуют настойку; каждому достаётся по чуть-чуть, но ведь соль не в количестве. Они здесь не надираться собираются. Эти тридцать миллилитров, один глоток – как некая драгоценность. Богатство вкуса, аромата и качества. Это символ их победы над суровыми реалиями корабельных будней – на борту не могло быть другой выпивки, кроме реплицированной. А они – смогли; открыли своё тайное мини-производство нереплицированного алкоголя.

Чехов шепчет Боунсу, что Сулу за глаза называет его анонимным алкоголиком, после чего все громко наперебой начинают хвалить Скотти.

Скотти сидит, уныло принимает похвалы и даже не отпихивает Кинсера, когда тот лезет обниматься.

Грустно его таким видеть. И не одному Джиму – де Саль сочувственно подливает Скотту то, что осталось в бутылке, лейтенант Чи из научного пододвигает закуску – сухофрукты, Скотт сам заказывал к сегодняшнему напитку.

Все понимают, Скотту плохо. И Джим ласково похлопывает его по плечу, советуя:

– Выговорись, Скотти. Станет легче.

Он только вздыхает, пригубливая настойку. Занюхивает сушёным ананасом.

– Не нужен я ей, – говорит обречённо. – Сегодня пытался на свидание пригласить.

– И?

– Ну не вышло. Сначала заикаться начал, а потом она и вовсе… не дослушала и посоветовала не тратить на неё время. Эх…

В их компании на время повисает грустная и задумчивая тишина. Помочь бы ему, бедолаге, неразделённая любовь может творить с людьми страшные вещи.

– А если подарить ей что-нибудь? – робко интересуется Чи. – Что она любит?

– Не знаю… – Скотти унывает ещё сильнее.

– А может… я узнать попробую? Вместе что-нибудь да придумаем.

Скотти поднимает голову. На его лице мелькает надежда – светлая, безумная, и Джим улыбается просто тому, что бедолага хоть немного посветлел.

– А давай, – соглашается Скотт. – Это хорошо. Подарок – это хорошо. Я же ей какую угодно настойку заделать могу, что угодно достану!

– А ты её сюда пригласи, – неожиданно вылезает Пашка. – Кактусы её ух как заинтересовали.

– Сюда? – Джим сомневается. – Нет, Паш…

И ловит взгляд Скотти – умоляющий, надеющийся, будто от слова Джима сейчас зависит его жизнь, его счастье и сохранность Энтерпрайз в придачу.

Джим не может отказать.

– Хорошо, Скотти, – улыбается и треплет инженера по крыльям, – приглашай. Но тогда на следующую встречу должно быть что-то сногсшибательное, ок?

– Да, конечно! – Скотт воспрял, – я… я… ух! У меня идеи! Идей столько, капитан, только увольнительная нужна, и лучше где-то… на Бета-Антаресе, а?

Джим, посмеиваясь, обещает, что для счастья Скотти будет им увольнительная хоть на Омега-Антаресе, если такая вдруг объявится. На самом деле, Бета-Антарес достаточно неблизко, устроить увольнительную там в самом начале миссии будет невозможно. Но это мелочи. Не мелочи в том, что у Скотта горят глаза – он оживает на глазах, он полыхает идеями, говорит, предлагает, втягивает в обсуждение членов их маленького клана. Это дорогого стоит.

Под конец собравшиеся, уже под обычный чай, начинают обсуждать животрепещущую тему – возможность расширения лаборатории. Заканчивается всё тем, что некоторые решают выращивать у себя нужные растения. В начале гамма-смены все расходятся. Только Пашка сидит над полупустой коробкой и поедает шоколад, запивая сладким какао.