– Мы общаемся прямо сейчас, – говорю я.

– Нет, это понятно. – Она отмахивается от моих слов. – Но раньше мы проводили больше времени втроем, правда?

– Да, – медленно говорю я.

В голове ответ звучит у меня как одна из загадок, которые они со Стивеном так любят. У кого темные волосы и костлявые руки и кто так жалко влюбился в лучшую подругу и, возможно, будущую жену собственного брата?

– Да, – повторяю я. – Правда.

Мы перестали тусоваться вместе примерно в то же время, когда Тейлор наконец сдала на права. Когда они со Стивеном наконец смогли ходить на вечеринки с алкоголем, а я наконец поняла, что не хочу становиться Тейлор.

Она слегка морщит нос и продолжает:

– Так вот… – Тейлор театрально повышает голос. – На Новый год у Бодхи Пауэрс будет вечеринка. Если у Стивена пройдет похмелье, мы собираемся пойти. Давай с нами?

Я пару секунд размышляю о том, как это будет выглядеть со стороны.

– Может быть, – говорю я наконец.

Тейлор кивает, будто я уже согласилась.

– Хорошо, – говорит она, а потом протягивает руку и хлопает по рулю: – Ну, еще разок?

У Стивена на следующее утро и правда дикое похмелье. Я с каким-то злорадным наслаждением открываю окна в его комнате. Ледяной воздух со свистом проносится по комнате; яркое утреннее солнце отражается в сугробах за окном. Стивен со стоном натягивает на лицо подушку и вслепую кидает второй подушкой в меня.

– Вас изволит тошнить? – Меня охватывает жалость, когда брат резко перегибается через угол кровати. – Могу принести тазик.

Он отмахивается от меня, другой рукой приглаживая взъерошенные волосы:

– Сходи вниз, принеси пожрать.

– Они так или иначе узнают, что ты напился, – говорю я и все равно исполняю просьбу.

На ходу я подбираю с пола свитер Стивена. Серый с красным жаккардовым узором на рукавах.

– И хватит воровать мои шмотки! – кричит Стивен, но я уже натягиваю свитер через голову.

Внизу я нахожу банан и английский маффин. Когда я пихаю маффин в тостер, сквозь дверь скользит мама с утренней газетой в руке. Она просыпается очень рано; думаю, уже успела позаниматься на беговой дорожке или разобрать почту. Само ее существование кажется мне сейчас упреком.

– Привет, – говорит мама, хватая меня за колючую макушку и наклоняя, чтобы поцеловать меня в лоб. – Это ты вечером оставила миску с хлопьями?

А Стивен вообще напился.

– Прости.

– На столе осталось пятно, – добавляет мама и говорит: – А это что, свитер Стивена?

– Прости, – шиплю я, вырываясь из ее рук.

Звякает тостер. Прости, прости, прости. Я шлепаю маффин на тарелку и намазываю половинки арахисовым маслом и дорогущим вареньем, которое всегда покупает папа. Когда родители в прошлом году расходились, варенье исчезло из нашего холодильника на целых семь месяцев, и это при том, что папа с мамой по очереди жили в доме. Будто папа решил, что теперь не вправе оставлять здесь собственное варенье. Внезапно это тоже начинает меня бесить. Внезапно меня бесит все на свете.

Мама поджимает губы.

– Следи за тоном, – мягко говорит она и оставляет меня беситься в одиночестве.

Поднявшись наверх, я со звоном ставлю тарелку Стивену на стол.

– Если тебя стошнит и родители спросят, в чем дело, я скажу правду, – предупреждаю я, пиная его по облаченной в носок ноге.

Стивен приподнимает с лица подушку. Вид у него самый безразличный.

– И что они сделают? Запрут меня дома?

Он прав: ничего родители ему не сделают. Через восемь месяцев брат уезжает в Колумбийский университет. Мама тихо паникует по этому поводу, словно чувствует себя виноватой за то время, пока они с папой расходились. Еще, мне кажется, ее пугает перспектива, что я на время останусь единственным ребенком в доме. И вот я злюсь уже и на Стивена тоже. На Стивена, и его самодовольство, и на то, как рано он выбрал университет, и как легко ему живется. Как легко пронесся он по тонкому льду подросткового возраста, когда простые смертные проваливаются под воду и тонут.

– Ты вообще-то не единственный ребенок, знаешь ли, – злобно и совсем невпопад говорю я. – Может, ты и любимчик, но у наших родителей есть еще и я.

Стивен смотрит на меня так, будто я свихнулась:

– И ничего я не любимчик. – Он садится в кровати и с самым жалким видом обхватывает голову руками. – Ты ведь знаешь, что мама ждет не дождется, когда вы снова подружитесь? Постоянно об этом говорит.

Я резко поворачиваюсь:

– Это тебе она говорит? – Мысль о том, что они говорят обо мне в мое отсутствие, злит меня еще сильнее. Ровена с ее невыносимым тоном и ее ситуацией. – И что же она говорит?

Стивен пожимает плечами. Такой спокойный, что хочется ему врезать.

– Да ничего. Только то, что я сказал. Что скучает по тебе и хочет, чтобы вы опять дружили.

Я яростно передергиваю плечами:

– Вообще-то это она родитель, а не я. Пусть и пытается подружиться.

Стивен раскрывает рот, но вместо ответа тянется к стакану с водой. Видимо, нечего сказать.

После полудня Стивен наконец выходит из комнаты. Он плетется вниз по ступенькам, даже не переодевшись из вчерашней одежды. Ну ты и лох, думаю я. Родители, что характерно, не обращают на его вид ни малейшего внимания. Мы проводим день в кругу семьи: доедаем остатки с праздничного стола и собираем огромный пазл с Одиноким Кипарисом, главной достопримечательностью дороги на Пеббл-Бич. Я сижу за кухонным столом и наношу последние штрихи на платье и шлейф королевы из «Однажды на Матраце», когда мама склоняется посмотреть, что я рисую. Я чувствую себя как под пристальным светом софитов. Девочке-лесбиянке все еще нравятся наряды, спешите видеть в вечерних новостях.

И все же…

– Очень красиво, Ро, – тихо говорит она, касаясь прохладной рукой моего затылка.

Я жадно глотаю апельсиновый сок, пытаясь избавиться от внезапного кома в горле.

На следующий день я опять бреду в школу, чтобы дальше шить костюмы в компании Мариет Чен и другой одноклассницы, Сары Мюррей.

– Ты такая стильная, Ровена, – говорит Сара, когда я сбрасываю пуховик и остаюсь в полосатом свитере-регби.

Понятно, моя одежда ей не нравится.

– И твоя прическа! Мне бы не хватило смелости.

Я неловко благодарю ее, и тут Мариет внезапно говорит:

– Это так тупо.

Мы обе смотрим на нее.

– Нет, ну правда. – Она пожимает плечами. – О парнях такого никогда не говорят. Что им нужна смелость, чтобы остричь волосы. Они просто стригутся, и все.

Впервые за всю жизнь мне ужасно хочется поцеловать кого-то помимо Тейлор Лавуа.

Я не замечаю эсэмэску от Стивена, и он заходит в школу, чтобы забрать меня домой. В своих конверсах и пуховике он выглядит в школе совсем не к месту. Слишком взрослый.

– Тейлор говорит, чтобы ты приходила на вечеринку в субботу, – вместо приветствия обращается он ко мне.

Сара Мюррей уже таращится на моего тупого, но привлекательного братца. Ему даже не надо стараться, чтобы привлечь к себе внимание.

Я обкусываю нитку зубами, встаю и оглядываюсь в поисках своей куртки.

– Мало ли что она говорит, – отвечаю я ему, распрощавшись с девочками и следуя за Стивеном по коридору. – Думаю, ей просто нужен напарник, чтобы дотащить тебя до дома, когда ты напьешься в стельку.

Стивен элегантно перемахивает через турникет у входа.

– Я думаю, Клопик, что она ценит тебя не только за мышечную массу, – мягко говорит он, и в миллиардный раз я пытаюсь понять, знает ли он о том, что я чувствую к Тейлор. Знает ли он, что я чувствую к ней примерно то же, что и он сам. Но это бы значило, что и она сама тоже в курсе, поэтому я отгоняю от себя эту мысль. – Просто спроси родителей, хорошо?

– Я спрашиваю. Они реагируют не самым лучшим образом.

– Ну, не знаю, Ро, – говорит мама, нахмурившись.

Она режет латук для салата, чтобы наши желудки отдохнули от тяжелой рождественской еды.