И Нельо не выдержал. Маглор видел и знал, что старший уже давно не мог выносить груз лежавшей на них вины, что он уже много лет не жил, но лишь существовал, погруженный в воспоминания о безмятежных днях в Валимаре или о тех, что провел здесь в объятиях кузена Финьо в дни Бдительного Мира.

Старший тоже, наверняка, часто думал об их доме и о матери, вспоминал ее улыбку и голос. Что бы сказала амил, узнай она обо всем, что они натворили из-за проклятых камней?

«Я недостоин жить ни среди эльдар, ни среди смертных…» — внезапно понял Маглор. Горечь от этой мысли вязкой чернотой разливалась внутри, мешая сосредоточиться на чем-то помимо нее.

Несмотря на разъедавшую внутренности боль, он не останавливался. Необходимо было продолжать путь. Почему-то Маглор твердо знал, что это необходимо, что по-другому он не может. Нельзя по-другому. Невозможно.

И он упрямо ехал сквозь облака черной пыли, носившиеся над безжизненной поверхностью. Решив, во что бы то ни стало, добраться до лесов Южного Оссирианда, Кано, в то же время, опасался спешки. Она могла пагубно сказаться на изможденных, ослабших, как и он сам, лошадях.

На пути ему встречались разрозненные полки шедших на восток эдайн и эльдар, принадлежавшие к ратям Эрейниона. Маглор старательно обходил эти отряды днем, держась на расстоянии так, чтобы не быть замеченным их воинами. Когда же ночью они останавливались на стоянку, он оставлял лошадей дожидаться на отдаленном расстоянии и отправлялся в разбитый солдатами лагерь, чтобы добыть немного пищи и воды для себя и коней.

Много он не брал — лишь необходимое и то, что удавалось найти — оставшуюся похлебку, хлебные корки, сухари, сушеные грибы и орехи. Но главным трофеем оставалась питьевая вода, чья нехватка остро ощущалась и в возвращавшихся с войны войсках. Ее пытались очищать с помощью впитывающих отраву кореньев и заговоров, процеживали, выстаивали и употребляли внутрь понемногу, чтобы сохранить на остаток пути до горных источников Эред Луин.

Постепенно пейзаж вокруг стал меняться. Маглор понял, что приближается к океану. Он слышал еще издали его монотонный, гулкий шум.

Следующим утром он действительно достиг скалистого океанского побережья. Спешившись, Маглор направился к скалистому берегу, слушая призывное пение могучих приливных волн, что бились об острые прибрежные скалы, разлетаясь на тысячи и тысячи соленых брызг.

Уже с утра облака плотным слоем затянули небо. Был пасмурно. Великий Океан окрасился в темно-стальной траурный цвет. Лишь пена его волн белым кружевом окаймляла казавшиеся черными скалы побережья.

Второй сын Феанаро стоял на скальном выступе, глубоко врезавшимся в неровную береговую линию, и слушал. Пеной обдавало сапоги, брызги летели на запыленный кафтан, на волосы, на руки, острыми иглами кололи лицо. Но Маглор продолжал неподвижно стоять, словно вросший в выступ, сделавшись его частью. Он слушал море и оно пело ему.

Волны пели о них, о братьях. Или это сами братья пели для него сложенные еще в Амане песни? Маглор прислушался. Казалось, он мог различить их голоса…

«За степью даль за далью степь, за нею цепь из снежных гор,

Мы в путь отправились с тобой — рука тверда, а взор остер…» — слышался голос Нельо.

Он пел хорошо. Голос был сильным и молодым. Совсем как тогда, когда они пели эту песню, отправляясь на охоту, или на праздники в Валмар, или просто на прогулку в пригороды Тириона.

«В бескрайних маковых полях брели, вдыхая свежесть трав,

Мы в путь отправились с тобой — рука в руке, широк рукав…» — стройно выводили неразлучные Амбаруссар.

Хоть песню он сочинял для них с Нельо, когда их было лишь двое, потом ее подхватили все остальные и пели для самых младших, выходя с ними в поля, что простирались на север от городских окраин.

«Ты в вышине узрел орла, и взглядом проводил с тоской,

Мы в путь отправились с тобой — ты помахал орлу рукой…» — это голос Турко.

Признанный красавец и любитель охоты, часто говорил, что ему не хватает лишь орлиных крыльев.

«Дня серебро сменил покой, в золоте сумерек я спал,

Мы в путь отправились с тобой — рукою ты звезду достал…» — Морьо.

Он был тем, кто больше других смотрел вверх, на звезды. Еще в Амане он, казалось, был очарован ими. Но по-настоящему увлекся он созерцанием элени уже здесь, когда взошли на купол Элентари двое избранных майар — Ариэн и Тилион.

«Увидев горы и поля, и реки, что из гор текли,

Мы в путь отправились с тобой — мы в дом родной с тобой пришли…» — пел Курво.

Он всегда был так привязан к их большому дому, хоть и первым покинул его, начав жить своим двором.

«Ну, что же ты, Кано?!» — весело смеется старший.

«Пой! Пой же, любезный братец!» — кричат наперебой Амбаруссар.

«Ты же наш золотой голос!» — заливается смехом Турко.

«Певчая пташка!» — вторит ему, тоже смеясь, Курво.

«Канафинвэ — Песнопевец и менестрель!» — усмехается Морьо.

Маглор хочет петь, но слезы душат и голос ломается, не слушается. Он оглушен пением волн вокруг и неподвижно стоит, не в силах произнести ни звука. Ему хочется говорить с ними, хочется приблизиться к братьям, посмотреть в их лица, склонить голову на их плечи, почувствовать крепость их объятий. Ему мало лишь слышать их родные голоса.

Вдруг Маглор сорвался с места, побежал обратно, к лошадям. Он спешно снял с них седла и сбруи, освобождая от служения, отпуская в уверенности, что эти кони позаботятся о себе сами или вскоре смогут найти дорогу к тем, кто сделает это вместо него.

Увидев, что они не двинулись с места, Маглор прошептал каждому на ухо заветные слова, и кони медленно побрели прочь от берега. Тогда он вытащил из приседельной сумки сверток с сильмарилом, развернул его, освобождая от своей кольчуги и осторожно взял в руку.

Долго стоять и рассматривать отцовское сокровище Маглор не стал. Он быстро побежал к своему выступу и, оказавшись на самом его краю, со всей силы метнул блистающий ярко-белым светом камень вдаль. Сильмарил сверкнул над темной неспокойной водной поверхностью, словно падающая в ночи звезда, и исчез в океанских глубинах.

На душе у Маглора стало легче. Теперь он действительно почувствовал себя свободным от Клятвы. Он мог теперь дышать, вдыхая влажный, холодный морской воздух полной грудью. То, что долгие годы теснило ее, будто растаяло, ушло, исчезло.

Он наслаждался ощущением свободы, стоя на краю врезающейся глубоко в море скалы. Маглор посмотрел вниз — там рокотал и сердился великий, всеохватный, глубокий Белегаэр. Прикрыв глаза и облегченно выдохнув, Кано шагнул с края. Ему показалось, что он летел, чтобы очутиться в ласковых объятиях подхвативших его могучих волн. Больше ничего не существовало для него, кроме их гула, кроме их шума и соленого вкуса.

Маглор крепко зажмурился, почувствовав, как опускается вглубь водной толщи. Тело его полностью расслабилось, разум прояснился, дух пребывал в покое. Здесь не было ни колющего холода, ни мучительного голода, ни боли, ни слабости. Все это прошло, осталось где-то далеко.

Он кинулся в океан, словно в объятия любимой, желая обрести отдых и утешение. И казавшийся со стороны грозным, удел Вайлимо милостиво принимал его, позволяя плавно погружаться в свои глубины, мерно укачивая, забирая.

========== 20. Возрожденный ==========

Засыпая под толщей мягкой океанской воды, Маглор не думал о Свете, о Тьме, о сильмарилах, о проклятье Валар, о собственной смерти… Мысли, что сквозили в его угасавшем сознании, были о чем-то простом, будничном и далеком, оставленном там, где был их с братьями дом.

Думал он о том, что хорошо бы было в погожий день подняться по бесчисленным ступеням на одну из самых высоких городских башен, чтобы с головокружительной высоты обозреть весь Аман, увидеть бухту Альквалонде на северо-востоке, и вершины Пелори на западе, среди которых острейшим шпилем вонзается в купол Варды высочайшая Таникветиль, а рядом с ней, как младшая сестра, расположилась Ойолоссэ. Она более пологая, но почти такая же высокая, как старшая, на чьей вершине расположен чертог Ильмарина.