Маленьким же Созданиям приходилось еще хуже. Все их зимние запасы орехов, грибов, ягод и другой снеди остались в Лесу. Самые отважные разведчики, товарищи Трескача по первости выбирались туда днем и приносили с собой все, что могли найти и откопать из под снега. Но вскоре и они пришли ни с чем – прознав о их вылазках, деревья отыскали и разметали, растоптали и раздавили все тайные хранилища. Можно было еще найти редкие остатки былых сокровищ, но уходило на это много времени, а дни становились все короче и холоднее. После того, как две неосторожные белки и барсук были разорваны на части ожившим в сумерках Лесом, Зверь запретил ходить туда.

Так начался Голод. Люди делили со зверьми свои запасы, но их было мало, ведь горы никогда не славились обилием плодородной земли. Хорошо было тем, кто впадал в спячку, они и не ведали о тех бедах и лишениях, которые приходилось терпеть их собратьям. Динь и Аллайя сбивались с ног, пытаясь травами и отварами поддерживать угасающие силы Маленьких Созданий, а те днями напролет копошились в сене, заготовленном для циринов, чтобы отыскать там немного семян, черных сухих ягод и жухлых травинок.

Все больше было погибших – их иссохшие тела хоронили в общих могилах, с трудом выдалбливаемых в промерзлой земле. Все меньше оставалось тех, кто верил, что доживет до весны. Не оставалось сил даже роптать – встречаясь друг с другом, исхудалые Маленькие Создания прятали взгляд, едва слышно здороваясь. Они считали, что все эти испытания посланы им за тот черный ритуал, который их предки совершили много веков назад.

Среди волчьей стаи тоже было тихо, но угрюмо. Все больше волков смотрели на проходящего мимо них Зверя с укором, но еще никто не осмелился высказать его ему, ибо выглядел тот как дьявол, и каждый понимал, что за любым неосторожно сказанным словом последуют клыки и смерти. Однако пока стая молчала из последних сил, Зверь старался поддерживать каждого и вселять надежду в свой народ, оказавшийся на черте гибели. Он сам выходил с охотниками, искал упорнее и дольше всех, а ел меньше всех, хоть и первым, ибо это было правом вожака, а теперь, после гибели Рандарека, Зверь стал вожаком.

В полной тишине Маленькие Создания прошли мимо волков и человека. Они едва стояли на лапах и поддерживали друг друга. Ланс закрыл глаза. Ему бы хотелось, чтобы все это было страшным сном. Арлан замолчал, и морда его болезненно скривилась.

- Что мне смотреть на это? – спросил он у Мьельна, пытаясь казаться безразличным. – Разве не сами они виноваты в этом? Разве не люди довели их до этой вины? И разве не лучше было бы оставить их в Лесу?

- Умирать? – глухо спросил Мьельн. – Без малейшей надежды на спасение?

Арлан дернул головой.

- Зато быстро! Кроме того, Лес не смог бы убить всех! Ему нужны слуги! Без них власть не сладка!

- Да? И ты бы выбирал, кто остался в живых? – Мьельн посмотрел на Арлана без ненависти и гнева, лишь удивленно и устало. – Ты и прихвостни из твоей шайки?

- Многие из них, - ответил Арлан, - пали в бою!

- Чем, несомненно, заслужили прощение, - сказал Мьельн. – Память о них теперь будет светла. Но ты - ты еще жив. И недалек от того, чтобы навсегда заклеймить себя позором. Ты скорбишь об отце – но, что ты можешь кроме скорби?

Арлан молчал. Он ненавидел этого волка за прямоту и всей душой радовался, что они здесь одни – Ланс ушел вслед за Маленькими Созданиями, чтобы помочь им похоронить своих павших.

- Ты кичился волчьей памятью перед человеком. Говорил ему, что будешь чтить своих мертвых вечно, и тут же хотел пролить кровь на их могилы. Кто учил тебя закону, Арлан? И почему ты не слушал этих уроков?

Волк молчал, с ненавистью глядя на Мьельна. Он хотел бы разорвать его, чтобы тот не стоял перед ним и не говорил этих правдивых тяжелых слов. И в то же время, в его душе словно что-то ломалось, будто лед, в который Лес заковал его сердце, таял, уступая место чему-то большему, пускай болящему ноющей болью, но настоящему и чистому.

И, сделав один широкий шаг, он мордой уткнулся в серое плечо Мьельна, скрывая свои слезы и трясясь от рычащего плача.

Мьельн стоял неподвижно.

- Довольно, - мягко сказал он, и Арлан выпрямился. В его взгляде больше не было ненависти. – Идем. Смеркается, и медлить нельзя. Нам не хватает молодых и храбрых охотников.

- Я оставлю тебя здесь, - сказал Ветер, бережно спуская Мартина на землю. – Дальше иди сам – здесь уже недолго.

- Ты вернешься к ним? – спросил Мартин. – А ко мне?

- Может лишь в самом конце пути, - ответил Ветер. – У меня много дел в других мирах.

И, тряхнув гривой, он исчез. Только тогда Мартин огляделся.

Здесь было очень светло – это первое, что бросалось в глаза после мрака Лабиринта.

Здесь гулял свежий морской ветер – Мартин понял это, когда полной грудью вдохнул просоленный воздух. Услышал он и гул волн, далеко внизу. Они рвались к скале, с разбегу ударялись от нее и отступали, поверженные, но непокоренные, брызжа желтой пеной. Отступали, лишь чтобы начать новый разбег. Это Мартин увидел, когда подошел к краю обрыва.

Он был на уступе. На каменном уступе, едва покрытым мхом. Заканчивался этот уступ острием. А на острие росло Древо.

Сначала Мартин просто увидел его черный мрачный силуэт, размытый в утреннем тумане. Он зашагал к нему, и, хотя шел он быстро, Древо, казалось, не приблизилось ни на шаг. Тогда Мартин побежал. Он побежал, потому что почувствовал сомнения. Нет, не страх – ему казалось, что страх он вырезал вместе с Лабиринтом из самой своей груди. А именно сомнения. Древо явно таило в себе угрозу, и хотелось сблизиться с ней как можно скорее, чтобы разгадать ее суть и суть волнения, поселившегося в сердце юноши.

Ноги его мягко ступали по мху, и он, как и прежде, не чувствовал ни голода, ни усталости, хоть и по-прежнему не знал (хотя и хотел спросить у Ветра), сколько времени провел без пищи и сна. Казалось, сам воздух даровал ему силу, и Мартин ярко вспомнил Аластора перед осенним праздником. Вспомнил Аллайю, Ланса и Трескача. Сурового Зверя и вредную Динь. Он вспомнил их так четко, словно все они окружили его и были рядом. И горизонт впереди был свеж и чист, а над морем вздымалось солнце.

Только Древо мешало. Оно казалось лишним в этом царстве отваги и ярости моря. Словно паук паутину, оно раскинуло свои ветви над уступом и волнами. Мартин понял, что должен очистить это место от скверны, заразившей его, немедленно. И стремился к этому душой и телом. До тех пор, пока прямо в грудь ему не уперлось что-то острое и холодное, и бесчувственный голос не приказал.

- Стой.

Юноша остановился, как вкопанный, не сразу, впрочем, сообразив, что произошло. Грудь ему кололо острие стрелы, направленное точно в сердце. Он поднял взгляд. Из лука целилась в него рыжая и веснушчатая девчонка, по виду - ровесница Ланса. Зеленые глаза ее безразлично смотрели на Мартина.

- Ты пришел убить меня, - тоном, не терпящим возражений, сказала она. – Мой Отец меня предупредил.

Мартин отшатнулся. Девчонка оставалась неподвижной, и не думала опускать стрелы.

- Нет, - все-таки возразил он. – Я пришел убить Древо!

- Убить Древо – значит убить меня и моего Отца, - девушка произнесла это так спокойно, словно речь шла и не о ее смерти вовсе. – Я не могу тебе этого позволить.

Палец ее чуть дрогнул на тетиве, и Мартин поспешно шарахнулся еще дальше.

- Бессмысленно, - констатировала девушка, и сама отходя на шаг назад. – Я не промахнусь, даже если ты сейчас бросишься бежать. И даже если ты спрыгнешь с этой скалы, моя стрела настигнет тебя на самом морском дне и пронзит насквозь.

Она говорила все это столь же бесстрастно, и Мартин понял, что она не лжет. Но он все еще не боялся. Он не мог поверить, что столь долгий путь был пройден им лишь для того, чтобы в паре шагов от цели его застрелила какая-то рыжая бестия.

- Если моя смерть так неизбежна, - спросил он, стараясь говорить так же спокойно, как и девушка, - то почему я еще жив?