– Я очень давно разведен, – без тени удивления или раздражения, спокойно сказал он, будто ждал этого вопроса, ну или не усмотрел в нем ничего предосудительного. – Сто лет назад. Бывшая жена живет в Риге. Видимся редко. Иногда к детям приезжает, конечно…

Его дочь окончила львовский мединститут, проходила практику в местной больнице и очень быстро, буквально к концу практики, вышла замуж за заведующего отделением отоларингологии Лешу – человека серьезного и правильного во всех отношениях. У них, у детей, дом, сад и огород, и каждое лето, уже восьмой год, то есть с момента рождения Пашки, Марк приезжает к детям, выращивает в огороде спаржу и рукколу, пишет и читает в беседке в саду и заменяет Татьяну Ивановну в районной библиотеке.

– Чудесный город, – сказал Марк, взялся было задумчиво за бретельку Надиного сарафана, но передумал и просто погладил ее по плечу. – Волшебный. Я еще и половины о нем не знаю.

– Ты же о каждом доме рассказываешь! – удивилась Надя. – Я вообще думала, что ты здесь вырос!

Марк покачал головой и провел подушечкой указательного пальца по ее губам.

– У настоящего города есть много слоев существования, – сказал он. – Кальки, наложенные друг на друга. Под одним рисунком проступает другой. Под другим – третий. В прошлой жизни я сказал бы – система, нарисованная на системе. Но теперь я так не скажу, потому что не уверен, что существование обладает признаками системности. Оно скорее сферно… Извини, это что-то меня далеко занесло.

– А дракон – живой?

– Смотря как у тебя устроено зрение, – улыбнулся Марк. – И слух. И чувство другого.

И наконец они пришли.

– Смотри, – Марк отодвинул заросли кустарника, и Надя увидела узкий проем, за которым было черным-черно.

Марк порылся в рюкзаке, достал фонарик и посветил им в пещеру.

В этот момент Надежда отчетливо осознала, что Марк Вегенин сумасшедший. И удивилась, что не понимала этого раньше. Он не дал ей подумать, понаблюдать, он заморочил ей голову, он влюбил ее в себя и заставил глотать воздух только при одном взгляде на него. Но он сумасшедший. К сожалению.

«Он убьет тебя», – говорила Нино. Говорила же? Говорила! Он убьет ее. Прямо здесь.

– Что с тобой? – озадаченно спросил Марк.

Заглянул Наде в глаза и присел перед ней на корточки, сцепив руки в замок.

– Что с тобой, Надя?

– Я тебя боюсь, – она сказала это и почувствовала, что у нее сел голос. Получилось как-то сипло и невнятно.

Он смотрел на нее – теперь снизу вверх. Смотрел и смотрел. И его глаза наполнялись слезами.

Надя так удивилась, что забыла о своем страхе. Она практически никогда не видела плачущих мужчин. Только в кино и еще на собственной свадьбе, где свекор напился пьян и рыдал от умиления, обнимая молодых. Но тут перед ней на корточках сидел совершенно трезвый Марк Вегенин, спокойный и рассудительный Марк Вегенин, библиотекарь-доброволец и автор книг о возможных мирах в философии, и плакал настоящими слезами. И губы у него дрожали.

– Не плачь! – сказала Надя и тоже села на корточки. – Не плачь!

– Все, – сказал он и поднялся. – Все, я больше не плачу.

После чего он взял Надю за плечи и силой поднял на ноги. И еще слегка встряхнул.

– Так нельзя, – сказал он. – Ты или веришь мне, или не веришь. Или боишься, или не боишься. Если не веришь и боишься, мы сейчас выйдем на дорогу, поймаем такси, и я довезу тебя до твоей гостиницы.

В этот момент Надя в глубине души поклялась себе, что никому не расскажет о том, что почувствовала. Нино не расскажет, внукам не расскажет, врагам под пытками не выдаст. И Марку Вегенину, взрослому дядьке пятидесяти семи лет, не расскажет тоже. Потому что это чувство, острое, как перец чили, и одновременно сладкое, и горькое, как недавние его слезы, должно принадлежать только ей. Ничего более ценного ни разу в ее душу не залетало. Родство. Перед ней, слегка злясь и недоумевая, стоял самый родной человек. Роднее не бывает. Роднее и не было никогда. Она могла бы успеть состариться и тихо уйти из жизни в окружении скорбящих домочадцев, но так и не ощутить этого укола в сердце, из-за которого она только что умерла и сразу родилась снова, в каком-то новом, неожиданном для нее мире, возле пещеры, за которой ждет дракон.

– Верю, – сказал она, и, видимо, сказала так, что он выдохнул. – Веди меня к своему дракону.

«Просто у него есть игра, – думала Надя, осторожно ступая в полумраке длинного узкого тоннеля. – Он же философ в конце концов. Они же сказочники, по сути. И теперь я вместе с ним…»

– Здравствуй, – вдруг сказал Марк. – Познакомься. Ее зовут Надежда.

И вдруг левая стена тоннеля зашевелилась и поплыла, освобождая тусклое пространство, как бы проявляя его, и Надя увидела, что вместо узкого прохода они стоят в широкой пещере, края которой не видно, а перед ними сидит дракон. Или лежит. Или сидит и лежит одновременно. Обыкновенный, антрацитовый, огромный и совершенно живой. После невероятного открытия, которое она сделала возле пещеры, после осознания очевидного факта, что она умерла и снова родилась, ничего нелогичного в том, что перед ней сидит и одновременно лежит дракон, она не усматривала.

– Здравствуй, Марк, – сказал дракон обычным человеческим голосом. – Здравствуйте, Надежда. Очень приятно.

– А можно вас потрогать? – спросила Надя.

– Можно, – снисходительно разрешил дракон и положил голову на массивные лапы.

Три года назад Маркиян Вегенин вдруг осознал, что жизнь обязательно кончится. Как ни растягивай удовольствие, сколько ни экспериментируй со временем, преодолевая его линейность, пробиваясь ко множеству божественных времен, она кончится – тупо и навсегда. И не то чтобы он боялся этого неизбежного конца, но то, что он так ничего и не понял ни о себе, ни об окружающих, ни о причинах почти бесконечного разнообразия флоры и фауны, рассветов и закатов, текстов и человеческих историй, удручало его все больше. Да что там удручало! Он впал в грех уныния. Он понял, что при всем разнообразии мира ограничен в маневре – он не сможет по большому счету реализовать больше одного полноценного сценария за то время активной жизни, которое ему осталось. Да и что это будет за сценарий – книга? новый учебный курс? кругосветное путешествие?

– Можно отправиться в кругосветное путешествие и за это время написать книгу, – его приятель Эдик Ривкин изо всех сил пытался выжать все возможное из гипотетического ближайшего будущего Марка. Они сидели у него на кухне и пили чай с чабрецом. Недавно завязавший художник Ривкин, который раньше, не стесняясь, приходил к непьющему Марку с пол-литровой бутылкой коньяка, теперь постигал радости неспешного холостяцкого чаепития. Он даже чайную доску купил – китайскую, лакированную – и подарил ее Марку на день рождения.

– А еще можно, – воодушевлялся Ривкин, – поехать в кругосветку, написать там книгу и влюбиться в британку, специалистку по разведению крокодилов в неволе.

– Почему в британку? – вяло поинтересовался Марк.

– То есть против крокодилов ты ничего не имеешь! – довольно заржал Ривкин. – Ну не в британку, в японку. С маленькими ножками. Хотя тебе ли париться на этот счет? Ты же от них отбиваться не успеваешь.

– Успеваю, – так же вяло возразил Марк. – Не преувеличивай.

Его коллега по кафедре Люда Вагнер сказала ему однажды:

– Ты нравишься тем женщинам, которые устали надеяться на чудо и вдруг видят тебя – умного, спокойного, внимательного, на первый взгляд очень терпеливого и снисходительного мужика. Красивого к тому же. Вот этих смущенных улыбочек не надо, ты каждое утро видишь себя в зеркале и, по-моему, всем доволен. Есть, конечно, и другие, которые не поведутся, просто потому что чудо пришло к ним несколько раньше, чем они увидели тебя. Вот я, например, ни за что не поведусь, ты же в курсе.

– Я старею, Людочка, – сказал Марк.

– И что? Не стои́т?

– Скажем так – раньше было лучше.

– Ну слушай, дорогой. – Люда нахмурилась и потащила сигарету из пачки. – Раньше все было лучше, вот у меня, например, жопа была круглее и сиськи имели более товарный вид. Но мне нравится жить, а ты как бледная тень в последнее время. Пойди трахни какую-нибудь студентку, или вон бедная Божена на тебя все смотрит… Нет, не та Божена, которая в приемной комиссии, а та, которая с медиакафедры… Ну умная такая, из Гарварда, слова в простоте не скажет, ты еще жаловался, что половины не понимаешь из того, что она говорит. Интеллектуалка. Может, она думает, что если ты философ, то надо непременно казаться умной? Успокой деву, дай ей понять, что у философов, как и у остальных мужиков, одно на уме. Ну вот, ты хотя бы улыбаешься, Марик…