Рассаживались приглашенные дамы и господа. Полковник Леонов в парадном мундире, поминутно снимавший картуз и вытиравший платком потную большую округлую наголо бритую голову, отдал последние указания штутмейстеру Мальцеву, считавшемуся самым лучшим на заводе. Жокеи и конюхи заканчивали приготовление к состязанию.

Ребятишки издали узнавали своих отцов и их подопечных лошадей. Споры о том, чей жеребец будет первым, для каждого из них были бессмысленными: каждый оставался при своем мнении, не подлежащем сомнению, и никакой авторитет остальных зрителей не мог поколебать его.

– Что там твой Голиаф?! – горячился Федотка, глядя страшными глазами на Ванюшку, которого в этом споре он не только не боялся, но готов был и биться с ним, если надо, чтобы отстоять право Буцефала на призовое место по перевозке грузов. Ведь это был жеребец его отца.

Андрейка сидел грустный. Уткнувшись подбородком в колени согнутых ног, он исподлобья следил за подготовкой на поле и в спорах участия не принимал, да его никто и не задевал в общем споре.

Как только состязания начались, все с головой увлеклись ими, сообща, с видом знатоков, восхищались и рысаками, и упряжными, и рабочими лошадьми, что проносились мимо них по дорожке поля.

– Смотрите, ребята, смотрите, сколько везет Бонапарт! Молодец! – восторженно кричал Серега, когда конь по кличке Бонапарт обогнал Дебютанта, ведомого Серегиным отцом.

Возвращаясь домой, дети наперебой делились впечатлениями. Все говорили, и никто никого не слушал, и никто этого не замечал. Еще долго после ребятишки вспоминали прошедшие в Деркуле состязания. Андрей иногда нехотя уступал просьбам друзей и высказывал свои суждения, чаще примиряя спорщиков, чем оспаривая их мнения. Он по-прежнему любил предаваться своим увлечениям, уходил в степь или на берега Деркула, лазил по меловым кручам или, закатав штанишки, бродил по его плесам, выискивая наиболее примечательные «чертовы пальцы» или ракушки.

Его привлекали бескрайние степи, изрезанные серебристой змейкой реки, бездонная синева неба и уже недетские мысли о том, что не видно отсюда. Что там? Ответа пока не было.

Мать видела стремление сына познать все, что было вокруг него, но сама помочь ничем не могла. В школу детям пора, да нет возможности пристроить ни его, ни Надюшку, ни Лешку, которым еще больше лет.

При заводе имелась небольшая школа, но туда принимали детей тех, кто служил, и то только по личному указанию полковника Леонова. С его подачи в школе готовили служащих в канцелярию или других работников.

О семье бывшего коннослужащего Пастухова на конном заводе не помнили. Только старый учитель, живший на одной улице с ними, давно приметил любознательность Андрейки и не упускал при случае возможность расспросить его, чем он занимается, и ответить на вопросы, которых у мальчика всегда было предостаточно.

Не думала Доминикия Васильевна сдаваться и покоряться судьбе, мечтала о лучшей доле для своих детей, чем досталась ей самой.

Надежда уже невеста, хорошая девушка, не засидится в девках, на примете и жених есть. Алексея, да и Андрея, скоро можно будет на какую-нибудь работу пристраивать, все легче жить станет. Младшей Ксюше девятый год пошел.

Но беда приходит всегда неожиданно. Нет бы пощадить эту, ничем не провинившуюся ни перед богом, ни перед людьми семью; так нет, снова обрушивает на нее свой неумолимый меч.

Снова холера стала косить людей. Только неделю мучилась Доминикия Васильевна, и окончательно осиротели дети. Никто из них не представлял, как жить будут теперь без мамы.

В их возрасте дети понимают, что происходит, но как жить одним, без родителей – в головенках никак не укладывается.

– Ну что я с вами теперь делать-то буду? – сквозь горькие слезы говорила Надя.

– Надо искать работу, чтобы хоть какой да заработок был, – отвечал на вопрос Алешка. – Не найду работы в Деркуле – поеду в город. Буду зарабатывать, вам пришлю.

– Ты большой, Леша, может быть, и на работу устроишься, – согласилась Надя. – А с малышами как быть?

– Я тоже работу искать буду! – вставил свое слово Андрей.

– Из тебя какой еще работник-то, братец? – нежно поглаживая рукой по густой, слегка вьющейся шевелюре Андрея, сказала Надя. – Учиться бы тебя пристроить где-нибудь хотелось, чтобы ты у нас грамотным стал. Хотя бы один из всех нас.

– Учитель говорил мне, что при случае поможет меня определить в заводское училище, – оживившись, сказал Андрей.

– Вот бы хорошо было. Ты ему напоминай о себе, – просто, как о должном, подсказала сестра.

– Ты не думай, что это просто, захотел, пошел и учись, – снова, как-то сразу сникнув, ответил Андрей.

– Что не так просто – это я по себе знаю. А чтобы ты учился, так я все сделаю, – с твердой ноткой в голосе заявила Надя, смахивая уголком черного платка крупную слезу, скатившуюся на щеку да там и застывшую.

В первые дни после похорон Доминикии Васильевны соседки, то одна, то другая, забегали к Пастуховым, помогали, кто чем мог, советовали Наде, как и что делать. Но поскольку у каждой своих забот хоть отбавляй, то скоро дети были предоставлены сами себе, и уж редко кто-то посторонний появлялся в хате.

Все заботы по дому взяла на себя Надя, а младшие ей во всем помогали и слушались. Дружно жили. Но течение жизни неумолимо. Младшие знали, что за их сестрой давно ухаживал Колька Кемарский, живший поблизости. И когда Надя, собрав всех малышей за столом, раскрасневшаяся и волнующаяся, тихо сказала, что выходит замуж, – никто из них не удивился.

– Вот хорошо-то! – радостно хлопнув в ладоши, даже привскочив со стула, вскрикнула Ксения.

– Ты чему так радуешься? – оборвал сестренку Лешка. – Ведь самой потом хозяйкой в хате быть придется. И нас с Андрейкой кормить будешь, как Надя к Кемарским перейдет жить.

– Не серчай на нее, Леша! – примирительным тоном, положив руку на плечо брата, сказала Надя. – Она у нас еще глупенькая по малости, а помогать я вам все равно буду. Приходить буду.

Сыграли свадьбу, и Надя ушла из дома.

Дальние родственники, жившие в Луганске, обещали устроить Лешу учеником к мастеровому. Так что в скором времени и он покинул родную хату навсегда. Андрей и Ксения остались вдвоем. Они оба еще дети, а детство их уже далеко в прошлом.

Пришла однажды к ним младшая сестра покойной матери, живущая в другом селе. Посидели, поплакали, а потом и спрашивает она:

– Как же, горемыки мои, жить-то будете дальше?

– Мы уже привыкли одни жить и проживем, – храбрился Андрей, но грустно у него выходило.

– Знаю, Андрюшенька, что живете вы дружно и дом ведете, – говорила тетя, – а зима придет, что делать будете? Того нет, другого нет, а заготовить все нужное ваших силенок не хватит. Вот и выходит, что надо что-то придумывать.

Ушла тетя к Кемарским, вечером снова с Надей пришла и сказала, что они посоветовались и решили их разделить.

– Как это разделить? – вспыхнул румянцем, недоуменно спросил Андрей.

– Андрюшенька! – ласково, стараясь смягчить резкость сказанного тетей, обратилась к нему Надя. – Так нам всем легче будет, пойми!

– Так я не пойму, что мы с Ксюшей должны понять.

– Тетя возьмет Ксюшу к себе, где она и будет жить, а ты пойдешь жить к нам, к Кемарским, – пояснила Надя, – все согласны.

– Все согласны, а нас спросили? – уже более спокойно спросил он.

– Так вот мы и пришли спросить вас, да вместе с вами и порешить, как лучше сделать.

– Ты как, Ксюша? – обратилась Надя к сестренке.

– Как Андрюша, так и я, – глядя в глаза братцу, тихо ответила Ксения.

– Я за то, чтобы было тебе хорошо, – ответил Андрей, – а обо мне не волнуйся!

– Ну вот и сговорились, – скороговоркой выпалила тетя, молчавшая, пока дети разговаривали между собой. Она поняла, что начала весь этот трудный разговор слишком резко, не подумав, как дети воспримут, особенно Андрей.

– Хорошо, согласен и я, – примирительно сказал Андрей, – но Ксюша будет приезжать к нам, а я ее навещать буду.