«Словно вавилонское смешение языков только что произошло здесь», – подумал он, оглушенный разноязычным гулом, висевшим над базаром. Ряды лавочек, ларьков, увешанные гирляндами товаров и изделий, чередовались с рядами их, выложенными на циновках, холстинах или прямо на земле. Предлагалось все, что может человек производить. Сверкали на солнце золотом и серебром чудные творения рук человеческих: бесценные изделия ремесленников, роскошные одежды из восточной парчи, посуда из меди и глины. Рядом на земле темно-красным пятном лежала куча бараньих внутренностей. Все продавали, зазывали, заклиная, уговаривая покупателей. Но их-то и не было. Отбиваясь от торговцев, Андрей едва выбрался из толчеи и остаток дня бродил по тихим пыльным улочкам, с интересом наблюдая за неторопливым течением жизни дворов коренного населения окраин.
Пятиместная карета, запряженная тройкой лошадей, в 9 часов утра, по расписанию, тронулась в путь. Мог бы Андрей поехать и омнибусом, что отходит в 3 и 5 часов пополудни и, без ночлега в пути, на восемь часов сокращает время дороги, но девятичасовая «оказия» позволяла в светлое время дня еще раз увидеть удивительные по красоте пейзажи Кавказа.
Пассажиры – чиновник средних лет с супругой и дочерью лет десяти, пожилой штабс-капитан – стали попутчиками Андрея. Ехали молча, каждый занятый своими мыслями, которые вскоре, как это всегда бывает в пути, станут достоянием остальных, как только мелькнет повод к общению.
Позади осталась Молоканская слободка. Впереди простиралась широкая долина Терека, упирающаяся в отроги Лесистого и Пастбищного хребтов, разделенные его руслом, а над самой дорогой нависли горы, Тарская слева и Лысая справа.
На седьмой версте, недалеко от виднеющихся развалин укрепления «Редант», дорога свернула вправо, под навес известковых утесов горы Фетхус.
– Станция Балта, – объявляет извозчик, тем самым давая знать уже задремавшим седокам, что так можно проспать не только виды Военно-Грузинской дороги, но и все на свете, – так названа по аулу, что видите, господа, на склоне горы Адай-Хох.
Короткая остановка, смена лошадей – и коляска, мягко покачиваясь на рессорах, катит дальше.
Андрей же – весь внимание. «Вот незадача, ведь год тому назад здесь проезжал, а вижу все как бы заново», – отмечает он.
– Вы, молодой человек, – несколько фамильярно спросил штабс-капитан у сидевшего рядом Андрея, – наверное, впервые в этих краях, что так жадно смотрите на все вокруг?
– Нет, ваше благородие, еду второй раз, а смотрю как заново, – несколько смутившись, ответил Андрей.
– Завидую вам, батенька, – с тоном сожаления продолжал офицер начатый разговор, – а я так утратил вкус созерцания, проезжаю по этой дороге уже который раз.
Оживились и другие попутчики, прислушиваясь к разговору военных.
– Вы меня простите, ваше благородие, но я полагаю, что иногда восприятие зависит от морального состояния и настроения человека.
– Не задумывался над этим, но, по-видимому, не без этого, ведь мне, признаюсь, надоел этот Кавказ, – нахмурившись, сказал штабс-капитан.
– К нашему человеческому недостатку относится, что мы не всегда находим в себе силы противостоять моральным и физическим невзгодам и от этого не всегда постоянны в восприятии и суждениях.
– Истина глаголит вашими устами, – как бы спохватившись, вставил чиновник. – Только не согласен с тем, что я, например, должен радоваться, окружающие виды рассматривая, если меня на Кавказ тоже силком тянут.
– Простите меня, – несколько робко из-за того, что он пытается вмешаться в столь серьезный разговор старших, краснея, сказал Андрей, – но как можно оценивать с этой точки зрения поэзию Лермонтова, посвященную Кавказу, куда он был сослан?
– Ну мы, слава Богу, не Лермонтовы, – недовольно пробурчал в ответ чиновник под неодобрительный молчаливый взгляд своей «половины», показывая, что нет смысла продолжать разговор на эту тему.
– Я вас, батенька, понимаю, – наклонился штабс-капитан к Андрею, – от нашего настроения красота кавказской природы не померкнет, можете не сомневаться. А если вам удалось победить свое настроение, то вы в ней себя обрести можете. А на наше стариковское брюзжание не обижайтесь, простите наши слабости, – похлопывая молодого человека по колену, примирительно закончил офицер.
Старый кавказец не мог ехать молча и, понимая, что Андрей, как младший, стесняется продолжить начатый разговор, спросил его:
– Для прохождения службы едете, батенька?
– Так точно, по службе, – еще несколько стесненно ответил Андрей.
– Я тоже. Из отпуска возвращаюсь. Съездил в деревеньку, что на Рязанщине, мать-старушку навестил. А теперь снова в армейскую лямку впрягаться придется. В Царских Колодцах мы квартируем. На Кавказе я с 1870 года, с Терским драгунским пришли туда.
– Простите, как мне вас можно называть? – проникаясь доверием к пожилому офицеру, спросил Андрей.
– И то правда. Попроще зовите, Максим Максимович. Предупреждаю, – улыбнулся штабс-капитан, – не тот, лермонтовский, а так, свой, обыкновенный, каких на Руси много, как и Иванов Ивановичей, только что фамилия не Максимов. А вас как зовут?
– Андреем.
– Так-то лучше, нам вместе еще долго ехать. Если не возражаешь, Андрей, – переходя на дружеско-покровительственный тон, сказал Максим Максимович, – то я могу кое-что рассказать.
– Мы тоже с удовольствием послушаем, так что и нас не исключайте, – попросила дама, давно прислушавшаяся к разговору мужчин.
– В таком случае почту за честь рассказать нашему обществу о том, что сам познал или из первых источников знаю, ведь я тоже участник многих здешних дел по инженерному корпусу, – галантно наклонив голову в сторону дам и улыбнувшись, сказал офицер.
Карета только что миновала мрачное Балтийское ущелье, где, сжатый отвесными скалами Мат-Хоха и Адай-Хоха, со звоном бесновался Терек. Впереди открывалась широкая солнечная долина.
– Подъезжаем к аулу Чми, а долина и на самом деле называется Солнечной, – пояснил Максим Максимович. – Небольшие сооружения, что у аула кучно сосредоточены, – это усыпальницы местных жителей.
– А что за развалины видны недалеко? – спросил Андрей.
– Это разрушенное укрепление, когда-то запиравшее Джераховское ущелье. Дальше, слева, за Тереком, вы обратите внимание на камешек, – улыбнулся рассказчик.
– Камешек! – удивленно, почти одновременно вскрикнули обе дамы.
– Там не камешек виднеется, а целая гора лежит у самого русла, – уточнил Андрей.
– Не настаиваю на своем, – шутливо приподняв кисти обеих рук, сказал Максим Максимович. – Так это и есть знаменитый Ермоловский камень.
Не удержался, чтобы не посмотреть на огромный валун, даже чиновник, все еще напускавший на себя личину равнодушия к окружающим путников красотам.
– Теперь это единственный, можно сказать, памятник, связанный с именем Алексея Петровича Ермолова, – продолжал рассказчик, – а ведь он в то бурное время налаживал постоянную почтовую и транспортную связь России с Грузией и всем Закавказьем. Видите впереди высокую сторожевую башню? Так это селение Ларс, там немного поразомнемся, а потом я расскажу о дороге, по которой мы имеем теперь возможность быстро и с таким комфортом передвигаться.
Теснина Терека стала снова сужаться, нарастал гул бушующего потока, усиленный и повторенный эхом от отвесных скал, уходящих в небо. Начиналось Дарьяльское ущелье. Максим Максимович снова обратился к попутчикам:
– Такой Военно-Грузинская дорога стала в 1863 году. Пять лет продолжались работы по ее улучшению. Составил проект и руководил работами известный инженер Статковский. Много в нее заложено труда человеческого, и многие русские, грузины и ироны костьми легли здесь.
– Кто такие ироны? – спросил Андрей.
– Местных жителей, потомков древних аланов, так называют. Название «осетины» мы, русские, взяли у грузин, да так оно и закрепилось теперь.
Дорога все круче и круче. Умолк рассказчик. Терек властвует над душой и разумом человека, проходящего или проезжающего. У него хватило силы пробить себе дорогу в каменной толще Бокового хребта, но стоило человеку приложить разум и руки, и он рядом с Тереком проложил дорогу. Так кто же сильней? Человек. Своим разумом и волей.
