— Скажи мне, где ты научился владеть двумя мечами? У кого? Расскажи мне, ничего не утаивая!

Его вопросы стали для меня полной неожиданностью, но в моей ситуации лучше было говорить правду и вообще поддерживать мирный настрой:

— У моего отца. У Каласа из Фессалии.

Незнакомец внезапно вскочил в возбуждении и принялся кружить по палатке, чуть ли не приплясывая:

— Он еще жив? — я утвердительно кивнул в ответ. — Здесь? Рядом? — он показал рукой в сторону предполагаемого местонахождения македонского войска. Еще один кивок. — Жив! — взревел незнакомец. — А я-то давно потерял его из вида и думал, что убили его. А он, оказывается, с македонцами! Ну и как он? Чем сейчас занимается?

— Командует фессалийской конницей у царя Александра. Он был сатрапом Геллеспонтской Фригии, а теперь, говорят, опять вернулся.

— Сатрапом? Да, не может Калас сидеть на одном месте! А до этого? До похода?

— Всегда с фессалийцами и царем.

— Хорошо устроился! А братья-сестры у тебя есть? Ты же точно не от Алкмены! Тебя-то он, скорее всего, еще в ранней молодости прижил, только он всегда такой скрытный!

— Да, у Каласа еще есть две дочери и сын от Алкмены и еще двое сыновей от второй жены.

— Ух-ты! Про детей от Алкмены я знаю, а вот, что он второй раз женился — нет! Алкмена умерла? Красивая была женщина.

— Нет, нет! Калас просто взял вторую жену, македонку.

— Надеюсь, из знатного рода? Значит, теперь у Каласа и земли в Македонии, и высокие покровители?

Я кивнул, не желая распространяться дальше. Незнакомец продолжал обмеривать шагами палатку, он раскраснелся от возбуждения, качал головой, будто разговаривал сам с собой.

— А обо мне он тебе ничего не рассказывал? Я — Филократ? Нет? — его взгляд потух.

— Нет, он никому и никогда не рассказывает о своем прошлом, — в глубине души я разделил его разочарование, и мне стало жалко Филократа. — Но, может быть, ты напомнишь?

— Конечно! Сын должен знать, о доблести и талантах собственного отца, даже, если он слишком скромен! Понимаешь, мы достаточно долго сражались с ним бок о бок. Нам было лет по двадцать, когда мы встретились на мысе Тенар, может и того меньше. Ты же знаешь, что, только там можно хорошо научиться владеть мечом и разбогатеть, нанимаясь к тем или иным хозяевам. Так вот, у нас подобрался неплохой отряд, Левсипп был старше всех и умел хорошо договариваться…

— Левсипп? Это человек с синими рисунками?

— Ты знаешь его?

— Он был моим учителем в палестре, в Пелле!

Филократ расхохотался:

— И этот пройдоха еще жив и пристроился в теплом и спокойном месте! Нет, это только у меня такая доля — постоянно рисковать жизнью! Отвлекся, продолжаю. Просто, так радостно, вспомнить о старых товарищах!

— Я понимаю… — скромно ответил я, хотя сердце мое билось от предвкушения раскрытия тайны, наконец-то я хоть немного узнаю о прошлом Каласа!

— Так вот, тот самый Левсипп привел к нам однажды человека в персидских одеждах, но незнакомец не был персом. Его кожа была очень темная, сквозь нее просвечивала желтизна, высокие скулы, маленький рот, глаза — черные, совсем, и узкие. Говорил этот варвар на эллинском, но плохо и просто. Откликался на имя — Атон, хотя, какой из него египтянин? Тех, кто согласился отдать все свои сбережения за науку, было немного, всего восемь эллинов из разных земель. Атон еще радовался счастливому числу, чертил знаки на ночных небесах, приносил жертвы странным богам, почитал огонь. Долго учил, но выучил владению двумя мечами. Говорил, что мы первые. Потом подался в Афины, хотел там школу открыть, но я слышал, что у него там не заладилось — убить оружием не могли, так отравили в объятиях какой-то диктерии. Вот и остались мы — восемь, но потом разошлись, кто куда. Только плохие вести и доносились иногда — кто погиб, а кто и сам умер. А сегодня — такая радость!

Я тоже был ошеломлен тем, что услышал от Филократа. То, что Калас начинал наемником — об этом я знал, но о подробностях его жизни мог только догадываться. Воспоминания Филократа были очень живы и интересны, разбавлены шутками и отборными ругательствами. Может быть, в этот момент передо мной вставал образ совершенно иного Каласа, которого я не знал, видел мельком, когда с моего эраста слетала суровость и сдержанность. Иногда мне казалось, что я почти его не знаю. Я долго слушал рассказы Филократа, пока глаза мои не начали слипаться, и я не заметил, как уснул.

***

[1] Сикофант — доносчик, лазутчик.

========== Иония, глава 6. Жемчужина царя ==========

Следование лишь своему собственному разумению, не прислушиваясь к чужим советам, особенно, когда они звучат из уст опытного в таких вещах человека, может сыграть злую и жестокую шутку. Я рассуждал так — если меня, связанного как пленника, найдут в обозе победившие македонцы, то это поможет избежать позора, что я сдался в руки врага и наветов в возможном предательстве. Филократ же с жаром рассказывал мне о страшных и жестоких вещах, которые делает армия, победившая в сражении:

— Пусть лучше тебя найдут свободным и без оружия, чем не имеющим возможности постоять за себя!

— Защищаться? От кого? — доказывал свою правоту я. — Я уже почти два года живу бок о бок с этими людьми, многие знают меня в лицо!

— Многие, но не все! Никто не спросит даже твоего имени!

— В армии царя Александра больше порядка и, наконец, мы все — эллины!

— Мы все эллины, когда взываем о своих правах на агоре собственного города или собираемся в Олимпии, но не когда захватываем города. Ты забыл, как Македонец поступил с Фивами? — на мои глаза навернулись слезы от нахлынувших воспоминаний, но Филократ продолжал говорить. — Фиванцы тоже были эллинами, но их это не спасло от уничтожения. Армия — это сила, которую трудно удержать после победы.

— Ты веришь, что царь Александр победит? — с надеждой спросил я, но Филократ только махнул рукой, не желая продолжать разговор. Сказал, что, видно, рано еще меня отняли от материнской груди.

Уступив моим просьбам, Филократ крепко стянул мои руки веревкой и посадил в повозку, оставшуюся позади всего войска. Лагерь царя Дария занимал большую площадь, раскинувшись на холмах и в низинах, запертый слева высокими изрезанными ветрами горами, а справа — морем. Однако, если привстать, то с повозки было видно македонское войско, на самом горизонте, выступившее ночью, и приближающееся к нам в клубах пыли. На правом крыле войска царя Александра расположились пешие войны и щитоносцы, впереди, стройными рядами стояли фаланги, а на левом крыле, до самой кромки моря — всадники. У меня в волнении часто забилось сердце, я старался удержаться на ногах и в то же время высмотреть, может быть там, где-то среди массы воинов, мелькнет алое перо на шлеме Каласа? Командиры стояли позади, поэтому, как я ни напрягал зрение, я не мог ничего увидеть, яркое солнце слепило глаза, горизонт начал в них сливаться в огромное белое светящееся пятно. Тем временем, царь Дарий переправлял свое войско через реку, разворачивая его широким фронтом, намереваясь окружить меньшие силы македонцев. Его конница встала напротив конницы царя Александра, впереди войска, против гоплитов [1] — наемники из Эллады, зажатые с обеих сторон варварами. Там же оказался и Филократ. Остальное войско стояло позади, а сам царь Дарий, в золоченой колеснице, запряженной белоснежными лошадьми, оказался у всех на виду, в самой средине собственного войска. Я заметил, что, как и в персидском войске, так и в македонском, происходят постоянные перемещения, цари примеривались к силам друг друга и укрепляли бреши в обороне, но никто пока не решался первым начать атаку. В то же время, македонцы медленно продвигались вперед, а войска персов незыблемо держали занятые ранее позиции.

Так я простоял на повозке достаточно долго, иногда садился, чтобы унять дрожь в коленях и растереть занемевшие ноги. Примерно в средине дня, я увидел всадника на черном коне, его ни с кем невозможно было спутать, он проехал вдоль линии наступавшего войска. С остановками, по всей видимости, царь Александр, пламенными речами, вдохновлял воинов перед решающей битвой. В ответ ему неслись крики и, наконец, воины бросились вперед навстречу неприятелю.