Хан ждал, глядя в её тёмные гневные глаза и чувствуя нарастающую ярость. Его крылья напряжённо подрагивали. Нет, он больше не думал, что все люди ничтожны. Он не понимал, как этого можно не видеть.

Лата остановилась в двух шагах – напряжённая, словно натянутая струна, дрожащая и яростная, готовая сражаться до конца.

– Или же виной тот слабый человек, которого ты назвал своим? Неужто желание обладать им в противоестественной связи лишило тебя и разума, и гордости?

– Мой разум при мне, Лата, – предупредил Хан, чувствуя, как голос дрожит от ярости. Лата была умна, она была его преданной союзницей, но даже она не смела говорить о его чувствах к Леонарду в таком тоне. – Как и моя гордость. А тебе следует придержать язык.

– Нет же, во имя вечного неба, я не стану молчать, – Лата говорила всё тише и яростней, почти шипела. – Ты предлагаешь нам покориться людям и тому ничтожеству, которое ты в слепоте своей возжелал…

Не давая ей продолжить тираду, Хан схватил её за шею и быстрым мощным ударом швырнул о стену.

– Ты глупа и не видишь дальше своего носа! – рявкнул он, подходя к ней ближе. Внутри всё клокотало от ярости. Лата уже поднималась, сверля его ненавидящим взглядом. – Ты не…

Он схватил её за ворот форменки, поднял над полом и снова швырнул о стену. На этот раз другую.

– … слышишь моих слов! Ты ропщешь…

Хан не давал ей подняться и ответить. Бил крыльями, чтобы оглушить, а когда она попыталась атаковать сама, снова швырнул к стене. На этот раз она упала на груду мебели в углу, ударившись об угол комода, и оттуда сползла на пол.

– Ты посмела сомневаться во мне...

Лата поднималась на четвереньки, потом на ноги. По лицу текла кровь, она горбилась, как тот, у кого сильно болят рёбра. Потребовалось ещё несколько раз швырнуть её, чтобы при попытке подняться её локти подломились и она упала на пол. Хан не дал ей второй попытки выпрямиться, снова ухватил за ворот, вздёрнул на ноги и с силой прижал к стене, заставляя её запрокинуть голову.

Он знал, что всё это останется на записи камер, а может быть в эту самую минуту та адмиральша смотрит на них, как на зверьков в клетке; но он чуял, что она слишком умна, чтобы вмешиваться.

А значит, отряда вооруженной охраны и медиков с транквилизаторами можно не ждать.

Осава даст им разобраться самим.

– Ты не пытаешься думать, – он встряхнул Лату, не обращая внимания на её попытки ударить крылом, и через несколько секунд они прекратились. – Неужели ты, мой военный советник, та, кому я доверял, как себе, больше не способна раскрыть глаза и посмотреть в лицо правде? Нам не выжить вне Федерации! Нам не выжить, сражаясь против людей!

– Убей, – прошептала Лата, ни капли не смягчив ярость. – Я не смогу прислуживать им и твоему… человеку, – это слово она словно выплюнула сквозь зубы. – Даже по твоему приказу.

Она больше не вырывалась. Кровь из рассечённой раны на лбу стекала по лицу, крылья слабо подрагивали. Но Хан не обманывался: разожми он хватку, и она будет драться – пока не умрёт. Потому что могла только выполнить приказ того, прежнего Хана, или умереть, другого не дано. Потому что они все были такими.

И с этим надо было что-то делать.

– Я не предлагаю тебе встать наравне с людьми, с которыми мы никогда не будем равными, – Хан не дал ей возможности отвести взгляд, только ощутил, как за спиной раскрываются, поднимаясь, крылья. – Я не предлагаю тебе стать частью Федерации. Я приказываю тебе – и ты подчинишься. Потому что так говорит тебе Хан Нуньен Сингх, твой господин и повелитель! Сейчас я должен сохранить то, что осталось от нашей семьи. И я буду делать это любой ценой, исключая цену нашей жизни. Ты поняла меня?

Лата смотрела в его глаза, не моргая. Её взгляд по-прежнему горел, но сил спорить уже не было. Она кивнула. И тогда Хан отпустил её, сразу повалившуюся на пол.

Хан обернулся к Йоахиму, с печалью наблюдавшему эту картину.

– Йоахим?

Он встрепенулся – воробьёныш в ворохе золотых перьев.

– Дело не в нашем отношении к людям, господин. Они стали лучше, пусть и не все, я это заметил. Но я не уверен, что они примут нас. На Земле, в научном центре, а потом и на корабле, многие называли нас чудовищами, монстрами или выродками. Это только то, что слышал я. Может быть, Лата права, и нам лучше было бы покинуть Федерацию, пока не поздно?

Хан подошёл к нему и погладил по щеке.

– Всегда будет кто-то, кому твоё существование будет не по душе. Ожидать, пока тебя примут все и безоговорочно, можно до самой смерти.

– Господин… – Йоахим опустил взгляд, но ничего более не сказал. Хан больше не касался его, только смотрел на склонённую голову.

И впервые подумал, каково же им сейчас, обломкам прошлого, которые видят перед собой своего предводителя с чужим лицом и изменившими цвет крыльями. Предводителя, допустившего смерти почти всех их братьев и сестёр. Предводителя, говорящего, что им придётся смириться и жить рядом с людьми по их законам.

– Космос велик, Йоахим. Я не смог уберечь вас в нём единожды, и это может повториться. Помоги Лате подняться и обработать раны. Я хочу услышать, как вы жили на “Орфее”.

Пашка пообещал десять минут, когда на камерах наблюдения в нужном коридоре будет зацикленная картинка, собственно, с пустым коридором. Ещё он сказал Джиму выключить коммуникатор.

– Или хочешь радостно засветиться на датчиках бортового компьютера? – спросил вышедшего из ванной мытого капитана, с хрустом надкусив вафельный батончик. Таких батончиков кудрях нареплицировал штук десять и жевал во время взлома корабельных сенсорных систем. – Здесь система сканирования как в живом организме, кстати. То есть датчики буквально везде, как рецепторы. Но это мы обошли… Значится, так: я тебя видеть буду, но больше никто. А потом, когда ты звякнешь в интерком, я устрою в нём небольшое… красивенькое… замыканьице. Данные о последнем вызове не успеют нигде отразиться. Едем?

И теперь Джим стремительно шёл по коридору. Очень сложно поверить в свою «невидимость» для корабельных систем, когда сам по себе ты живой, вполне видимый и даже шаги свои слышишь.

До каюты Хана – ну и других сверхлюдей, получается – Джим добрался быстро. Минуты за две. Открыл Хан. Высокомерный, как обычно, но почему-то взъерошенный. Окинул Джима своим прозрачным взглядом.

– Капитан, – поприветствовал холодно. – Долго же вы. Заходите, живо.

– Не начинай, – бросил Джим, проходя за ним в комнату. Он и так был взвинчен до предела, чтобы ещё терпеть выходки этого чернокрылого.

В каюте была одна одноместная кровать, тумбочка рядом с ней, в углу комод, стол и пара стульев. На кровати лежала Лата. Сейчас она была не в тёмной куртке стажёра, а в одной только форменной майке и штанах, и было видно, что она изрядно потрёпана. С её щеки мокрым полотенцем стирал кровь второй сверхчеловек, совсем молодой и с золотыми крыльями.

Хан, не обращая внимания на эту картину, указал Джиму на один из стульев. Сам садиться не стал.

– Значит, вы наконец додумались до моей подсказки. Что с Леонардом?

Джим наклонился вперёд, опираясь локтями о колени. Ему не очень хотелось озвучивать просьбу при свидетелях, но время тикало.

– Если коротко – раньше, чем через год, он не поправится. Я так понял, говоря о вводе крови, ты имел в виду... Ладно, мне просто надо знать, – Джим теперь говорил совсем тихо, – ввод сыворотки можно замаскировать под то, что ты уже вводил ему свою кровь?

Хан раздражённо тряхнул крыльями. Наклонился, упёрся ладонями в столешницу, нависнув над Джимом и слегка раскрыв крылья.

– А я уже начал надеяться, что вы не безнадёжны. Капитан, во Флоте всё же не работают одни недоумки, и любой профессиональный медик при анализе крови распознает обман. Рискнуть? О, это можно, и я боюсь представить, что было бы, решись вы действовать без этого разговора со мной. Это стоило бы свободы не только мне, но и Леонарду. Навсегда.

– А зачем тогда...

– Капитан, – он теперь смотрел прямо в глаза, и это было жутко, – я не собираюсь скрываться. Моя очищенная кровь вполне справится с крыльными переломами, пусть и медленней. Но сделаю я это только с разрешения адмирала. Ваша задача заключается всего лишь в том, чтобы отвести меня к ней. И поскорей. От вашего промедления боль Леонарда не становится меньше.