========== 1. Тоска и раскаяние ==========

«За кровь вы заплатите кровью, и за пределами Амана будете жить под сенью Смерти. Ибо хотя Эру назначил вам быть бессмертными в Эа, и не подвержены вы болезням, но можете быть убиты и будете убиты…» Дж.Р.Р. Толкин «Сильмариллион»

«писано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и убиты» со стихиры сибирских старообрядцев

«Теперь ты и я остались» — не раз говорил Маглор, когда им с главой Первого Дома случалось засиживаться в тускло освещенном рабочем кабинете Маэдроса допоздна. Они могли провести всю ночь, погруженные в задумчивое, молчаливое созерцание карты театра военных действий. На севере шла война.

В глубине души Маглор знал, что им с Нельо тоже нужно воевать. Нужно собрать отряд остававшихся у них немногочисленных воинов — жалкий остаток изначальной армии нолдор, привезенной в эти земли их отцом более чем пять сотен лет назад, и выступать на север, двигаясь вдоль течения отравленного Гелиона, чтобы соединиться с армией Артанаро Эрейниона.

Сын кузена Финьо все-таки стал Верховным Королем. Такой поворот событий не мог не радовать. В войне против Моргота ему помогали прибывшие из Амана нолдор дяди Арьо и полки майар под командованием самого Эонвэ. Они боролись за победу.

О них с Нельо, казалось, все забыли. Как забыли и все, что они сделали, ведомые Клятвой, пытаясь получить то, чего так жаждал отец. Ради чего он готов был пожертвовать всем, даже собственным разумом.

Почти закономерностью в глазах второго сына Феанаро выглядел тот факт, что им семерым так и не удалось получить ничего. А теперь их осталось только двое, и все вокруг них: крепость, окрестные деревни атани, степи, поля и леса приходило в негодность, рассыпалось на глазах, рушилось под гнетом неумолимого времени. Казалось, мир разрушается от последствий тяжелой войны.

«Мир устал» — думал Маглор.

Уже ничто не радовало его, ничто не могло дать ему силы, вдохнуть в него жизнь, заставить вновь цвести и сиять, как когда-то, когда Кано был ребенком, а затем подростком.

— Откуда ты достаешь вино? — как-то спросил он у старшего, которого стал частенько видеть даже днем сидящим в неосвещенном углу под колоннадой внутреннего двора в полном одиночестве, если не считать компании бутылки мутноватого красного.

— Местное, — объяснил Маэдрос. — Редкостная дрянь, но для меня сгодится и такое, — он покачал головой, стараясь избежать прямого взгляда брата.

У того снова начало до тошноты теснить в груди. Маглор тяжело вздохнул и сильнее ощутил удушье.

«Тоска» — понял он.

У тоски был свой особый лимонно-травянистый привкус и даже запах. Тоже лимона и еще каких-то притирок или мазей против ран.

Если в течение дня он находил себе занятия, упражняясь на палках и мечах с его воспитанниками-близнецами, читая вместе с ними, обучая их новым знаниям, рассказывая об истории нолдор и проверяя у Эльо и Эрьо выученные уроки, которые сам задал, то вечерами второй сын Феанаро просто не знал, куда себя деть.

Маглор боялся вечеров, а они, как назло, сделались длинными. Порой казалось, что каждый вечер длится не меньше столетия.

С наступлением темноты сидевшая внутри него черная тоска, будто почувствовав, что Эа погрузилась во тьму, выбиралась наружу из глубин его феа, чтобы пожирать свое прибежище изнутри.

Мучимый ею, Маглор, стараясь держать дыхание и стиснув челюсти, мерил шагами рабочий кабинет Нельо. Он тщательно следил за тем, чтобы в кабинете во время меняли свечи и лично чинил, если ломались, феаноровы светильники. Им двоим нужен был свет. Как можно больше света.

Когда становилось совсем невыносимо, Маглор выходил во внутренний двор. Как он говорил, чтобы «подышать свежим воздухом». Но окружавший его воздух был наполнен запахом далекой войны, полыхавшей на севере.

Совершив длинную прогулку по раскинувшимся вокруг Одинокого Холма степям, во время которой он, если удавалось, разглядывал светившие в вышине яркие точки звезд, мысленно соединяя их в созвездия и припоминая их квенийские названия, Кано возвращался в крепость и неспешно шел к себе.

Оказавшись в принадлежащих ему комнатах, Маглор совершал ежевечерний обряд переодевания ко сну. Сняв с себя сапоги, пояс, перевязь, камзол, штаны и тонкое нижнее белье, он представал сам себе в изначальном, естественном облике. Приблизившись к зеркалу, Маглор какое-то время пристально рассматривал своё отражение. Все в нем было неизменным: свежее молодое лицо, заплетенные в сложную прическу из мелких кос темно-каштановые волосы с привычной проседью, стройное, почти юношеское тело, обладавшее гладкой, безупречной кожей, мерцающей в свете Исиль и звезд.

Закончив с этим ритуалом, Макалаурэ надевал свободную рубаху и широкие штаны из светлого хлопка и садился в кресло с книгой, надеясь задремать за ее чтением.

Тут-то и начиналось самое неприятное — мысли. Они всплывали одна за одной в измученном сознании, заставляя Маглора нервно потирать переносицу, прикрывая глаза, опасаясь вновь открывать их. Ему делалось тревожно, словно перед очередной битвой, перед очередной их вылазкой, перед новой резней. Сердце начинало учащенно биться. Беспокойство охватывало феа, не давая сосредоточиться на чтении и ни на чем другом, кроме самой тревоги.

Снова стараясь удержать дыхание, Маглор вставал и принимался ходить по комнате в надежде выровнять и замедлить его. Он старался думать о завтрашних планах — о том, что завтра он с близнецами условился отправиться в Нан-Татрен, чтобы осмотреть лес и попытать счастье на охоте…

Но ощущение, что времени у него не остается, что нужно бежать куда-то сломя голову, что-то делать, скорее искать выход из склепа, в котором они с Нельо заживо погребли себя, разрушало попытки отвлечься от тревожных мыслей.

Однажды Маглору показалось, что он понял природу этого ощущения. Это была Клятва. Это она тревожила его покой, изводя настойчивым призывом к действиям. Это она каждый вечер убеждала, что необходимо немедля отправляться на войну и завоевать в честном поединке, в борьбе с Моринготто, отцовские сильмарилы. Времени у них со старшим не осталось. Права медлить не было. Преступное ожидание могло обернуться очередной бедой, создавая очередные препятствия на пути к сильмарилам.

«Проклятая Клятва!» — не раз Маглор мысленно проклинал ее и все отцовские заветы.

Вслух проклинать отца и сильмарилы он не решался. И не потому, что боялся быть услышанным кем-то, а потому что даже сейчас это было Маглору не по силам, казалось слишком чудовищным. Ведь в свое время он повторил Клятву за отцом, поддавшись гипнотическому воздействию взгляда темно-синих глаз Феанаро, мерцавших алыми всполохами факельного пламени.

Клятва их сплачивала, пока все они были живы. Но Маглор всегда чувствовал себя ее рабом, игрушкой, вечным пленником. Нельо, на сколько мог судить его младший брат, ощущал на своих широченных плечах груз данной столетия назад Клятвы в несколько меньшей степени. И не столько благодаря вину, которое не могло оказать на него никакого сколько-нибудь значительного воздействия, сколько воспоминаниям о давно ушедшем, в которые был погружен большую часть времени.

Маглор мог лишь предположить, судя по отрешенному выражению лица старшего, что в моменты одинокого созерцания пустоты, в которую был обращен взор Нельо, тот вспоминает о кузене Финьо и чем-то, что связывало их.

Иногда Маглору хотелось крепко обнять единственное оставшееся у него на Эа родное существо, страдания которого, как он подозревал, превышали все мыслимые для эльда пределы. Удивительным образом это благородное и, несмотря ни на что, братски любимое им существо свыклось даже с такой мерой душевной боли, заглушив в себе ту часть сознания, что отвечала за размышления об их настоящем.

Так даже лучше, что бòльшая часть души Нельо была растоптана барлогом вместе с телом возлюбленного кузена. Теперь его феа уже не могла во всей полноте ощутить боль и отчаяние схожие с теми, что порой захлестывали душу его младшего брата.