Здесь не то, что было в Курляндии. Вот они, просторы, о которых мечтал Пастухов. С одной точки весь планшет видно, рисуй себе и рисуй.

Но как опрометчивы были его суждения о доступности съемки, с какими трудностями он столкнулся в переходах по горным, часто почти недоступным кручам. На бумаге планшета не хватало места, чтобы уместить все горизонтали рельефа. Колючие кустарники раздирали одежду, за неделю он и казаки, ему приданные, изнашивали обувь и возвращались на базу разутые.

– Как Кавказ? – спрашивал Андрея подполковник Близнецов, когда тот, еле передвигая ноги, тащился на базу поздним вечером.

– Ваше высокоблагородие, вы меня, грешного, простите, – в тон начальнику отвечал Пастухов, – я и сегодня опять Кавказа не успел за работой заметить.

Закончив выполнение съемки по Военно-Грузинской дороге, отделение в июле перебазировалось в Дагестан, в верховье реки Самур. Здесь, среди неистовых нагромождений скал и взметнувшихся к небу снежных вершин, Андрей по-настоящему cмог не только увидеть красоту гор, но и представить себе всю трудность и сложность топографических работ в этих условиях, то, чему решил посвятить свою жизнь.

В конце августа унтер-офицер Пастухов был отозван с поля в Тифлис.

– Вот что, голубчик, – как-то по-отечески обратился генерал к Андрею, – коли ты немного знаешь Петербург, то решено тебя послать туда с ответственным поручением.

Иероним Иванович внимательно посмотрел в глаза насторожившемуся Пастухову, стараясь уловить его реакцию на сообщение, и понял, что замысел разгадан.

– Ну хорошо, не буду терзать. Поедешь в столицу и попытаешься протолкнуть побыстрее дело со своим производством. А попутно отвезешь материалы прошлогодних работ.

– Слушаюсь, – вскочив со стула, громко ответил Андрей, явно растерявшись от оказанной чести и польщенный вниманием к своей более чем скромной персоне со стороны генерала.

– Тогда свободен! В канцелярии готовят нужные документы, и через два дня в путь.

Приказом начальника военно-топографического отдела Главного штаба от 19 сентября 1882 года унтер-офицер Андрей Васильевич Пастухов произведен в младшие классные военные топографы и награжден чином коллежского регистратора с подтверждением службы в Кавказском военно-топографическом отделе.

На следующий день через связного Пастухов был приглашен в канцелярию отдела.

– Ну-с, господин коллежский регистратор! Поздравляю тебя с производством! Распишись вот здесь! – секретарь ткнул пальцем в поле листа с текстом приказа.

– Благодарю вас, господин коллежский асессор! Если бы не ваши заботы, – не без иронии сказал Андрей, – то не свидетельствовать бы мне сегодня сей исторический документ.

– Ладно, – примирительно ответил секретарь, – не задирайся, Пастухов, дел и мне с тобой было предостаточно, но я восхищен твоим упорством и от души желаю успехов на поприще военного топографа. Теперь иди к казначею, получай положенные на обмундирование 150 целковых и через три дня, в новом мундире, конечно, представишься и получишь пакет генералу Стебницкому.

Три дня на экипировку хватило. В хорошо подогнанном мундире с серебряными погонами и пуговицами он выглядел браво, и даже сам удивился, что стал казаться солиднее. Правда, денег осталось маловато, не разгуляешься в столице, но билет до Владикавказа взял в купейный вагон 2-го класса за 36 рублей 33 копейки, хватит ездить в теплушках воинских эшелонов.

И вот снова он едет через Россию с севера до далекого юга, но разве сравнишь прошлые поездки с теперешней? Даже сентябрьский серый от сырости Санкт-Петербург при прощании казался ему каким-то новым, еще более великолепным творением, которое и в прошлые посещения не оставляло его равнодушным при всех невзгодах, с которыми ему здесь пришлось столкнуться.

В прошлогодней поездке, хотя и ехал он к мечте своей – на Кавказ, он томился еще совсем свежей в памяти обидой и не знал, как убить долгие дни и ночи в пути. Ничто его не отвлекало от грустных дум, как он ни пытался избавиться от них. Теперь из окна теплого вагона Андрей не переставал восхищаться золотым увяданием проплывающих за стеклом лесов, предзимней суетой жителей деревень, тусклым расцветьем полей и клиньями птичьих стай, сопровождающих его в пути. И он понимал, что радость от свершения его мечты определяет его мировоззрение, восприятие того, что видит и слышит сейчас.

– Что это вы, молодой человек, так внимательно в пейзаж всматриваетесь, словно никогда не видели этой серой нашей России? – не выдержав, спросил из любопытства пожилой попутчик, со своей супругой едущий в Минеральные Воды.

Осталась позади станция Зеленчукская, а вскоре поезд загромыхал по мосту через Кубань, несущую свои мутные воды с далеких склонов неведомого Эльбруса.

Медленно начинают суживаться окрестные просторы, к полотну дороги все ближе и ближе подступают холмы, пока невысокие и пологие, но за ними, в поднимающейся к небу дымке, все виднее становятся предгорья со скалистыми обрывами и штрихами оврагов и промоин. Андрей хотел себе представить, как бы они выглядели на его карте, и не мог, сразу вставали в памяти кручи и каменный хаос самурских каньонов, с которыми не сравнишь проплывающие сейчас мимо не более чем холмы.

Задумавшись, Андрей как-то не сразу сообразил, где сейчас находится поезд, когда на горизонте показались какие-то знакомые вершины.

«Так это же Верблюд, – спохватился он, – скоро Пятигорье».

– Что это вы, молодой человек, запропастились где-то? Мы уж решили, что отстали от поезда, и вот решаем вопрос, что делать с вашими вещами, – шутливо отчитывал Андрея пожилой спутник.

– Кавказ встречал, – в тон ему ответил Андрей, – боялся, как бы не проехать мимо.

– Так я вам советую, пока не поздно, взять, да и остановиться на некоторое время в Пятигорске, если, конечно, располагаете временем, – не без удовольствия продолжал сосед, полагая, что лучше молодого спутника знает Кавказ, коли побывал здесь, в Минеральных Водах, однажды. – Кавказ начинается здесь, а что касается Владикавказа, то там вход уже дальше, в Закавказье.

– Пожалуй, на самом деле, не сделать ли остановку здесь, тем более что временем я располагаю? Воспользуюсь-ка вашим советом, – решив немножко польстить соседу за его добродушие, сказал Андрей и взялся за ручку баула.

Сборы недолги, и он на перроне. Теперь нужно найти извозчика и махнуть в Пятигорск.

– Впервые, видать, барин к нам пожаловали? – спросил возница, владелец старенькой лошадки и скрипучей небольшой коляски, что согласился подвезти Андрея за скромную плату до города.

– Впервые, – в тон старику ответил Андрей. – А почему ты, отец, так решил?

– Оно видно, как вы по сторонам поглядываете. Так я скажу, что вон те две маленькие горки, – махнув кнутовищем вправо, продолжал казак, – Верблюдом прозываются, а вон эта, огромадная – Змейка, между ними Бык и Развалка разместились.

– А отчего они, горы эти, так называются? – спросил Андрей больше для того, чтобы вызвать старика на бо́льшую откровенность, считая, что, может быть, удастся уловить что-нибудь полезное для себя из его рассказа, потому как сначала возница казался непроницаемым и угрюмым.

– Рассказывали местные старики, что на этой горе, – кивок головой в сторону Змейки, – жила когда-то большущая змея, людей пожирала, так ее из пушки убили, а гору так называть стали.

– А сами, значит, не местный? – поинтересовался Андрей.

– Не. Я с Дона, казак. С турками в 1855 году воевал, Карс брали, да там меня ранило. Долго в лазарете лежал, а потом сюда привезли, да вот и остался здесь, в Султановке. Почитай, двадцать пять годков живу и иногда извозом занимаюсь, таких, как вы, подвожу, – поведал коротко о своей жизни возница.

– Значит, многое здесь уже повидали и обжились?

– Так у меня и дети с семьями здесь живут, и мы со старухой при них, так-то оно веселее, когда свои рядом.