Джордж пришел в замешательство. С ним никогда ничего подобного не случалось.

— Так вы стали проповедником, — сказал он.

— Сначала я стал пьяницей. Из-за виски я лишился работы, дома и машины. Потом однажды в воскресенье Господь направил мои стопы в небольшую миссию, занимавшую лачугу в бедняцком квартале. Проповедник, оказавшийся чернокожим, за основу своей проповеди взял двадцать пятую главу Евангелия от Матфея, в частности, стих 40: «…так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».

На этот стих Джордж слышал не одну проповедь. Смысл его в том, что зло, причиненное кому-нибудь, есть зло, причиненное Иисусу. Афроамериканцы, испытавшие на себе больше зла, чем большинство граждан, находили утешение в этой идее. Этот стих даже процитирован на одном из витражей Баптистской церкви на 16-й улице в Бирмингеме.

— Я пошел в эту церковь насмехаться, а вышел спасенный, — сказал Боуер.

— Я рад, что вы раскаялись, преподобный, — отозвался Джордж.

— Я не заслуживаю вашего прощения, конгрессмен, но я надеюсь на прощение Господа. — Боуер встал. — Я больше не буду отнимать ваше драгоценное время. Спасибо.

Джордж тоже встал. Он чувствовал, что не смог адекватно ответить человеку на прилив сильных эмоций.

— Прежде чем вы уйдете, — сказал он, — позвольте пожать вашу руку. Если Бог сможет простить вас, Кларенс, то и я должен простить.

У Боуера перехватило дыхание, и слезы навернулись на глаза, когда он пожал руку Джорджу.

В порыве чувств Джордж обнял его. Преподобный содрогался от рыданий.

Джордж разомкнул объятия и отступил назад. Боуер хотел что-то сказать, но не смог. Продолжая плакать, он повернулся и вышел из комнаты.

Его сын пожал Джорджу руку.

— Благодарю вас, конгрессмен, — произнес мальчик дрожащим голосом. — Не могу передать, как многое значит ваше прощение для моего отца. Вы великий человек, сэр. — Он вышел из комнаты следом за отцом.

Джордж снова сел за стол, ошеломленный. Вот так номер, подумал он.

***

Вечером он рассказал об этом визите Марии.

Ее реакция была нетерпимой.

— Руку сломали тебе. Тебе и решать: прощать или нет, — сказала она. — Проявлять милосердие к расистам я не собираюсь. Мне бы хотелось, чтобы преподобный Боуер пару лет отсидел за решеткой или провел на каторге. Может быть, тогда я приняла бы его извинение. Все эти коррумпированные судьи, зверствующие полицейские и изготовители бомб все еще свободно разгуливают по улицам. Их не привлекают к суду за их деяния. Некоторые из них, наверное, ушли на пенсию. Их тоже прощать? Я не хочу, чтобы они жили припеваючи. Если их вина терзает им душу, я только рада. Это меньшее, чего они заслуживают.

Джордж улыбнулся. Сейчас, когда Марии было за пятьдесят, она становилась непримиримой. Она была одной из важных персон в государственном департаменте, уважаемая как республиканцами, так и демократами. Она пользовалась авторитетом и держалась уверенно.

Они были в ее квартире, и она готовила ужин — жарила морского окуня со специями, а Джордж накрывал на стол. Приятный аромат витал в комнате, и у Джорджа текли слюнки. Она налила ему в стакан шардоне, а потом положила брокколи в пароварку. Она немного пополнела и сейчас старалась есть легкую пищу, как Джордж.

После ужина они перешли на диван с чашками кофе. Мария немного смягчилась.

— Вспоминая прошлое, могу сказать, что в мире было спокойнее, когда я ушла из госдепартамента, чем когда пришла, — сказала она. — Я хочу, чтобы мои племянники и племянницы и мой крестник Джек растили детей, не боясь ядерного уничтожения, которым грозят друг другу сверхдержавы. Тогда я могу сказать, что прожила нормальную жизнь.

— Мне понятны твои чувства, — отозвался Джордж. — Но мне кажется, это неосуществимая мечта. Ты как считаешь?

— Может быть. Советский блок ближе к краху, чем когда бы то ни было после Второй мировой войны. Наш посол в Москве уверен, что доктрина Брежнева изжила себя.

Согласно этой доктрине, Советский Союз контролирует Восточную Европу, подобно тому как доктрина Монро дает США такие же права в Южной Америке.

Джордж кивнул.

— Если Горбачев больше не хочет командовать в коммунистической империи, это громадный геополитический успех США.

— И мы должны всячески содействовать тому, чтобы Горбачев удержался у власти. Но мы этого не делаем, поскольку президент Буш считает, что все это — уловка Горбачева. Вот он и увеличивает наши ядерные вооружения в Европе.

— Что ослабляет позицию Горбачева и подстегивает ястребов в Кремле.

— Совершенно верно. Кстати, завтра ко мне приезжает группа немцев, которые попытаются объяснить ему, что к чему.

— Будем надеяться, что им повезет, — скептически заметил Джордж.

— Да уж.

Джордж допил кофе, но уходить не хотел. Он блаженствовал после хорошего ужина с вином, и ему всегда было приятно говорить с Марией.

— Ты знаешь, — обратился он к ней, — помимо сына и матери, ты мне нравишься больше всех на свете.

— А как же Верина? — колко спросила Мария.

Джордж улыбнулся.

— Она встречается с твоим старым ухажером Ли Монтгомери. Он теперь редактор «Вашингтон пост». Кажется, это у них серьезно.

— Хорошо.

— Ты помнишь… — Вероятно, ему не стоило говорить это, но он выпил полбутылки вина и подумал: «Какого черта?» — Ты помнишь, мы занимались любовью на этом диване.

— Джордж, — сказала она. — Я не так часто занимаюсь этим, чтобы забыть.

— К сожалению, я тоже.

Она засмеялась и сказала:

— Я рада.

— Когда же это было? — с тоской по прошлому спросил он.

— В тот вечер, когда Никсон подал в отставку, пятнадцать лет назад. Ты был молодой и симпатичный.

— А ты была почти такой же красивой, как сейчас.

— Ты мастер говорить комплименты.

— Было хорошо, правда?

— Хорошо? — Она сделала вид, что обиделась. — И только?

— Это было великолепно.

— Да.

Им овладело чувство сожаления по упущенным возможностям.

— Как же это случилось с нами?

— Нам суждено было идти разными путями.

— Да, наверное.

Они помолчали, и потом Джордж спросил:

— Ты хочешь снова заняться этим?

— Я думала, ты так и не спросишь.

Они поцеловались, и он сразу вспомнил, как это было в первый раз: просто, естественно и с обоюдным желанием.

Тело ее изменилось. Оно стало мягче, менее напряженным, кожа при прикосновении к ней показалась ему суше. Он подумал, что с его телом произошло то же самое: борцовской мускулатуры давно не стало. Но это не имело никакого значения. Ее губы и язык трепетно отзывались на его поцелуи, и он испытывал то же самое удовольствие в объятиях чувственной и любящей женщины.

Она расстегнула его рубашку. Когда он снимал ее, она встала и быстро скинула с себя платье.

— Прежде чем мы перейдем к чему-то еще… — проговорил Джордж.

— Что? — Она снова села. — Ты передумал?

— Вовсе нет. Кстати, очень миленький бюстгальтер.

— Спасибо. Можешь снять его чуть позже. — Она расстегнула его ремень.

— Но я хочу кое-что сказать. С риском все испортить…

— Ну, говори. Воспользуйся случаем.

— Я кое-что понял. Странно, что это не приходило мне в голову раньше.

Она смотрела на него с улыбкой, не говоря ни слова, и он вдруг почувствовал, что она знает, о чем пойдет речь.

— Я понял, что люблю тебя, — сказал он.

— Неужели?

— Да. Тебя это не устраивает? Я все испортил?

— Глупец, — прошептала она. — Я многие годы люблю тебя.

* * *

Ребекка прибыла в государственный департамент в Вашингтоне теплым весенним днем. На газонах цвели бледно-желтые нарциссы, и ее переполняла надежда. Советская империя слабела, возможно, рушилась. У Германии появился шанс стать единой и свободной. Американцам нужно было слегка подтолкнуть в нужном направлении.