К месту и не к месту Сашка вставлял в речь цитаты из советского кинематографа, горячо любил костюмы и запонки, и Надя за все годы супружеской жизни так и не решилась признаться ему, что считает мужской костюм страшно асексуальным и мужиков в костюмах и галстуках считает асексуальными. Не то чтобы они, мужики в костюмах, противны ей, они просто не вызывают у нее никаких чувств. Как вареный лук, к примеру… Или что-то из пластика. Да, из пластика – так точнее. Что-то, что, минуя тепло человеческих рук, подверглось процедуре конвейерной штамповки, было залито в незатейливую стандартную форму, а после вытряхнуто из нее…

При этом по роду деятельности ей, как хедхантеру и управляющему партнеру крупной международной рекрутинговой компании, приходилось иметь дело преимущественно с костюмами, галстуками и какими-то невообразимо педерастическими кожаными саквояжами, которые в последнее время так полюбили карьерно-ориентированные мальчики за тридцать. Как хедхантер, за костюмами и крахмальными воротничками она пыталась рассмотреть лица, а если повезет, то и мозги.

Надя услышала звонок и сразу вслед за звонком лязг железной двери и грудное контральто Нино, которой непременно нужно пококетничать с симпатичным охранником.

Поляки были зажигательными. Пели песни, угощали чилийским сухим вином, кормили сырами и виноградом, маленькими рыбными шашлычками и всевозможными затейливыми канапешками. Многочисленные друзья Польского института в Киеве под завязку наполнили книжный ресторан «Бабуин», и к началу второго часа этой разлюли малины официанты уже засновали с подносами, уставленными стопочками с водкой, холодной даже на вид. В фуршете стали фигурировать соленья и моченья, тонко нарезанное сало с розовыми прожилками – не иначе как доставленное только что с Бессарабки. Хоровое пение крепло, вот в него влились уже и записные журналисты-тусовщики, которые нечасто приходят к началу, но всегда успевают к первой подаче горячих блюд.

В какой-то момент Надя беспричинно заволновалась о Мотьке, набрала его под укоризненным взглядом Нино. «Не умеешь ты отдыхать!» – говорил взгляд Нино. В знак несогласия и протеста подруга съела все оливки из их общей тарелки и уплыла к фуршетному столу, куда уже вынесли разноцветные десерты.

– Че? – отозвался Мотька. – Нормально. Шарюсь в Интернете. Папа тоже… А ты где?

– В Караганде, – неожиданно сказала Надя, нюхая чай с имбирем и коричными палочками.

– А, в командировке… – рассеянно прогудел Мотька.

Нос заложен который день, промывать не хочет, ничего не хочет… Им что в командировке мать, что не в командировке – потерялись совсем, бедолаги.

Надя вздохнула и взяла губами крупную виноградину с ладони Нино.

– Ну что с ними станется? – Нино чистила маленький банан. – Оголодают? Порежутся? Прольют кипяток? С такой наседкиной сущностью надо дома сидеть, а не по миру шарахаться. Сашка же нормально зарабатывает, сидела бы дома, занималась этим… Валянием! Сейчас все занимаются валянием. Не в смысле валяются, а в смысле делают такие… ну, короче, валенки всевозможные. Или вот еще есть петчворк, квилтинг, скандинавская ходьба с палками и прочий хюгге. Мыло бы варила, фотографировала и выкладывала в «Фейсбук». Вела бы нормальный мещанский образ жизни.

– Не могу. – Надя отобрала очищенный банан и откусила половину. – Неинтересно.

– А подбирать топ-менеджеров для сталелитейной компании интересно? Тогда уж как-то бы с пользой для себя. Представляю, сколько ты перелопачиваешь человеческого материала. Причем мужского. Небось и качественные попадаются? Чего ты фыркаешь? Фыркает она! Завела бы себе кого-то с годовым контрактом в миллион. Разнообразила бы свою эмоциональную сферу.

Надя подумала и поцеловала Нино в гордый грузинский нос.

– Моя эмоциональная сфера выглядит как флаг гей-движения, – сказала она. – Все цвета радуги.

Муж Сашка и сын Мотька встретили ее в предельно мрачном расположении духа.

– А что такое, зайчики? – весело поинтересовалась Надя, с облегчением освобождаясь от туфель на каблуках.

– Папа кипяток пролил, – донес Мотька. – Руку обжег. А я виноват, типа под руку лез. А я не виноват, я к мобилке бежал!

– Зачем, – произнес Сашка, – класть трубку на кухне, возле электрочайника, в самом идиотском месте, которое только можно придумать…

«Нино, ты – ведьма», – подумала Надя и осмотрела придирчиво обе руки несчастного мужа.

– Где?

– Вот, – Сашка дрожащим пальцем показывал на маленькое розовое пятно. – Не видно? А болит – капец просто.

– Пантенол, – сказала Надя и пошла к аптечке. – Пантенол! Сколько раз вам говорить, где что лежит и зачем.

– Пантенол – в жопе кол, – сообщил Сашка, получив первую медицинскую помощь, и уткнулся в компьютер.

Мотька засопел носом.

– А мне не разрешаете говорить слово «жопа». А сами…

«Петчворк, – ни к селу ни к городу уныло подумала Надя. – Мне только петчворка не хватало…»

– А мне сегодня снова Данка звонила, – сказала Надя в мужнину русую макушку. – Плачет.

– Чего плачет? – немедленно отозвался любопытный Мотька из-за своего ноутбука.

– От нее ушел муж.

– Почему? – Мотька, азартно закусив губу, стучал по клавишам.

– Объелся груш… – объяснил Сашка своему монитору.

Надя покачала головой и ушла на кухню.

Однокурсница Данка, Богдана, Бодя или Мася (для узкого круга) жила во Львове. На последнем курсе вышла замуж за львовянина Артема, красавца и бас-гитариста. По степени близости Дана была Наде даже роднее Нино, поскольку стаж дружбы солиднее. На университетском выпускном, после второй бутылки шампанского, она шептала Наде в ухо «Как он делает это! Оооо!» Под «это» попадало все, что касается юных телесных радостей, и, наверное, что-то еще, но Надя забыла, что именно. И вот теперь Артем, уже не длинноволосый гитарист, а крупный чиновник львовской горадминистрации, ушел от Даны. Без объявления войны.

И с тех пор, вот уже полтора месяца, она звонит Наде каждый день. И плачет, и почти ничего не может сказать. И с каждым днем голос ее становится все глуше, будто Дана отдаляется от нее на фотонном звездолете, отчего слабеет и рвется сигнал связи.

– Я съезжу к ней, – сказала Надя себе со всей решимостью. – Вот прямо на следующей неделе.

Прямо на следующей неделе, конечно, не получилось, и через две не получилось – только через месяц отменилась серия выездных интервью и образовалось прекрасное «окно» в целых четыре дня.

– Да езжай ты поездом, – в который раз говорил Сашка, – что это за поездофобия? Лети самолетом. У тебя сцепление барахлит, нет чтобы давно…

– Сам бы давно. – Надежда складывала в сумку джинсы, джемпер и любимое серое льняное платьишко. – Плащ брать? – спросила она в пространство.

– Брать, – буркнул Сашка – Виски брать. Корвалол брать. Будешь свою истеричку отпаивать.

Надежда пожала плечами. Сашка был не то чтобы равнодушен к чужим бедам, мог искренне помочь другу деньгами или подсобить куму Валере в веселом распивочном проекте под названием «покрой крышу черепицей и получи ящик пива», но в целом все люди, за исключением самых близких, находились для него как бы за стеклянной стеной. Надежда никогда не слышала в его голосе какого-то особого сострадания или участия, зато неоднократно слышала «Слава богу, что не с нами» и на это никогда ничего не отвечала. Дурацкие слова, дурацкая позиция. Сегодня не с нами, завтра, не дай бог… Не дай бог… Лучше ничего такого вообще не говорить.

Когда они с Сашкой познакомились, им было по двадцать пять, была шумная веселая компания, влажная жара, ежедневный пляж на Трухановом острове, шашлыки и пляски под луной. Круглоголовый начинающий карьерист, столичный мальчик – аспирант из института кибернетики как-то притулился к Надежде, а потом буквально вцепился в нее, и к осени они поженились. Она до сих пор не может ответить Нино на вопрос: «Ты хоть его любила, горе ты мое?» Она не знает, она уже не помнит. Наверное, любила. Дня три, может быть, неделю, определенно было какое-то томление. Совершенно точно было. «Да какое томление, еперный базар, а огонь в чреслах?!» – возмущалась Нино. Огня в чреслах не было, с чего бы? Надежда даже не очень представляла себе, где анатомически начинаются и заканчиваются эти самые чресла. Словарь Даля авторитетно утверждал, что это не что иное, как бедра и поясница. «Препоясал чресла мечом».