Но одну мысль она все-таки додумала до конца, хоть и криво, и решила, что ее надо сообщить Марку – вот прямо сейчас, здесь, не после в письме, не по телефону, потому что важно, чтобы он знал:

– У меня такое странное чувство, как будто здесь какое-то другое место и я попала в это место, но при этом совершенно выпала из своего мира. И знаете, даже почти не вспоминаю его. Я здесь – не как там. Это очень странно. Но мне нравится. Почему вы улыбаетесь? Я вот уверена, что существует много миров. Бесконечное множество. Потому что представить конечное множество еще сложнее, чем бесконечное. А вы что думаете?

Марк молча смотрел на нее. С любопытством. С еще большим любопытством, чем минуту назад. Сквозь его густые волосы с сильной проседью, которые он в задумчивости пятерней зачесывал назад, а они все равно нет-нет да и падали на лоб, мягко просвечивало медленное предвечернее солнце.

– Я не показал вам дракона, – вдруг сказал Марк с сожалением. – А зря. Нехорошо от вас скрывать дракона, если он есть.

– Какого дракона? – Надя с непонятной болью в груди смотрела в его глаза, спокойные, сейчас светло-голубые, беззащитные без очков.

– Знакомый дракон, живет в пещере… за городом. Что вы так смотрите, Надя? Обычное дело. Позвоните мне, пожалуйста, когда доберетесь до дома.

И поцеловал ее в щеку.

– Поехали к дракону, – попросила Надя и отметила, что, видит бог, это не она сказала, это за нее кто-то говорит, даже не советуясь с ней. – Пожалуйста. У меня завтра выходной.

– Нет, – Марк покачал головой и надел очки, – давайте не сегодня. Давайте вы приедете еще раз. Мне надо понять…

– Что понять?

– Ничего… Не важно… Надя, садитесь уже в машину.

Она отъехала за черту города, встала на обочину и заплакала. И тут позвонила Нино.

– Что у тебя с голосом? – вскричала она. – Что случилось?

– Я не знаю, – сказала Надя.

– Здравствуй, Марья! А кто знает?

– Нино, мне не показали дракона. А ведь могли бы… Один дракон знакомый, за городом живет… Обычное дело…

– Ты пьяна, моя курочка?

– В лоскуты, – сказала Надя и уткнулась лбом в руль.

– Так это ты того-о, – почти пропела Нино на следующий день. – Влюбилась.

– Да? – удивилась Надя. – Вот так это называется?

– А что, никогда раньше не?

– Не…

– Бедная…

– Я позвонила ему вчера ночью. Извинилась, что поздно. А он сказал: «Говори, я не сплю».

– И что ты ему сказала?

– Сказала, что скучаю. По телефону не страшно. А он сказал, что… что же он сказал… он сказал: «Я целую тебя и обнимаю». Вот что. А ведь мы были на «вы». Мы вчера еще были на «вы», правда, он меня поцеловал один раз. Ну как поцеловал…

Нино подозвала официанта и, не советуясь с Надей, заказала бутылку брюта и сырную тарелку с белым виноградом.

– Красивый? – поинтересовалась она, сощурившись.

– Не знаю. Необыкновенный. Не… Не знаю…

– Ну да, ну да. Молодой?

– О нет, – засмеялась Надя. – Ему пятьдесят семь.

– Не вижу ничего смешного, – насупилась Нино и постучала длинным перламутровым ногтем по столу. – На фоне прочих сексуальных перверсий геронтофилия выглядит наиболее безобидной, но если разобраться…

Надя приложила ладони к щекам. Ладони были холодными, а щеки горячими.

– Ладно, ладно. Я однажды влюбилась в одного дедушку, – Нино закинула за ухо вьющуюся каштановую прядь, улыбнулась и интимно приподняла бровь. – Лучший секс в моей жизни, не в плане темперамента, а как бы это объяснить… Но тебе про меня сейчас, конечно, не интересно.

– Он не дедушка! – возмутилась Надя. – Вот совсем не…

– Сестра, – сказала Нино, скручивая жгутом синюю салфетку, – меня что-то смущает. Что-то очень меня смущает, но я пока не понимаю что.

– Что?

– А скажи, был момент, когда ты испугалась?

Надя вздрогнула и уронила зажигалку.

– Значит, был, – кивнула Нино. – Я так и знала.

– И что это значит?

– Это значит, что он тебя убьет.

Надя оглянулась непроизвольно, за ее спиной официант звенел фраже и мама говорила малышу за соседним столиком: «Я заказала тебе учебные палочки для суши, они такие, с резиночкой».

– Что значит – убьет? – спросила она Нино.

– То и значит.

– Почему?

– Да откуда я знаю почему! – вдруг закричала Нино на всю ресторанную площадку, отчего официант уронил вилки на пол, а мама с мальчиком стали испуганно смотреть на них одинаково круглыми карими глазами.

– Сестра, – тихо сказала Нино, – я нормальная окультуренная ведьма. Жаб не варю, приворотами не промышляю, сижу на попе ровно. Но я очень тебя люблю и поэтому все вижу. Он убьет тебя, но будет что-то взамен… Что это – я должна понять.

– Я должен понять.

– Вот-вот.

– Это он так сказал на прощание: «Я должен понять».

– Старый дом, – сказала Нино, глядя в белое летнее полуденное пространство, в котором сверкали и переливались мелкие брызги из ресторанного распылителя, – лампочка, которая горит всю ночь, плюшевый мишка с разорванным животом…

Всю неделю Надя не выпускала трубку из рук. Она брала ее с собой в туалет и в ванную, клала на ночь под подушку, а не на тумбочку, как обычно. И еще она теперь все время смотрела на телефон. А когда она смотрела на телефон, то забывала слова. Начинала фразу и не заканчивала ее. Или заканчивала, но каким-то парадоксальным для собеседника образом. Первой это, конечно, заметила Нино.

– Ты не напрягайся, – посоветовала она. – Смело говори короткими предложениями. Размером в слово. А то у меня от тебя ощущение, как от текста Андрея Платонова – начинаешь об одном, вводишь в заблуждение, а заканчиваешь вообще двадцать пятым. Завораживает, конечно, но понимать сложно.

– Платонова мне не обижай, – попросила Надя. – Я его люблю. Особенно «Ювенильное море».

– Не звонит? – Нино не позволила увести себя в сторону разговорами о русской литературе.

– Не звонит. А сказал, что позвонит. Что делать?

– Капееец, – простонала Нино. – Теперь у меня подруга с задержкой психического развития, и эта песня надолго, если я чего понимаю в человеческих взаимоотношениях. И, вместо того чтобы говорить с тобой о всякой интересной ерунде, например об антропотоках, я теперь буду вынуждена с терпением сиделки отвечать на идиотские вопросы «Что делать?», «А если он не позвонит?» и прочую хрень. Потому что тебя не интересуют больше антропотоки и сетки коммуникации тебя не интересуют, потому что ты теперь баба бабой, а не консультант и не психолог ни разу!

– Так я и не психолог ни разу, – вяло реагировала Надя. – Я антропотехник.

– Один хрен.

– Вовсе нет. Так что делать?

– Позвони сама.

– Я не могу.

Разговор заходил в непроходимый тупик, Нино с остервенением складывала самолетики из ресторанных салфеток и за это время создала уже целый воздушный флот. А Надя смотрела на телефон.

В пятницу вечером она сливала воду из кастрюли со спагетти и обожгла руку.

– Пантенол! – радостно вскричал опытный Мотька и достал баллончик из кухонного шкафчика.

– Ты чего, мать? – спросил муж. – Ты какая-то странная. Случилось чего?

– Ничуть не странная, – вяло возразила Надя. – Задумчивая просто.

– Я к Демьяну! – сообщил Мотька, хлопнул дверью, и через минуту хлопнула дверь этажом выше.

Друг и одноклассник Демьян был верным боевым товарищем в бродилках в четыре руки и в поедании пиццы, которую они, конечно, сейчас закажут, вместо того чтобы поесть спагетти с сарделькой, как люди.

– Вот, вместо того чтобы как люди поесть! – Надежда в сердцах хлопнула крышкой кастрюли и посмотрела на телефон.

Сашка подошел сзади и залез обеими руками к ней под футболку.

– Пока ребенка нет… – прошептал он и принялся мять ее грудь холодными пальцами.

Надежда вывернулась и одернула футболку. Идея Сашки вдруг показалась ей совершенно дикой и неприличной, будто перед ней сейчас, вытаращив глаза, стоял не муж, а совершенно незнакомый человек, и у этого человека медленно опадала восставшая было плоть под клетчатыми шортами.