— Наш любимый состав? — улыбнулся Джованни, включаясь в игру. — Я буду кусаться! — уверенно пообещал он Михаэлису, доставшему горшок, покрытый сине-зелёной глазурью. Мазь, содержащаяся в нём, всасываясь местно в ткани, усиливала чувствительность, возбуждала, и в то же время удлиняла время удовольствия, препятствуя быстрому достижению высшей степени удовлетворения.

— Я с тебя до утра не слезу, — с усмешкой ответил ему лекарь, подходя ближе, запуская пальцы в волосы, пока только оглаживая затылок, но чтобы потом обхватить крепко и притянуть к себе, обездвиживая.

— Давай! Мне, колченогому, завтра милостыню будут подавать охотнее! — нашелся, что сказать Джованни, начиная распалять воображение Михаэлиса. — И наши сдержанные в похоти монашествующие братья начнут шептаться, откуда я такой красивый, весь в следах страсти, выполз. А я отвечу: связали и разложили как цыплёнка на столе и…

Михаэлис впился в его уста пламенным поцелуем, до боли потянув за волосы. Большим пальцем поводил по кадыку, слегка прижал, отстранился, соприкасаясь кончиком своего носа с его носом:

— Есть нечто важное, что нужно сказать: мне хотелось тебя запереть, связать, не дать уйти. Но я понимаю, что не имею на это права. Ты идёшь по своему предначертанному пути. А я буду ждать. Помнить и ждать дня твоего возвращения.

Они целовались и не могли насытиться друг другом, совсем как в тот раз, в доме де Мезьера в Париже. Пальцы скользили по коже над мышцами, улавливая привычные, знакомые до дрожи ответы. Если бы каждому из них сейчас в руки дали большой кусок глины, то они сотворили бы статуи друг друга с закрытыми глазами.

— Хочу чувствовать тебя рядом, смотреть в твои глаза и напитываться любовью ответно… — шептал Джованни, содрогаясь от наслаждения, всем телом, до кончиков пальцев. Михаэлис лишь постанывал, ответно обнимая, казалось, пытаясь забраться глубоко под кожу.

— Как же далеко от меня ты завтра окажешься, моё сокровище! Долой сон! Я вдохну в тебя ещё силы, и ещё…

— Десять дней пути. Не так уж много, как до… — «Парижа» превратилось в стон. Палач был неутомим в своих желаниях, и член его уже опять наливался кровью, становясь упругим.

На рассвете Михаэлис выкупал Джованни в лохани, стирая с тела следы ночной страсти, обмазал целебными мазями с ног до головы. Помог одеться. Взвесил на руке заплечный мешок:

— Ты как себя чувствуешь? Не упадёшь под ним? Если не сможешь продолжить путь с францисканцами, обязательно остановись на отдых. Береги здоровье!

— Ну, ты как моя мать! — деланно возмутился Джованни, хотя ему было приятно слышать такие заботливые слова.

— Скучаешь по родным?

Джованни кивнул. И решился задать вопрос:

— А у тебя кто есть?

— Брат… — Михаэлис замялся, смутившись. — Точнее два брата. Но тот, которого зовут Мигелем, как и меня, намного ближе.

— Вы родные братья и оба Мигели? — удивился Джованни.

— Почти близнецы. Но это — тайна! — Лекарь принялся ласкать языком опухшие от поцелуев губы флорентийца, пораженного услышанным откровением до глубины души. И тут раздался голос церковного колокола, возвещавшего, что пора отправляться в путь.

***

[1] с появлением в рассказе францисканцев начнётся догматическая часть, которую не хочу никак смешивать, и начну с новой главы.

[2] тут я немного намекаю, что мысли Джованни были смущены ежедневными проповедями брата Мая, хотя и в католичестве любовь к Богу является первостепенной.

========== Глава 3. Лилии, что не сеют и не прядут ==========

От автора: как я уже неоднократно писал, мое повествование создаётся не только в развлекательных целях, но и в образовательных. Итак, францисканцы-спиритуалы…

***

Христос сказал: убогие блаженны,

Завиден рок слепцов, калек и нищих,

Я их возьму в надзвездные селенья,

Я сделаю их рыцарями неба

И назову славнейшими из славных… [1]

— Итак, как сказал наш великий святой брат Франциск, повторяя слова Иисуса Христа в своём Правиле: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною [2]. Если кто хочет идти за Мною, отвергни себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною [3]. Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником [4]. И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную [5]. Ведь удобнее верблюду пройти и сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царство Небесное [6]. Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха, ибо трудящийся достоин пропитания [7]», — этими словами брат Понций Роша [8], дьякон из Нарбонны, всегда начинал свои проповеди.

Он присаживался на ступени каждой из церквей, что встречались им по дороге, прикрывал глаза, будто желая отдохнуть от трудов, сморённый полуденным солнцем, что с каждым днём припекало всё сильнее, и начинал говорить.

Для Джованни близкое знакомство с францисканцами стало новой вехой в познании иного братства изнутри. В отличие от сдержанных, предпочитающих большую часть времени молчать доминиканцев, эти люди были намного словоохотливей и эмоциональней, их глаза источали вселенскую любовь, поэтому их речи захватывали воображение и были столь любимы простым людом.

И многие из народа, не находившие в себе столь возвышенного благочестия — волевым усилием отвернуть предначертанное свыше, но всем сердцем стремящиеся к нему, становились братьями «третьего» ордена, или терциариями, живущими в миру [9].

Но то, что говорил брат Понций окружающим его слушателям, было совсем не тем, о чём этот худой и убелённый сединами человек вещал на диспутах внутри братии или доверительно рассказывал идущему рядом с ним Джованни, считая флорентийца не простым мирянином, а неким «посвященным» в скрытые тайны и смыслы, тщательно оберегаемые папской канцелярией. А поскольку Папа Климент уже пытался всеми силами примирить орденскую братию не только между собой, но и с Римской церковью, то теперь подобные надежды были связаны с Папой Иоанном.

Брат Симон из Оффиды, земляк Джованни, тоже полюбился ему с первого взгляда, не только тем, как, стараясь говорить по-провански, часто переходил на родной италийский, что выглядело забавным, но и тем, что знал множество историй о жизни святого Франциска и его братьев, поэтому получил послушание нести их в виде благой вести братьям Нарбонны и Тулузы. Он знал их на латыни, но для большей близости к народу старательно переводил свои рассказы на окситан, и братья охотно помогали ему.

Обучение и самообучение шло в среде францисканцев постоянно: они не только совершали положенные уставом молитвы, но живо интересовались окружающим миром, вплетая его краски в подтверждение собственных идей.

Легенды о Франциске были немаловажной частью самого существования францисканского ордена или братьев «меньших», братьев-«миноритов», как они называли себя сами, старательно принижая и уничижая собственную значимость, чтобы не давать волю гордыне. Поэтому расколы и недопонимания случались, а со временем превращались между орденской братией в глубокие пропасти, усеянные камнями и обломками скал. Сама жизнь святого и «правильная» легенда о нём становились предметами спора [10].

И мостом, ведущим в Рай, стал вопрос о «собственности»: если Иисус говорил — отриньте всё, то что же означало это «всё»? Он не был гол и был обут, носил с собой суму, равно как и другие апостолы. Можно ли при этом утверждать, что у Иисуса были «собственные» вещи? Или как считают некоторые братья: одеждой и сандалиями он пользовался временно, отрекаясь от любой формы владения. А посему: могут ли братья-францисканцы, следуя примеру своего лидера и духовного учителя, иметь хоть что-то в собственности, а не пользоваться этим через доверенных лиц?