– В военкомат.
– С кем я говорю? – добивается начальник.
– Майор Сагиров вас слушает. Доложите! – Первый человек района, не допускающий мысли, что есть кто-то, кто не узнаёт его по голосу, думает, его нарочно разыгрывают, смеются над ним или даже предпринимают против него какие-то злонамеренные действия. Он немедленно высылает в Кичкальню наряд милиции, милиционеры, ревностно исполняя свои обязанности, тут же «берут» новоиспечённого майора, ещё «тёпленького», неосмотрительно задремавшего в той же комнате правления, привозят его в райцентр и, как особо опасного преступника, запирают в отдельной камере. Однако узнав, что это просто пьяный пожарник, ищущий приключений на свою голову, Габбас-ага от души посмеялся и приказал обратно отвезти его в деревню на машине ГАИ. Вот и получается, чем же он не майор, да если бы он не был майором, разве его привезли бы в деревню на машине с красно-зелёно-жёлтыми мигалками? Так что сомнений нет, Ильгиз Сагиров – истинно майор! Только у его матери, русской женщины, говорящей на чистом татарском языке, и пять раз в день читающей намаз, новый статус сына не вызвал восхищения: «Майор-то майор, но пить так и не бросил», – грустно говорила она.
Если кто-то произносил слово «майор», то это сразу же вызывало улыбку окружающих, как бы призывая не усложнять и без того тяжёлую послевоенную жизнь. Вот и сейчас, когда завмаг сравнил мужа Гайшабики с майором, на губах у неё появилось какое-то подобие улыбки.
Продавец – сам фронтовик и хорошо понимает, что в тылу нельзя оставлять врага, особенно в лице женщины. Разъярённая корова пострашнее бешеного коня. Враждебные отношения приводят к мести, а женская месть непредсказуема.
– Ладно, в жизни без ошибок не обойтись, вот и я ошибся, ты уж не обижайся, Гайшабикя, не сердись, мы ведь родня. Давай-ка, вот я тебе самый красивый ситец отмерю, который как раз тебе к лицу, я для своей жены отложил было, да уж ладно.
Когда подошло время расплачиваться, Вали исчез, тихонечко выскользнул на улицу. Когда огонь разгорается, лучше на ветру не стоять.
Гайшабикя сунула свёрток с тканью под мышку и, потянувшись к уху продавца, прошептала:
– Ты, Набиулла, ошибаешься, если думаешь, что я тебе поверила. Уж я-то своего шалопая знаю. Мужики врать не умеют. Я тебя сразу разгадала. Но спасибо тебе. Всё отлично получилось. А то мой пьянчужка всё время меня донимал, говоря, что я к нему равнодушна, даже не ревную, как другие жёны. А я всё пувыт не могла найти, чтобы показать свою ревность. Очень здорово всё получилось. Уж я ему покажу! Там, на ферме, я как попёрла на него, говорю, где ткань, которую ты сегодня купил. Как же, позволю я ему покупать подарки другим женщинам! Пусть сначала детей досыта хлебом накормит.
Теперь уже у шутника-продавца челюсть отвисла. Действительно, женщина – это бездонный колодец: на поверхности воды ты видишь лишь своё отражение, а всё остальное расходится кругами.
Не успела Гайшабикя с победоносным видом удалиться из магазина, тут же возникло блёклое лицо Вали.
– Ты уж не обижайся, Набиулла, на мою жену. Она у меня ужас как ревнивая, а всё потому, что любит меня без памяти. Давай, налей-ка мне стаканчик в долг.
У продавца иного выхода нет.
– Давай-ка, я сам угощу тебя. Пусть платье твоей жены на ней самой износится!
Таким образом, без вины виноватый муж ревнивой жены удалился из магазина вполне удовлетворённый. А отцу пришлось расплачиваться за свой юмор, он ведь знал, что Вали все свои долги так и унесёт с собой в лучший мир.
Одно время в магазине начали появляться остродефицитные товары: спички, чай, сахар, керосин. То и дело стала показываться селёдка и – самое главное – килька, особо популярная в народе из-за своей дешевизны и идеальной совместимости с основным продуктом питания татар – картошкой. Особый восторг вызывала килька у наших соседей – чувашей. Один чуваш из соседней деревни, купив в нашем сельмаге два килограмма кильки, оставил крылатую фразу: «Если пы я пыл Сталиным, я пы всегда ел только кильку». Эта фраза, ставшая знаменитой, ещё долго украшала шутливые разговоры сельчан. Тем временем отец привёз в бочонке средних размеров странноватый продукт. Оказалось, это – неведомая нам доселе чёрная икра. По внешнему виду одни нашли в ней сходство с гречневой крупой, другие – с той же килькой, точнее с выковыренными из кильки глазами. Попробовав, пришли к одному мнению – слишком солёная, невкусная, да ещё и дорогая. Таким образом, икра, не найдя своих почитателей и не оценённая по достоинству, так и усохла в бочонке, превратившись в одну жёсткую массу, потом её не то увезли куда-то, не то выкинули.
Рабочий день сельского завмага не ограничивается стоянием за прилавком от открытия до закрытия магазина. Частенько его дом заменяет ночной бар или городской ресторан. Покоя нет. Сон нарушен. Мне интересно слушать разговоры взрослых, у которых после пары выпитых рюмок всё, что на уме, то и на языке. Это для меня бесплатный театр, школа жизни. Частенько кичкальнинское начальство – председатель колхоза, председатель сельсовета, директор школы, парторг, завхоз, возвращаясь из райцентра после очередного заседания, собрания или совещания, проводившихся почти каждый день, или просто, когда в горле пересыхало, стучались в наши ворота. Отец-то свой человек, немного неудобно перед матерью, ей приносят свои извинения:
– Ты уж не сердись, Исламия-апа, замёрзли мы, посидим тихонечко, детей не разбудим.
Тем временем появляется отец, уже успевший натянуть на себя брюки. Хотя он хорошо понимает, что ночные гости явились не потому, что сильно соскучились по нему, но всё же решение проблемы затягивает, не спешит выставить на стол вожделенную бутылку.
– Набиулла-эзи, найди уж бутылочку, а?
– Нет, братцы, дома держать нельзя, только что председатель сельпо ругал меня на чём свет стоит.
– Да уж есть ведь, наверно, а то мы совсем закоченели.
– Исламия, может, у тебя где-нибудь припрятана бутылочка? Давай уж достанем, – хитрит отец с видом благовоспитанного котика.
Мама, стараясь сдержаться, не показывая своего недовольства, ставит на стол холодную картошку, масло, хлеб. Бутылку отдаёт отцу в руки.
Всё очень строго. Стакан один на всех. В другие позже нальют чай.
Огненный напиток в первую очередь положен владельцу всех материальных благ колхоза – председателю. Пока он пьёт, другие, изо всех сил сдерживая свои до предела натянутые нервы, стараются не смотреть в его сторону. Для мужчины нет, наверно, более тяжкого испытания и более долгого ожидания.
Председатель, осушив стакан до конца, не спешит выпустить его из рук, крепко сжимая его, тыльной стороной другой руки вытирает губы, раздувая ноздри, жадно вдыхает воздух и только потом тянется к хлебу. С удовольствием понюхав его, он отщипывает от него кусочек и кладёт его в рот и, будто убедившись, что горячительный напиток достиг нужной цели, левой рукой проводит по животу. Такие же сладостные мгновения испытывает и второй, и третий… Это само по себе особое зрелище, особый мир.
Когда алкоголь ударяет в головы, начинаются разговоры о делах села, района и вообще о жизни. Слово берёт старый коммунист, председатель сельсовета Исхак Галиуллин.
– Знаешь, Набиулла, ищут кандидатуру на место председателя сельпо, я предложил было тебя, но говорят, нельзя, ты не член партии.
Председатель колхоза – тамада.
– Так давай мы его быстренько примем в партию. Я бы и рекомендацию сам дал, да нельзя, мы родня, я женат на его сестре.
Отец не принимает всерьёз болтовню этих разгорячённых водкой мужчин, всё обращает в шутку.
– Нет, спасибо, там нужно большие взносы платить, а у меня детей много.
– При чём здесь дети? – вмешивается директор школы Замир Яруллин.
– Да я слышал, взносы начисляются с поголовья детей, – опасно шутит отец и спешит побыстрее исправить свою ошибку (ведь на дворе ещё только пятидесятые годы). – Спасибо за доверие, я подумаю. Может, ещё одну откроем?
