И всё-таки, Себастьяна пробрал смех при взгляде на грубую вывеску; он сравнивал ее с изображением лебедя, прихотливо выгибающего длинную шею, и все никак не мог успокоиться. Добавляло веселья и сравнение «Лебедя» с этим… сараем.

Себастьян терпеть не мог Лондон, однако Лондон избаловал его своими дурно пахнущими красотами. Сильно избаловал.

– Эй, парень! Давай, иди сюда!

Худосочный белобрысый мальчишка, напоминавший Себастьяну его самого, нерешительно приблизился – опасаясь, должно быть, хохочущего без видимой причины господина. Когда в чумазую ручонку упал шиллинг, мальчик тут же успокоился и поспешил забрать у Себастьяна поводья.

– И смотри, чтобы конь все еще был в конюшне, когда я вернусь, – добавил он вслед, прекрасно зная, что уверенным в сохранности лошади быть нельзя.

Хозяин, едва Себастьян переступил порог, вылетел навстречу, словно пробка из бутылки.

– Пожалуйте, господин! Ваша мадам уже заждалась! Там, наверху… направо пройдите… Комнат-то у нас всего ничего, вам, господин, в крайнюю…

Отмахнувшись от него, Себастьян спешно поднялся по лестнице, досадуя на скрип ступенек. Отем наверняка сейчас отвернулась от окна, чтобы с гадкой усмешкой покоситься в сторону двери.

Дверь, к слову, тоже предательски заскрипела. Отем никак не отреагировала на его появление: она стояла вполоборота к нему, держась за край ставней рукой, затянутой в неизменную черную перчатку. Скудная обстановка комнатки придавала облику девушки аристократизма; вся ее поза была преисполнена театральности. Помнится, в Королевском театре они тоже часто бывали… иногда даже без цели кого-то ограбить.

Отем стояла, не шелохнувшись и не глядя на него. Себастьян прикрыл дверь и сцепил за спиной подрагивающие руки, чтобы они его не выдавали. Путь из поместья в город был не слишком долгим, однако времени хватило, чтобы всё обдумать и сделать выводы. Сейчас, глядя на самозваную Мадлен Паркер, Себастьян с тоской подумал, что это чертовски напоминает их первую встречу, когда не было ни Мадлен, коверкающей английские слова, ни дорогого платья, ни туго стянутых волос. Когда они оба выглядели кое-как облагороженными оборванцами.

Заранее заготовленные слова никак не хотели складываться в связную речь. Себастьян не был беспринципен настолько, чтобы без зазрения совести причинить человеку боль, не получая оттого никакой выгоды.

«Она должна уйти, – внушал он себе, не переставая, – я же должен сделать так, чтобы она не вернулась. Для нее это в итоге будет хорошо; для меня… для меня – правильно».

– Полагаю, мне следует тебя поздравить? – безразличным тоном спросила Отем, оборачиваясь. – Пришлось объехать половину графства, чтобы тебя разыскать, но это оказалось не слишком-то сложно. Везде судачат о блудном сыночке виконта Максвелла, который вернулся в отчий дом и спешно женился на богатой наследнице, предназначавшейся в жены его брату-недоумку. Надо же, чего только не выдумают эти провинциальные кумушки, передавая услышанную от слуг сплетню в десятые руки…

Себастьян сжал сцепленные пальцы с такой силой, что, казалось, выдернет их из суставов.

– Сплетни бывают правдивы, дорогая, – снисходительно улыбнувшись, начал он. – Возможно, стоило прислушаться к сплетням, а также к голосу разума… впрочем, о чем я?

– Голос разума твердит мне, что вы – лицемерный ублюдок, виконт Максвелл! – Отем сжала и без того тонкие губы.

– Твой разум тебя не подвел. Но я еще не виконт. Пока нет.

– С каких это пор ты, Макс, стал терпелив? Удушил бы уже своего старика бечевкой, которой обматываешь карандаши, – предложила она в ответ на это. – Скажешь соседям, что его сгубило искусство.

– Какая изысканная грубость! Ты растешь в моих глазах.

Себастьян прикусил щеку изнутри. Ему чертовски противно было то, что он говорил ей, и то, что собирался сказать… и, в общем-то, он сам себе был противен. Однако это представление нашло свой отклик: красивые желтые глаза Отем сузились, а лицо под слоем пудры наверняка пошло некрасивыми пятнами – рыжие в большинстве своем не умели мило краснеть.

– А ты в моих глазах упал так, что ниже уже некуда.

– Прискорбно, – сокрушенно покачал головой Себастьян. – А Блэк в курсе, куда и зачем ты поехала?

– Не твое дело! – взвилась она.

– Значит, ты сбежала от своего обожаемого Генри. Прихватив кое-какой реквизит, как я вижу.

Под реквизитом он подразумевал, прежде всего, платье. Обычно все платья Отем перепродавались после парочки удачных вечеров, но это, из жесткой темно-зеленой тафты… оно определенно было на ней в первое посещение «Белого лебедя». Судя по состоянию, ни разу не надетое с тех пор. «Непривычная сентиментальность», – подумалось Себастьяну с тоскливой нежностью.

Отем сколько угодно могла мечтать о высоком происхождении, но не переносила на дух платья и «все эти женские глупости». Тем более странным был выбор наряда. И, конечно, символичным: как начали, так закончить. Только в этот раз Себастьяну определенно грозила борьба не со шнуровкой корсажа.

– Мне вправду следовало внять голосу разума и оставаться с Блэком. Но… я…

– Что? Думала, меня здесь силой удерживают? – он завершил вопрос некой пародией на презрительное фырканье. Если бы Отем Смит не была такой, какой была – и в грош не оценила бы его браваду.

– А что, не так? – она скопировала его обличительный тон. – Как говорится, золото – сила. Сколько барон Холстед отвалил приданого за своей племенной кобылой? – кому, как не ему было знать, что Отем очень ревнива.

– Достаточно, чтобы ваш гадюшник показался кошмарным сном, – огрызнулся Себастьян. – Чем работать на Блэка, лучше парочкой наследников возместить Холстеду убытки.

– Кто бы мог подумать, что ты окажешься таким подонком, Макс. Кто бы мог…

Хоть она и кривила в отвращении лицо, но все еще не верила ему, проявляя обычное свое упрямство.

– Что плохого в том, что я занял свое место?

– Ты, помнится, говорил, что без меня это не имеет смысла.

– Не будь такой наивной, милая, – мрачно усмехнулся Себастьян. – Я мог еще и не такое сказать. Вроде бы воровка и первоклассная лгунья… а веришь каждому дурацкому слову. Это даже в чём-то мило. Должно быть, я действительно был первым… после Генри.

Доведенная до белого каления девушка, едва не запутавшись в собственных юбках, метнулась к нему. Он лишь вскинул брови, глядя на худую, подрагивающую руку с зажатым в ней ножом. Привычка Отем хвататься за нож была ему хорошо известна. Не швыряние посуды, не истерики – поножовщина. Ни один идиот, кроме него, не мог полюбить это дикое существо. Впрочем, он же и сделал из этого существа почти что леди – то была задача не для идиота.

– Была бы я мужчиной – вызвала бы тебя на дуэль, – прошипела она. А потом сделала то, чего он не ожидал – опустила нож и поцеловала; тоже не слишком-то по-женски, но после Лотты, изображающей в таких случаях жертвенного ягненка… Как будто он снова оказался в Лондоне жарким летним днем, но откуда-то получил глоток свежего воздуха.

«Я не смогу сказать ей это! – панически подумал Себастьян. – Просто не смогу!»

Без воздуха, как и без денег, – никак не обойтись. А вот без наглой рыжей девицы – уж как-нибудь. Да и она не была тупоголовой торговкой лентами или дешевой драматической актрисой. Переживёт.

– Все это очень мило, Отем, дорогая, – он улыбнулся, приобняв ее за талию, – но ты выбрала не слишком-то удачное время, чтобы приехать. Сама должна понимать… молодая жена; лорд Холстед жаждет внука. На любовницу не будет ни времени, ни сил.

Отем, судя по всему, была шокирована. Шокирована и взбешена.

«Теперь она меня ненавидит», – эта мысль отдалась ноющей болью в грудине.

– Гори в аду, ублюдок.

Теперь болело под ребрами, только гораздо сильнее. Не стоило забывать про оружие в руке возлюбленной: убивать ей было не впервой. Он хрипло вскрикнул, пытаясь сомкнуть слабеющие пальцы на запястье Отем. Та с равнодушным лицом извлекла нож из раны и толкнула Себастьяна на грубо сколоченную кровать – видимо, чтобы не привлечь ненужного внимания шумом падающего тела.