Может быть, кто-то обидится, оскорбится, но, как говорится, «Платон мне друг, но истина дороже» и поэтому не могу не поделиться одним своим неприятным для моей нации наблюдением. Дальновидность ли это, инстинкт ли самосохранения, приспособленчество или предательство, унаследованное ещё от Золотой Орды (поскольку всё плохое приписывается именно этому периоду), не берусь окончательно судить об этом. Но просвещённые и авторитетные люди Чистопольского и Нурлатского районов никогда не обучали своих детей в татарских классах. Даже те, кто учительствовал в чисто татарских деревнях – Кичкальне, Новом Альметьево, Шарбане, не было случая, чтобы хотя бы один попробовал учить своих детей в национальной школе. Если в деревне, где они жили, не было в школе русского класса, то детей заставляли топать ножками пять-десять километров ради усвоения престижного языка. Думаю, что сельские педагоги внесли довольно заметный «вклад» в формирование отрицательного отношения к татарскому языку и к учёбе на этом языке. Вместо того, чтобы бороться за сохранность лексики, словарного запаса родного языка, благодаря которому они добывали свой хлеб насущный, сельские педагоги своим личным примером рубили его на корню. Народ не мог простить этим людям их лицемерия и двуличности.
Только такая сельская интеллигенция, как выпивоха председатель колхоза, рядовой служащий сельсовета, работник сельмага или колхозный счетовод, смогли махнуть рукой, мол, «Бог не выдаст, свинья не съест», и отдавали своих детей в татарские классы. И они не прогадали. Из их среды вышло немало достойных людей, во всяком случае не меньше, чем из среды окончивших русские школы. Учительский клан на такие «уступки» не шёл. Определяющей особенностью татарской интеллигенции советского периода (и не только её, конечно) было: говорить одно – делать другое.
В то же время было бы несправедливо слишком строго судить умных родителей, умеющих держать нос по ветру и предвидеть тенденции в развитии общества. Не секрет, что даже очень талантливый молодой человек, имеющий хороший аттестат зрелости об окончании средней школы на татарском языке, после поступления в вуз два-три года вынужден был тратить силы на усвоение русского языка. В частности, например, на общественную работу, на должности комсомольских вожаков идёт жёсткий отбор уже с младших курсов, из числа наиболее активных. Естественно, нерусскоязычный студент попасть в это число не имел никаких шансов. Возможно, и поэтому среди секретарей областных комсомольских организаций никогда не было выпускников татарских школ. Чтобы выбиться на руководящие посты, прежде всего необходимо было в совершенстве владеть русской речью, уметь говорить без запинок и без акцента. Те же условия и для работы в партаппарате.
Да и сегодня мало что изменилось. Для работы, например, в комитете по делам молодёжи, в министерствах культуры и образования знание татарского языка не является ни необходимым, ни приоритетным. Это означает, что мы ещё очень далеки от реализации татарского языка как государственного. Положение может измениться только в случае, если обучение в вузах будет вестись на татарском языке.
Сам я не испытывал больших трудностей при освоении русского языка. Любое незнакомое слово я мог спросить или у своего деда Галиуллы-бабай или у своего отца. Но, конечно, больше всего мне помог в этом наш кичкальнинский учитель русского языка Фуат Шагиев, огромное ему спасибо. Не только его совершенная методика, но и его требовательный строгий нрав, а также его манера вести урок только на этом «иностранном» для нас языке, помогли нам проникнуть в тонкости русской речи. Днём в школе мы его побаивались. А вечером это был самый большой авторитет, наш кумир. Вечером в клубе для сельчан он синхронно переводил на татарский язык почти все кинофильмы. Даже если в первом ряду были места, мы всё равно садились поближе к Фуату-абый, становясь на колени или даже распластавшись прямо на полу, как рыбы. Чтобы всё расслышать и лучше понять смысл происходящего на экране.
Уже тогда хорошо усвоивший рыночные отношения, деревенский киномеханик никогда не брал у Фуата-абый плату за вход (а учителю стыдно перед другими и поэтому у входа частенько возникали шумные споры), если учителя нет на сеансе, ползала пустует. Фильм есть, а толмача нет. Как у Райкина: «кирпич бар, раствор юк».
Вот этот человек, теперь уже старец, добропорядочный прихожанин мечети, заложил во мне крепкий фундамент общения на русском языке. Повезло мне с учителем русского языка и в старших классах. В деревне Новое Альметьево, где я заканчивал школу, уроки русского языка и литературы вёл довольно взрослый человек в зелёном френче. (Кажется, его фамилия была Васильев.) В ту пору был популярен американский трофейный сериал «Тарзан». Мы, мальчишки, уподоблялись абсолютно всем героям этого фильма: кричали по-тарзаньи, ревели, как львы, прыгали, как тигры, воображая себя жителями непроходимых дебрей американских лесов. За сильно выдвинутый вперёд, почти всегда небритый подбородок с толстыми губами, глубокие морщины на лице мы прозвали учителя русского языка «Чита», по имени любимой обезьянки, помощницы Тарзана. За глаза о нём говорили только по прозвищу: «Чита не появлялся? Диктант по Чите будет? По Чите домашнее задание сделал?..» Только повзрослев, мы поняли, что зря насмехались над ним. Оказалось, что он наделил нас довольно глубокими знаниями по русскому языку и сумел привить любовь к русской литературе. Именно его закваска помогла мне впоследствии адаптироваться в русскоязычной среде на одном из уральских заводов, где довелось мне работать сразу после окончания десятого класса. А после окончания татарского отделения филфака КГУ я был направлен в Елабужский пединститут, где по воле случая оказался вынужденным преподавать не татарскую литературу, а русскую, причём сложнейший период: конец ХIX – начало ХХ века, состоящий почти сплошь из поэзии. И тут, благодаря моим школьным учителям, я не испытывал больших трудностей с языком.
Новоальметьевская средняя школа в то время, когда я в ней учился, была на подъёме. В республике, наверно, нет никого, кто бы не знал или хотя бы не слышал о роде Беляевых. Самый старший из них, самый добрый и самый образованный – Гайнан Киямович – в то время был директором школы. Он сумел оставить о себе драгоценный памятный подарок – двухэтажное кирпичное здание школы и ещё кое-какие строения.
Статный, широколобый, с рыжеватыми волосами Гайнан-ага даже среди своих родных выделялся особой заботливостью и обострённым чувством справедливости. Свой предмет, историю, он преподавал с большим увлечением, совершенно искренне пытаясь вооружить нас знаниями. Про меня он говорил, что буду историком. Я стал критиком.
Его жена, Альфия-апа, вела у нас математику. Это была очень симпатичная, белолицая, зеленоглазая женщина, знавшая себе цену и державшаяся с большим достоинством. Я неплохо учился по её предмету, но Альфия-апа никогда не пророчила мне математическое будущее.
Впоследствии, когда Раис Беляев, младший брат Гайнана Киямовича, стал партийным боссом огромной стройки – КамАЗа, одним из выдающихся личностей Татарстана, Гайнан-ага переехал из деревни Новое Альметьево в город Альметьевск, где вначале исполнял обязанности заместителя председателя райисполкома, потом взял на себя руководство данным учреждением. С этой должности он и ушёл, как говорится, на заслуженный отдых. Самые тёплые и благодарные воспоминания хранятся в моей памяти и о других моих школьных учителях.
Несколько раз побывал в нашей деревне известный мастер слова, народный писатель Татарстана Мухаммат Магдеев. Он написал очень содержательный очерк о моём отце Набиулле Галиуллине, пережившем Ленинградскую блокаду, под названием «Не старей, ветеран». С ним прошли встречи в школе и в детском саду. Кажется, только вчера он радовался, гладя по головкам детсадовских ребятишек: «Нет, нация не вымрет, двадцать один ребёнок, будущее нации». Вообще-то для деревни из более двухсот домов это не так уж много. Кто-то заметил, что раньше столько детей было не в детском саду, а всего в двух семьях: у Набиуллы-абый и его сестры Зайнап-апа.
