– Конечно, никто вам перечить не будет, – с облегчением ответила ему тетя. – Мы сами-то чужие все, что ли?

На другой день Андрей провожал Ксению далеко за поселок, неся узелок с ее нехитрым скарбом. Глаза обоих детей были полны слез. Андрей очень любил младшую сестренку, и, провожая ее, он как бы терял последнее тепло своей семьи. Расставаясь, он крепко поцеловал Ксюшу в мокрую от слез щеку и, осторожно отстранив ее от себя, сказал:

– Иди, Ксюшенька, я тебя не забуду, – и долго стоял посреди пыльной дороги, провожая уходящих тетю и сестренку.

В последнюю ночь перед уходом из дома Андрей попросился у Нади ночевать одному, и она не перечила, согласилась, поняв, что ему хочется побыть в одиночестве. Да, он хотел этого. Как никто другой из детей, Андрей очень тяжело расставался с той жизнью, которая напоминала ему об умерших родителях, о сестрах и брате, уже покинувших дом, о том, что безвозвратно уходило в прошлое.

А мечты сейчас все сбились в расплывчатую череду каких-то туманных клочков. Сегодня Андрей мечтать не мог, он весь был в воспоминаниях. Он просто хотел выплакаться до конца, и чтобы ему никто не мешал, понимая, что потом плакать не придется, надо будет начинать жизнь.

У Кемарских Андрею жилось не так уж плохо. Работы по дому и огороду он не чурался, все мог делать и всегда добросовестно, что нравилось новым родственникам.

Отцовский дом за ненадобностью скоро продали, а на вырученные деньги купили всем детям одежду, обувку, да и мало ли еще в чем нужда бывает.

В свободное от работ время, особенно длинными осенними и зимними вечерами, Андрей посещал своих друзей, школьников, вместе с ними осваивал грамоту, часто помогал с домашними заданиями, так как жадно старался познать то, что до сих пор ему было недоступно, и преуспевал в этом.

Когда Андрею удавалось навещать учителя, то тот и не удивлялся, что мальчик мог отвечать ему на вопросы по арифметике и не только за первый класс. Выписывая буквы алфавита, Андрей тщательно выводил каждую из них, и получались они на удивление аккуратными и красивыми.

– Да ты молодец, Андрейка, и без школы можешь грамоте научиться, – подбадривал его учитель. – Вот если бы все мои сорванцы в школе так прилежно учились!

– А как стать путешественником, чтобы везде побывать, все увидеть? – спросил как-то Андрей.

– Совсем необязательно, мой друг, везде бывать и все самому видеть, чтобы много знать, – в раздумье, растягивая слова, сказал учитель. – Научившись читать, прочтешь книги, написанные людьми, которые что-то видели или слышали и описали это. И ты все так же представить себе сможешь, как будто сам там побывал и видел то, о чем прочитал.

– Не горюй, Андрейка! Раз у тебя есть большое желание, то будешь ты грамотен, – усмехаясь в свои пышные усы, говорил учитель. – Может быть, не таким, каким стал Ломоносов в свое время, но ты будешь самим собой и, думаю, не хуже многих других.

– Про Ломоносова я слышал, он и того позже в школу пошел.

– Вот-вот, я про это и хотел тебе сказать. Так что не отчаивайся, не падай духом, у тебя все еще впереди!

Андрей и не думал падать духом. Он уже мечтал, как выучится грамоте, как будет работать, заработает денег для себя, да еще и Ксюше даст. Тогда и поехать можно будет, куда захочет, хоть на край света.

Ох уж эти мечты! О чем только не подумаешь, когда вот так, устремив взор свой в синеву августовского неба, лежишь в пожухлой, но еще со стойким запахом полыни траве, когда тебя никто не видит, а ты охватываешь в мыслях весь пока еще незнакомый мир.

«Кто-то кличет. Вроде бы меня?» – всполошился Андрей.

– Андрейка, Андрейка, – теперь уже явственно слышится от поселка.

– Нашли-таки, – недовольно себе под нос бурчит он.

– Тебя учитель зовет, скорее! – кричит Ванюшка.

– А как ты меня нашел? – спрашивает Андрей, он же ведь никому не говорил, куда пошел.

– Знаю я твое место, всегда туда, в траву, прячешься.

– Ну ладно. А зачем я нужен?

– В школу давай, бегом, учитель тебя шукает. Дело, говорит, есть.

Взметнувшись с косогора, что есть мочи помчался Андрей. До школы рукой подать, раз-два – и там.

– Прибежал, пострел? Молодец! – отозвался учитель, повернувшись на табуретке к запыхавшемуся Андрею, стоящему в проеме двери.

– Сказали, что звали, – выдохнул он.

– Звал, звал. Очень ты мне нужен.

– Пошто?

– Вот теперь не торопись, отдышись и слушай, что я буду тебе говорить, – снимая очки и пристально вглядываясь в Андрея, как будто впервые его увидел, сказал учитель. Затем продолжал, подвигая ему другую табуретку: – Проходи и садись рядышком.

– Наверное, что-нибудь очень важное вы мне хотите сказать? – осмелев и немного придя в себя, спросил Андрей.

– Да. Очень. Есть возможность попасть в наше училище.

– Как попасть? – недоуменно спросил Андрей.

– Не прикидывайся непонимайкой! – усмехнулся учитель.

– Вот это да! Учиться?

– Да. Учиться. Слушай и не перебивай! – ласково повторил учитель. – А о чем скажу, пока никому не говори. Начальник завода послезавтра будет смотреть мальчишек и подбирать в ученики в первый класс. Он дал мне список, чьих ребятишек ему представить, но я решил «подсунуть» тебя ему без списка, ведь он будет проверять всех по их познаниям и пригодности к учебе, чтобы выбрать самых достойных. А я думаю, что тут-то мы с тобой ему и предъявим все свои козыри и можем выиграть.

– Что это, как в карты? – обиженно спросил Андрей.

– Обижаться будешь потом, если у нас с тобой ничего из нашей затеи не выйдет, – посерьезнев, ответил учитель.

– Хорошо, я на все согласен, Как вы скажете, так и сделаю, – примирительно сказал Андрей.

В назначенный час полковник Леонов соизволил прибыть в классы заводского училища. Развалившись в заранее приготовленном кресле, приказал стоявшему рядом в почтительной позе учителю:

– А ну-ка давайте сюда вашу голоштанную гвардию!

– Извольте, ваше высокоблагородие, – приосанившись, ответил тот и, открыв дверь на улицу, крикнул:

– Заходите, ребята, гуськом, по одному.

Пред грозные очи «самого» предстала целая дюжина, ребятишки стояли смущенные, раскрасневшиеся и такие притихшие, что в них нельзя никак было признать тех удалых сорванцов, которые навечно были прокляты в поселке всеми бабками, как родными, так и чужими, за свои вечные, как мир, проделки.

Все они были приодеты, даже подстрижены. Это были настоящие смотрины, только не невест, а мальчишек, может быть, их судьба определялась в тот момент. Потому и немудрено, что так волновались не только ребятишки, но и их родители, скучившиеся неподалеку, на лужайке.

Андрей был здесь же, в общей толчее, которую учитель пытался без особого успеха упорядочить в подобие воинской шеренги. Как ни предупреждал учитель накануне, он не мог не чувствовать себя лишним в списке и потому жался позади остальных. Но возраст и рост выдавали его, и он от этого еще больше смущался.

Полковник Леонов наметанным глазом определял пригодность будущих своих подчиненных к службе на заводе. Задав один-два вопроса, ставил против фамилии ребят значок, который означал, кому придется потом служить на конюшне, а кому – в канцелярии, если, конечно, пойдет учеба.

– Вроде бы я всех проверил, – смотря по списку и шеренге ребятишек, сказал полковник, – а тут еще самый большой остался.

– Ваше высокоблагородие! – поманив к себе пальцем Андрея, ответил учитель. – Это сынок померших Пастуховых, он сейчас один из семьи остался. Одиннадцатый год ему, а в школу так и не мог попасть, но зато сам по себе многому из грамоты научился.

– Самоучка, говоришь? Это редко. Что ж, давайте и его заодно проэкзаменуем!

Андрей осмелел и на все вопросы отвечал бодро, чем еще больше заинтересовал полковника.

– Так, говоришь, и писать умеешь? – спросил тот, удовлетворившись ответами Андрея и по арифметике, и по географии, и даже по Закону Божьему.

– Отлично умеет, – опередил Андрея учитель и поднес небольшой лист бумаги, на котором, как вспомнил Андрей, ему пришлось писать по просьбе учителя незадолго перед памятным с ним разговором: – Взгляните, ваше высокоблагородие!