Прошедшая ночь отзывалась внутри смешанными чувствами. Пока река несла свои льды, пока комната с голубыми стенами наполнялась звуками фортепьяно и скрипки, я стояла посреди пола и судорожно металась между двух огней. Попытки думать об андроиде отзывались болью в голове, и в то же время ощущение лжи на губах требовало раскрыть обман. Этот вкус был соленым, как слезы. Он образовывался всякий раз, как я старалась слизать его с губ, вытолкнуть из сознания, точно попавший под подошву камешек, что при каждом шаге впивается в кожу. Но попытки только усугубляли положение. Соли на губах становилось больше, головная боль пульсировала. Голос андроида воспроизводился раз за разом, я принципиально повторяла его, прокручивала, прогоняла через воспоминания. Это не приносило результата, только вспышки пульсаций под черепной коробкой и стойкое желание отмахнуться рукой.
Я сжимала кулаки, закрывала глаза и прислушивалась к музыке в поиске успокоения. Грустное фортепьяно сменилось не менее грустной виолончелью. Тоска по беспечному ковбою и его старой городской дороге зарождалась в грудной клетке, распускала свои цепкие колючки и яркие лепестки, точно тропический мак. Мне нравилось кружиться по бару, даже слушать едкие замечания Рида в свой адрес, и не было в голове шепота, и не было никаких сомнений. Еще совсем недавно я с радостью для себя обнаружила тишину там, где шуршал мужской голос, наконец смирилась с неизбежностью потерянного куска памяти и отсутствием в жизни каких-либо знакомых, близких. Камски был моим ориентиром.
А впрочем, что изменилось?..
Часть внутри твердила о странности прошедшего дня, два голоса вторили в унисон в голове: один неразборчиво шептал, другой повторял фразу с чужим женским именем. Другая, рациональная часть сознания крепко-накрепко держала меня в ежовых рукавицах, и центром ее был босс – Элайджа Камски. Пусть андроид-полицейский с мягкими чертами лица Ричарда вызывал чувство обеспокоенности и лживости во рту, чего-то неуловимо знакомого. Но это не он стоял рядом с моей постелью в момент пробуждения. Это не он терпеливо пояснял мне детали произошедшей трагедии, из-за которой пришлось стать подопытным кроликом с выходящей усиленной регенерацией. Это не он был рядом в момент тяжелых депрессивных волн, когда мир казался жестоким и несправедливым. Не он знакомил меня с окружением, которое вроде бы и было знакомо, а вроде бы и нет. Это был не он. Это был Камски. Единственный человек, оставшийся рядом в тяжелые периоды жизни. Отчего была такая заботливость? Сказались пять лет службы в роли охранника? Или я просто была ценным сотрудником? Босс мог оставить меня, не заморачиваться с лечением и просто нанять другого человека, но вместо этого он тянул меня со дна на поверхность, позволял делать новые глотки воздуха, в первую неделю терпел мои порой неадекватные реакции на окружающий мир.
Да, Камски соврал. Сказал, что андроид обознался, при этом понимая, что я не поверю в услышанный бред. В момент лжи в автомобильном салоне внедорожника четко улавливались тени недосказанности, они блуждали в его серых глазах, мелькали в затуманенных движениях, в едва шевелящихся губах. Он врал. Врал! Но делал это во благо. А раз уж Камски, понимая мою осведомленность относительно невозможности сбоя в программе идентификации у робота, все же сказал неправду – значит, ему было от чего меня защищать. Пусть будет так. Меня это устраивало.
Дурные мысли оставались со мной, когда я засыпала. Утром голова просветлела, теплые лучи, отражающиеся от волн небурной реки, проникали под веки. Я открывала глаза и расслабленно ощущала затекшие мышцы. В голове больше не было дурных дум. Их же не было и тогда, когда я шла мимо комнат и коридоров, намереваясь дать по заднице все еще сопящему в постели боссу.
Комната Элайджи редко запиралась на ключ. Мужчина не имел в принципах, в отличие от меня, важность собственной неприкосновенности, никогда не реагировал бурно в случае моего внезапного появления. В обычной ситуации я бы аккуратно постучалась по синей автоматически передвигающейся двери и, дождавшись голоса, вошла внутрь. Но часы твердили одиннадцать часов утра, а мне срочно нужно было покинуть дом! Прописанный Камски регламент не позволял мне этого сделать без предупреждения босса. И было бы гораздо меньше проблем, если бы Элайджа не дрых в будничный день до обеда.
Медленно отодвинув дверь, я аккуратно прошла в просторную комнату. Камски был человеком простым: несмотря на лоск и шик его внешнего вида, на самом деле мужчина не любил излишней вычурности. Минимализм, все гениальное – простое, не суди конфету по обертке – вот чем руководствовался Камски, подбирая одежду и декор дома. Он не любил лишних элементов в системе, считал, что они затрудняют восприятие. И потому его комната с точно таким же стеклом, как у меня, была полностью белой: диван и кресла, журнальный столик, плазма на стене, широкая кровать этак человека на четыре – все излучало белизну январского снега. Размеры моей комнаты не уступали размерам его, однако все же кое-что разительно отличалось – стеклянная стена имела плотные автоматические шторы темно-коричневого цвета, спускающиеся от самого потолка к полу. Я знала, как плохо спит мужчина при свете. Не удивительно, что сейчас я едва могла разглядеть окружение.
Босс спал. Укутался в белоснежном одеяле, спрятался в подушках, разметав черные волосы по белым наволочкам. Человек, что на публике источал волны уверенности и мужественности, сейчас сопел точно уставший котенок в своей постели. Затея, что сопровождала меня всю дорогу к комнате Элайджи, была проделана уже не раз за месяц совместной жизни, и все же это не повлияло на восприятие вида мирно отдыхающего босса. Я была одной из немногих, при ком Камски не притворялся, что всегда вызывало во мне приступы безмолвной гордости за столь близкое расположение к душевному состоянию босса. Конечно, я была не единственной. При общении с Дорианом или тем самым Кервеном-ковбоем в прошлом держателем акций мистер Камски не надевал масок на лицо. Это роднило нас в какой-то степени, однако пока мужчины при виде уставшего Камски сурово молчали, я же всякий раз оказавшись в комнате спящего Камски испытывала нечто сродни материнскому инстинкту. Может, так проявляется потребность о ком-то заботиться? Ведь я была успешно лишена такой возможности после аварии. Оставалось выливать свои потребности на ближайшем близком человеке. Увы, таковым был только Камски.
Обреченно вздохнув от осознания неприятности предстоящей процедуры, я бесшумно прошла к панели на стене и отдала команду раскрыть штору. Механизм не издавал и звука, в то время как сами шторы тихо шуршали под давлением многочисленных складок. Лучи яркого солнца, отражающиеся от неспокойной поверхности реки, наполнили комнату. Белые стены стали еще белее, стены визуально вытянулись и расширились. Уже спустя несколько секунд после того, как лучи достигли головы спрятавшегося Камски, вслед за шуршанием штор послышался и шорох белых одеял. Босс сонно приподнял голову и глянул на меня сощуренными глазами. Уж не знаю, что он прочитал на моем лице, но, оглядев мой дорожный прикид из черной юбки, белой рубашки и плаща, тут же плюхнул голову назад.
– Кажется, мне пора научиться закрывать двери на ключ, – босс устало протер лицо руками.
– Кажется, кому-то пора перестать работать до утра и спать до обеда.
В ворохе одеяла и подушек я не могла точно разглядеть сонливость в его глазах, настолько сильно зарылся мужчина в постельном белье. Камски, словно услышав мою мысль, аккуратно отбросил одеяло с себя, предоставив всякому невидимому зрителю обнаженный мужской торс, растрепанные волосы на голове и скрывающие глаза ладони.
– Предлагаю пересмотреть твой регламент сегодня вечером.
– Идея отличная! – сложив руки на груди, я саркастично приподняла одну бровь вверх. – У меня через час встреча с психиатром, а я даже выйти не могу, не отчитавшись тебе.
– Как долго тебя не будет? – Элайджа сел на кровати, все еще сонно смотря в мою сторону. Его лицо не выражало эмоций, разве что брови были слегка нахмурены из-за нелюбимых ему лучей яркого света.
