– Ты, помнится, шось в машине вякал, или мне послышалось?

Тот слизнул с прикушенной губы сгустки запекшейся крови и промолчал.

– Он шо у вас, немой?! – сплюнул мордатый, схватил за воротник побледневшего Белодеда, подтащил его к себе и рявкнул: – А ты шо скажешь?

– Мы из рабочей команды, – выдавил из себя агент.

– Говоришь, из рабочей команды?! – хмыкнул партизанский командир и тут же злобно прошипел: – И где же вы робыли, шо такие хари наели? Працовники херовы!

– У меня она всегда такая, я…

– Не бреши, падла! Меня не проведешь! Я вас, сук продажных, насквозь вижу! А шоб не брехал, мои хлопцы зараз твою харю трохи подправят. – И, обернувшись назад, он позвал: – Мыкола, иди сюда, тут для тэбэ е добрая праця.

Угрюмый партизан, все это время сидевший на пеньке, достал из кармана ватника казацкую нагайку и, расправляя ее, несколько раз взмахнул. Два потрепанных хвоста из кожи буйвола, в концы которых были вшиты свинцовые шарики, со зловещим свистом рассекали воздух. В это время полог тента распахнулся, и в проеме появилась торжествующая физиономия молодого, почти мальчишки, партизана. Радостно потрясая связкой новеньких ППШ, он воскликнул:

– Михалыч, ты только подывысь на их шмайсеры! Це ж наши автоматы!

Партизаны угрожающе загудели, а паренек снова нырнул под тент и появился с мешком. Злорадно поглядывая на пленных, он вытащил из него красноармейское обмундирование.

– Хлопцы, теперь вы бачите, из якой они команды? Шпиёны! Диверсанты! – потрясал кулаком мордатый. Его физиономия еще больше побагровела, наливаясь гневом, он сорвался с места и сапогом пнул в живот Белодеду. Тот сложился пополам и кулем рухнул на землю. От боли его тело корчилось в судорогах. Диверсанты попятились, но лязг затворов заставил их замереть на месте. Со страхом и ненавистью они смотрели на беснующегося мордатого. Партизаны тоже завелись.

– Михалыч, кончай с ним чикаться! – торопили они с расправой.

– Они, сволочи, наших не жалеют! Брюхо им вспороть и землицей набить! Пусть напоследок нажрутся!

Кольцо разъяренных партизан все тесней сжималось вокруг пленных Они, затравленно озираясь по сторонам, пятились к грузовику. Развязка неумолимо приближалась, у одного из диверсантов сдали нервы, он рванул ворот шинели и истерично закричал:

– Стреляй, стерва! Мало я вас, курв…

Над головами пленных, заглушая голоса и высекая снопы искр из скалы, просвистела автоматная очередь. Мордатый в последний момент успел отвести руку у автоматчика. Шаликашвили, едва не задетый пулями, побледнел как полотно и, рухнув на колени, жалобно заскулил с усилившимся акцентом:

– Стойте! Нэ стреляйте! Я все, все скажу! Все! Они дивэрсанты! У них важное задание! Рейхер – старший. Петренко у него…

Но он так и не успел договорить. Чудовищный удар сапогом пришелся ему в лицо и опрокинул на спину. А через секунду короткая очередь из автомата разнесла голову диверсанта в клочья.

Зарево бушевавших в Краснодаре четвертые сутки пожаров превратило непроглядную февральскую ночь в яркий июньский полдень. Части Тридцать седьмой и Сорок шестой армий вели непрерывные яростные атаки на позиции гитлеровских и румынских войск на северо-восточных и восточных окраинах города. Ураганный огонь артиллерии сметал с лица земли целые кварталы глинобитных хат. Эскадрильи тяжелых бомбардировщиков, висевшие в воздухе, не давали пехоте генералов Бутлара и Пикерта высунуть голову из окопов. Танковые батальоны и штурмовые роты сороковой мотострелковой бригады и тридцать первой стрелковой дивизии, несмотря на отчаянное сопротивление противника, продолжая вести наступление, метр за метром вгрызались в его оборону. К полуночи накал боев достиг апогея. Порой казалось, что сама земля пропиталась смрадным запахом смерти, а город напоминал собой клокочущий адский котел, в котором сгорали десятки тысяч человеческих жизней.

К рассвету сопротивление фашистов в основном было сломлено, и лишь на отдельных участках фронта отборные эсэсовские части продолжали, отчаянно защищаясь, сдерживать мощный натиск частей Красной Армии, но это уже не могло остановить наступления. Советские танки прорвались в город и при поддержке пехоты стремительно продвигались к центру. К полудню северо-восточные окраины и главная улица Краснодара – Красная перешли под полный контроль штурмовых подразделений генерал-майора Цепляева, а отдельные передовые разведывательные группы сумели пробиться на правый берег реки Кубань и захватить плацдарм. Кольцо вокруг разрозненных гитлеровских войск с каждым часом сжималось все сильней, и с наступлением темноты лишь в районе железнодорожного вокзала, маслозавода и в карьерах у правой протоки еще звучали автоматные очереди и грохотали разрывы гранат. Ближе к ночи отступление фашистов из города превратилось в паническое бегство, прикрываемое эсеэсовскими подразделениями, которые всеми силами старались сдержать напор частей Красной Армии, но, огрызаясь, все же откатывались под их натиском, стараясь сохранить боевые порядки.

У понтонной переправы сгрудились тысячи машин, повозок и десятки тысяч обезумевших от страха людей. Сметая редкие кордоны военных комендатур и тайной полевой полиции, они рвались на левый, спасительный, берег реки. Расстрелы паникеров и отчаянные призывы командиров не в силах были остановить эту ревущую, визжащую и умоляющую человеческую реку. Толпы охваченных ужасом солдат и офицеров, спасаясь от гусениц советских танков, штурмом брали плоты и лодки, вышвыривая в ледяную воду раненых и просто слабых. Кубань, превратившаяся после половодья в дикого, неукротимого зверя, закручивала в ревущих бурунах лошадей и людей, чтобы потом вышвырнуть их на берега. Зловонная лента из вздувшихся трупов тянулась на несколько километров по песчаной отмели – от взорванного железного моста до Большого острова.

Когда ночь вступила в свои права, остатки гитлеровских и румынских войск покинули город, чтобы закрепиться на новых позициях левобережной Кубани, у станиц Северская и Ильская. Краснодар перешел под полный контроль частей Красной Армии, и впервые за последние четыре дня над городом установилась особенная, хрупкая, готовая взорваться в любой момент военная тишина. В садах пригорода – у станицы Пашковская, у прудов Карасуна и зарослях ивняка над рекой сначала робко, а затем все уверенней загомонили птицы. Слабый порыв ветра печально прошелестел в прошлогоднем высохшем камыше и принес из степи запах перепревшей полыни. Сгустился предрассветный полумрак, и мрачная громада далеких гор, а на переднем плане деревья и кустарник утратили привычные очертания, но уже через мгновение они расцвели живыми сочными красками. Огненно-яркий диск восходящего солнца медленно поднялся над горизонтом. Его лучи с трудом пробивались сквозь плотный туман, клубившийся над рекой и затонами. Едкая гарь зловещими черными языками колыхалась над развалинами, придавая еще больше трагизма картине тяжелого, кровавого утра.

Опережая рассвет, боевая группа Особого отдела НКВД СССР тридцать первой стрелковой дивизии, покинув временный пункт дислокации, начала продвигаться к улице Комсомольской, в центр Краснодара. Капитан госбезопасности Павел Коломиец с трудом узнавал родной город, теперь он больше походил на каменоломню, поэтому группе дважды приходилось делать приличный крюк, прежде чем она смогла добраться до цели. Бывший штаб «Абвергруппы 102» встретил Коломийца и его бойцов из взвода охраны Особого отдела пустыми глазницами выбитых окон и сорванными с петель, болтающимися дверями. Но капитан не терял надежды найти хоть что-нибудь, проливающее свет на деятельность абверовцев, и, расставив посты, дал команду начать обыск. Разбившись на группы, бойцы осторожно, опасаясь ловушек, метр за метром осматривали пустые кабинеты и классы. Обыск затянулся до обеда, но результатов так и не принес – абверовцы не оставили никаких следов. Единственной наградой Коломийцу стала фантастическая находка. В подвалах гаража бойцы обнаружили трех полуживых от голода и жажды подпольщиков. Бедняги не могли поверить в свое чудесное спасение и с благоговейным трепетом теребили солдат за рукава шинелей и бушлатов.