В других комнатах было не легче, только детишки постарше. Страшное зрелище. Скрюченные в немыслимых позах ребятишки, искаженные болезнью лица, которые по определению должны были бы походить на ангельские. И совсем невообразимо – некоторые плотно запеленаты в смирительные рубашки. Как объяснила директор, для их же безопасности, мол, они могут себя поранить.

Злость, гнев поднимались из глубины души отца Андрея. Кто виноват в том, что он здесь увидел? Кто-то же наверняка виноват!

Сценка в следующей палате его покоробила, просто выбила из колеи. Женщина, видимо нянечка, держала на руках малыша лет трех и пыталась накормить его из бутылочки, а тот крутил головой, отворачивался. Она же ожесточенно совала соску ему в рот, приговаривая:

– Ешь! Да ешь же ты, нехристь!

– Как вы можете? – задохнулся от возмущения батюшка. – Как вы с ним обращаетесь?

Женщина испуганно уставилась на священника и выронила бутылочку. Отец Андрей выскочил в коридор. Остывая, он пожалел, что сорвал свой гнев на этой усталой старой женщине. Тоже мне! Нашел виноватую!

Наконец, последняя комната. Он вздохнул с некоторым облегчением. Здесь были девочки от семи до десяти лет, которые могли сами передвигаться в инвалидных колясках. Он вошел, огляделся. Девочки сидели в маленьких креслицах-каталках, каждая около своей кроватки, и смотрели на него. Он подходил к ним по очереди, отдавал подарки, гладил по головкам, говорил какие-то ласковые слова. И вот перед ним малышка, девочка лет семи с искривленными ручками и ножками, казалось, сведенными судорогой. А на лице девчушки сияли огромные черные глазищи.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Машенька, – ответила девочка.

– На самом деле ее зовут Майда, но мы зовем ее Машенькой, – поправила сопровождавшая его Елена Федоровна. – Она таджичка. Сирота. Мать и отца скинхеды убили. Может, читали в газетах? Эта история наделала много шума.

У отца Андрея опять перехватило горло. Он придвинул к себе стул и сел рядом с девочкой. Он начал рассказывать ей и остальным об Иове многострадальном. Говорил он увлеченно и рассказывал увлекательно: сначала о том, как богато и счастливо жилось Иову, потом о его потерях и страданиях, о его страшной болезни и, наконец, об исцелении. Изо всех сил старался, чтобы библейский рассказ был понятен маленьким девочкам, живущим в изоляции и мало что знающим о внешнем мире.

Но тут… у него зазвонил его мобильный. Он встал и отошел от девочки. Одна из прихожанок докладывала ему, что она нашла организацию, которая отдаст в интернат старые компьютеры, потому что они покупают себе новые. Он страшно обрадовался и тут же доложил об этом Елене Федоровне. И они обсудили эту новость, и порадовались, что у детей будут компьютеры.

– Ну вот, и ты, детка, молись Богу, проси Его об исцелении и поправишься, – обернулся он к Машеньке, вспомнив, что прервался на полуслове. – Обязательно поправишься и сможешь и бегать, и прыгать, и играть…

Прошло не меньше полугода, прежде чем отцу Андрею удалось выбраться в интернат еще раз. Теперь у него было много дел в Москве, на приходе. Оценив его энергичность, ему разрешили организовывать на приходе разные мероприятия. Нет, он не оставил вниманием эту юдоль детской скорби: он регулярно туда звонил, узнавал новости, беседовал с Еленой Федоровной, которая оказалась очень милым человеком, мягким и добрым.

Он посылал туда прихожан с разными необходимыми интернату вещами, многие, побывав там единожды, стали ездить регулярно: помогали чем могли, физически или просто общались с детьми, играли с ними, читали им книжки. Приходская молодежь даже поставила для детей спектакль по мотивам сказок Андерсена и показала его в праздник Преображения.

И вот осенью отец Андрей, наконец, нашел время и сам выбрался в интернат. Опять Сергей Палыч вызвался везти его, опять машина была загружена под завязку.

Выехав из Москвы, они любовались разноцветьем осени, такая красота была вокруг, что даже дух захватывало. Было тепло и солнечно – настоящее бабье лето.

Они ехали и чинно беседовали. О делах приходских, об обездоленных маленьких человечках из интерната, о жизни вообще. Отец Андрей рассказал о своих горестях: врачи вынесли вердикт его матушке Ольге – у нее никогда не будет детей. Супруга тяжело переживает это известие – даже заболела.

Подъехали к «Лебяжьему острову», к знакомому серому забору, проехали через ворота. На этот раз территория интерната выглядела гораздо веселее. Унылые стены скрывались за яркими осенними деревьями, даже ужасные трубы вписались в гамму цветов осени, на площадках играли ходячие дети, в саду под деревьями сидели в креслах неходячие, в беседках грелся на солнышке народ из персонала.

Они вышли из машины, и тут к ним сразу же покатилась одна из маленьких колясок – это была та девочка, которой священник рассказывал об Иове – Майда.

Она подъехала прямо к отцу Андрею, подняла на него свои огромные черные глазищи. Смотрела на него снизу вверх внимательно, испытующе. Девочка проговорила, даже не здороваясь:

– Дядя, зачем вы меня обманули? Я все время молилась, каждый день, как вы велели. А Бог не исцеляет! Когда же Бог меня исцелит? Когда я смогу ходить? Вы же обещали! – Она ждала ответа.

Отец Андрей застыл на месте, потеряв дар речи: ответить ему было нечего. Так и стоял столбом и молчал, а в голове голос: «Как ты мог? Как ты посмел бросаться такими словами? Практически обещал ребенку исцеление! Подал надежду, которой не суждено сбыться! Так жестоко обманул!..»

Все в его душе перевернулось в этот миг.

…С тех пор прошло несколько лет. Теперь отец Андрей служит в сельском храме в Тульской области. Он – настоятель. У них с матушкой Ольгой нет своих детей, но у них в семье – пятеро приемных, и у всех серьезные проблемы со здоровьем. Среди них и Майда, в крещении Мария, которую они удочерили первой.

До отхода поезда оставалось еще целых двадцать минут. Надежде не хотелось сидеть в душном вагоне – еще вся ночь впереди, и насидится она, и належится. Засунув чемодан под нижнюю полку, она вышла на перрон.

Надя с удовольствием согласилась на эту командировку в Москву: было необходимо вырваться из обыденной жизненной круговерти, нужно было обдумать все, принять, наконец, окончательное решение. Вернее, даже не принять решение, которое уже принято, а в душе согласиться с ним, смириться.

Саша, который уже два года пытался за ней ухаживать, – а она все старалась избегать его общества, – сделал ей предложение. Она ничего не ответила, попросила дать ей время – подумать.

Дело в том, что давно Саша ее любит, а она его – нет. Он, конечно, хороший, внимательный, заботливый, всегда готов помочь. Но… Есть еще Сережа, непутевый, берущийся за много дел сразу и ни одного не доводящий до конца. Он тоже говорит, что любит ее, но она в нем совершенно не уверена, не то что в Саше, надежном, спокойном, серьезном, хорошо зарабатывающем. А ей хотелось материальной обеспеченности, хотелось заниматься любимой работой, не оглядываясь на заработки. Детство в бедности, недостаток порой и необходимых вещей, да и молодость не особо сытая, – все это ей опостылело. А у Саши в перспективе – переезд в Санкт-Петербург. Питер… До недавнего времени об этом можно было только мечтать. А тут: замужество и переезд в культурную столицу!

Сережа же и сегодня, как всегда, отличился: обещал проводить ее, но в последний момент позвонил и сослался на ужасную занятость. И конечно же, не приехал. Да и замуж он ее не зовет. А ей уже двадцать восемь. Пора. Все ее подруги давно замужем и с детьми. И ей хочется жить своим домом, а не с родителями, хочется мужа, детей.

Правда, есть еще ее любовь. Она, несмотря ни на что, любит Сережу, легкомысленного, но обаятельного, эгоистичного, но по-детски наивного и простосердечного. Да и эгоизм-то его – скорее, эгоцентризм, как у ребенка, уверенного, что весь мир крутится вокруг него. Кроме того, она точно знает, что нужна ему, что она может ему помочь: