Летом 1754 года в Париже стояла сильная жара, совсем не характерная для начала июня. Город изнывал от зноя и духоты. В воздухе висело тяжелое марево, просто сводившее с ума запахами дыма жаровень, готовящейся еды и разлагающихся отходов. Горожане были похожи на рыб, выброшенных на берег во время отлива, вялых и апатичных, пробуждающихся к привычной жизни рано утором и ближе к вечеру.

Особенно тяжело приходилось различного рода «служивым», из-под напудренных и, большей частью дурно пахнущих париков которых, на красные, разомлевшие от перегрева лица, обильно струился пот.

Извозчики старались не работать в полдень и «брали клиентов» только по большой необходимости, потому что лошади стали околевать все чаще прямо посреди мостовой.

Все, у кого была хоть малейшая возможность выехать за город, использовали этот шанс. А те, кто вынужден был оставаться в каменной раскаленной ловушке города, думали только об одном: «Господи! Когда же эта адская жара закончится!».

«Господи! Когда же эта адская жара закончится!» – Как и все горожане думала Марианна. «Когда мы сможем, наконец, покинуть этот дом!» – Это было ее второй мыслью-мольбой. Проведя взаперти почти месяц, без каких– либо видимых для затворничества причин и отсутствия объяснений со стороны родителей, девушка мечтала вырваться на свободу.

Жара и неизвестность делали ее пребывание в родном доме почти не выносимым. Один однообразный тягостный день сменялся другим. На смену серому утру и зашторенным окнам приходил такой же вечер, с зашторенными окнами, изматывающей духотой и полумраком внутри комнат.

«Когда же отъезд?!» – Девушка сгорала от нетерпения, но ничего в ее поведении не выдавало истинных ощущений. «Огонь подо льдом». Это было о ней. Взрывной южный темперамент был облечен сильной волей, так же надежно, как дамасская сталь до времени покоится в ножнах и извлекается только в нужный момент, чтобы нанести разящий удар.

Вот и этот день обещал быть похожим на однообразную череду предыдущих. Хотя еще с утра Марианна почувствовала какую-то непонятную тревогу. Она не могла объяснить себе, почему ей так хочется опрометью бежать из дома, как лесному зверю накануне лесного пожара, когда между деревьев только начинает стелиться еще невнятный запах начинающих тлеть прелых травы и листьев.

К вечеру девушка уже не находила себе места, настолько велико стало ее беспокойство, но она старалась не показывать своей слабости перед родителями и отчаянно скрывала свои ощущения за маской равнодушного спокойствия. Марианна прекрасно понимала, что родители от нее что-то скрывают. Что же это за тайна, почему они должны от кого-то скрываться, а затем бежать? От кого? Что это за опасность? Почему они до сих пор бездействуют?

Всех слуг отпустили еще два месяца назад. Еду приносил посыльный из соседнего трактира, а белье отдавали в стирку прачке. Для путешествия Марианне выдали комплект мужского платья, и мама заботливо обстригла ей волосы до плеч «что бы в пути в рыжей гриве не завелись всякие гниды», отчего и без того худощавая девушка стала похожа на мальчика-подростка.

Было очевидно, что они уже давно должны были уехать, но какие – то дела все не улаживались. Помощник отца и его доверенное лицо в Париже мсье Жетуй нервничал. Марианна впервые слышала, что бы отец повысил на него голос. Эжен Д Мар велел собрать им с мамой все ценное и самые необходимые вещи, основную часть которых он передал мсье Жетую. Единственное, что было сказано Марианне, так это то, что они едут к бабушке, Маргарите Д Мар, живущей в предместье Малаги, у которой она обычно гостила каждое лето.

«Странный отъезд», – думала девушка, – «очень странный».

Марианна была умна, и не находя ответов на происходящие с ней и ее семьей странные перемены, она начинала злиться, а вместе с этим росла и ее внутренняя тревога, которая в этот вечер достигла своего апогея.

Несмотря на то, что в гостиной царил все тот же вечный полумрак, а плотные шторы на окнах были по-прежнему задернуты, было ощущение надвигающейся грозы. И тревога снедала не только Марианну.

В этот вечер после ужина отец тоже как никогда был на взводе. Он старался не выдавать своего беспокойства, но от этого оно становилось только очевиднее для хорошо знающих его характер близких.

Подталкиваемая переменами в его поведении и собственной тревогой, Марианна уже не могла мириться со своим неведением. Она, наконец, решилась, и спросила его:

– Папа, почему мы уже целый месяц сидим взаперти? Почему мы до сих пор не уехали? Почему мы должны бежать и от кого? Что это за опасность?

Марианна просто обрушила на него шквал вопросов, которые не давали ей покоя, и устремила на него свои огромные черные глаза, напряженно ожидая ответа.

Эжен Д Мар сидел напротив нее в кресле, покрытом светлым холщовым чехом, и медлил, не зная с чего начать.

Марианна ненавидела эти чехлы, дань их скорого отъезда, они напоминали ей колпаки висельников и рождали в ее воображении все более и более нерадостные мысли.

В комнате на несколько минут повисла неловкая тишина.

Наконец отец тяжело вздохнул, поднялся со своего места и прошелся по комнате. Марианна не сводила с него глаз, ловя каждое движенье, но Эжен Д Мар по-прежнему молчал, обдумывая ответ. Тогда дочь опустила глаза и с отчаяньем добавила:

– Я чувствую, что опасность совсем рядом! Меня целый день преследует необъяснимая тревога…

Эжен Д Мар обнял Марианну и поцеловал в макушку. Ему то же сегодня было не спокойно… Но он заглушал этот внутренний голос усилием воли и старался не обращать на него внимания. Хотя некоторые факты говорили, что лучше было бы его послушаться, а не действовать вопреки.

Что же говорить о бедной девочке! Еще бы, целый месяц взаперти, в душном доме, при непонятных обстоятельствах, без всяких объяснений, тут и с ума сойти не долго, не то, что испытывать чувство тревоги!

В то же время он удивлялся выдержке и стойкости Марианны, и, по правде говоря, думал, что дочь задаст ему эти вопросы гораздо раньше. Но в решающий момент он совершенно растерялся, не зная, что сказать.

Да, бессонными ночами он уже давно готовился к серьезному разговору с ней и каждый раз его откладывал. Он ненавидел свое прошлое. Поэтому, когда пауза затянулась, Эжен Д Мар как будто переспросил сам себя, что бы еще выиграть время:

– Из-за чего все это? – В его голосе была грусть и тревога. – Я был бы рад давно тебе все объяснить… Но это такая неприглядная и длинная история, что если честно, я каждый раз откладываю наш разговор…

Он ответил максимально честно, чтобы не потерять тающую нить доверия дочери, но в то же время постарался избежать ответа по существу.

– Я тоже чувствую опасность, Мирри, и сегодня как никогда! – Добавил Эжен Д Мар и снова отвел глаза в сторону.

– Эжен, Марианна уже взрослая, и возможно ей надо кое– что знать! – Мать Марианны, мадам Сесиль, через силу улыбнулась мужу и отложила в сторону свое рукоделие.

Эжен Д Мар в ответ ласково и грустно улыбнулся жене, подошел к ней ближе и одобрительно положил руку на плечо:

– Знаешь, Сесиль, мне кажется, ты лучший рассказчик, чем я. Расскажи девочке о наших планах.

Он снова отсел в зачехленное кресло с трубкой, а Марианна и Сесиль остались за столом.

– Знаешь, Мирри, наверное, надо было бы рассказать тебе обо всем раньше… – Начала Сесиль, но отец так сильно и деланно кашлянул, что она вынуждена была прерваться, чтобы подобрать слова, – ты, наверное, заметила, что этот год был не совсем таким, как предыдущие…

Марианна кивнула. Интуиция ей подсказывала, что отец не дает маме сказать чего-то главного.

– Это связано, – Сесиль тяжело выбирала слова, – с далеким прошлым, с тем временем, когда мы еще не встретились с твоим отцом. В общем– то никто не думал, что это может как– то напомнить о себе сейчас. Мы едем к бабушке, и как сложатся дальнейшие обстоятельства, мы пока не знаем. Но нам бы хотелось, чтобы о нашем отъезде почти никто не знал. Во Францию в ближайшее время мы, наверное, не вернемся…