— Эней, скажи мне, если бы я дал тебе свободу, ты остался бы со мной?

Он замер, будто пораженный молнией Зевса. Посмотрел на меня с тревогой и удивлением, видно, мои слова посеяли смятение.

— Калас, — его голос заставил меня вздрогнуть, — я с тобой, не потому что твой раб, а ты — мой господин, а потому, что люблю тебя. Ты — эраст и мой возлюбленный. Я мог бы принести клятвы богам, если хочешь, но можно ли этим доказать любовь? Упрекнуть в отсутствии любви или клятвопреступлении — это две разные вещи. Ты сомневаешься, я тоже. Хочешь, я скажу, чего больше всего боюсь?

— Да, говори, — ответил я, нежно запуская руку в его золотистые пряди волос, свисающие на лоб.

— Что ты можешь разлюбить меня, выставить на продажу на рыночной площади, обнаженного и поверженного, торговцы будут ощупывать меня, хорошо ли развиты мои мускулы, целы ли зубы, а ты будешь стоять и наблюдать поодаль, обнимая другого более юного раба.

Подобное видение живо нарисовалось в моем воображении. Я подскочил:

— Неужели ты так плохо думаешь обо мне, не веришь мне?

— Верю! — Эней обхватил меня за плечи, прижался, — Калас, это просто — мой самый страшный кошмар. Я хочу, чтобы ты знал об этом. Раб всегда несвободен, над ним всегда довлеет этот страх, как бы высоко ему не удалось подняться! Последний месяц, после того как мы так плохо расстались, я словно не жил, каждый раз, со страхом ожидая, что за мной придет торговец. Ради чего тогда мне было жить, учиться, если ты не хотел меня видеть? Чтобы потом перечислили мои умения, набивая цену?

— Эней, я не знал, как больно тебя это ранит. Думал только о себе…

— Мне не нужна свобода, Калас, но твоя любовь — просто необходима. Если я чувствую ее, то уже во мне нет страха за собственную судьбу, и не важно — раб я твой или нет.

Эти слова, слова мудреца из уст юноши, глубоко запали в мою душу. Я принялся целовать Энея, мысленно принося хвалу богам за то, что подарили мне возможность любить и получать это чудесное чувство в ответ. Он ответил мне не менее страстными поцелуями, что опять зажгло огонь желания в наших телах.

***

[1] Танатос — олицетворение смерти. Сын Никты (Ночи) и брат-близнец Гипноса (Сна).

========== Иония, глава 1. У нас есть право — надеяться ==========

Под ногами плещется теплое зеленоватое море, белоснежная пена лениво лижет камни, шум прибоя смешивается с пронзительными криками чаек, высматривающих добычу. Я сижу в тени сторожевой башни на нагретой солнцем стене и вглядываюсь вдаль, там, где по моему разумению должны величественно возвышаться берега родной Эллады, туда, куда уносят меня приятные детские воспоминания. Я не хочу принимать окружающий меня чуждый мир, не хочу думать, о тех расстояниях, которые пришлось пройти и трудностях, что все мы перенесли. Моя жизнь, дарованная богами, должна была быть иной, но по их же неумолимой воле я сейчас нахожусь так далеко от родного дома. Стоит мне очнуться от мечтаний, как взгляд упирается в сгустки засохшей крови на серых камнях стены, стоит обернуться, и я знаю, что за моей спиной лежит в руинах огромный и доселе неприступный город. Там еще не рассеялся дым пожаров, а улицы полны обезображенных тел убитых, и мои сородичи, те с кем я делил тяготы пути, врываются в закрытые погреба в поисках золота и украшений, дорогих тканей и кувшинов, уничтожая на своем пути последние капли жизни. Наверно так выглядели Фивы, когда царь Александр захватил город и отдал его солдатам на разграбление. Если же немного привстать, то моему взору откроется песчаный берег, но стоны умирающих уже не донесутся до меня, сольются с говором птиц. Обозленный долгой осадой, царь приказал распять всех уцелевших мужчин, юношей, мальчиков, способных носить оружие. Это была его месть варварам за погибших эллинов, и царь Македонии не пощадил никого.

Тир, твои могучие стены, поражавшие путешественников, приплывающих из разных земель, украшенные огромными фигурами морских божеств, ты тоже останешься в моей памяти. Пусть время сотрет тебя с лица земли, и волны источат каменную кладку до основания, но о тебе будут помнить потомки. Пусть я и не твой сын, я — чужак, эллин, но и у меня так же отняли и разрушили мой дом.

Воздух, нагретый полуденным солнцем, становится невыносимо горяч, я еще плотнее вжимаюсь в нишу стены, куда уползает спасительная тень. Воспоминания, словно насланный сон возвращают меня в прошлое — оно кажется расколотым надвое — до поступления на службу к Птолемею и после. Малые Дионисии пролетели как быстротечный приятный сон, мы с Каласом не расцепляли рук. Я понял, наконец, что люблю его, как не странно это звучит, не как отца или эраста, а как самого близкого мне человека. Потоки наших чувств сливались вместе, и не ради удовольствия, а лишь потому, что он был рядом со мной, а я был рядом с ним. Мы могли тогда только мечтать и строить планы, что будет с нами в дальнейшем, а на все — уж воля богов, которым приносились немалые жертвы, чтобы умилостивить их переменчивый нрав. В палестре я часто молил Гефеста о ниспослании силы храброго воина. В своих снах, к которым уже привык, я был им — мои доспехи были черны, но длинный меч сиял, иногда я задумывался, каким бы был Калас в моих снах. Наверно, таким же храбрым и могучим, но с двумя сияющими клинками. Во снах я встречался с разными незнакомыми людьми, иногда призрачная женщина продолжала звать за собой. Я молился Гипносу — зачем мне женщина, когда есть Калас, зачем мучить и смущать мои чувства, быть может, так — боги хотели укрепить меня в моем выборе?

Служба Птолемею показалась мне поначалу трудной, я сразу не смог запомнить имен множества людей и понять все величие деяний, которые предстояло совершить. Я узнал, что поход царя Александра готовился заранее, не только в Македонии, но и за ее пределами. Успешность его во многом зависела и от благоприятных знаков, совпадений, толкований, что должно было вдохновить не только царя, но и его войско. Первым было то, что дельфийский оракул открыл царю его божественное происхождение. Отцом Александра был сам Зевс, и его будущие подвиги должны быть достойны сына верховного бога.

Предстоящей войне следовало придать ореол общего дела всех эллинов, отомстить за прошлые завоевания персов, за гибель соотечественников, оскверненные храмы и разрушенные города. Царя Александра, нового завоевателя Ойкумены, следовало славить как возрожденного Ахиллеса. Для этого нужны были и люди, и деньги, что щедро раздавалось, чтобы завоевание новых земель было успешным. А в доме Птолемея, за много дней до выступления войска, уже покоились золотая чаша для жертвенных возлияний, копье, которое надлежало вонзить в землю, ступив с корабля на берег по ту сторону Геллеспонта, и несколько золотых венков, которыми будут венчать царскую голову правители крупных городов, переходящих под власть Эллады. Даже жертвенные быки уже стояли готовые к отправке на кораблях в своих стойлах.

Войско выступило во время празднования Великих Дионисиев [1], во славу бога Диониса, сына Зевса и смертной женщины Семелы, который был не только покровителем вина и виноделия, но и по древним сказаниям — завоевал далекую и сказочную страну — Индию. В этом царь хотел уподобить себя и Дионису, ведь он тоже был сыном смертной женщины и Громовержца.

Первой на пути Александра лежала Геллеспонтская Фригия, еще принадлежавшая персам, но населенная эллинами. К ним были посланы многочисленные певцы и сказители, чтобы нести слово великой «Илиады», подготавливая благоприятную почву для успешного начала похода.

Занимаясь разбором писем от гонцов для Птолемея, я с удивлением обнаружил письмо Каласа, адресованное мне. Я заплакал от нахлынувших на меня чувств — Калас давал мне свободу, называл сыном и просил, взять на себя обязательства главы семьи в случае, если он погибнет от рук варваров. Я уже задумывался о смерти, много раз, но она не страшила меня так сильно, как чувство того, что я могу потерять Каласа. Стоило ли продолжать жить, если твоего любимого уже нет рядом? Да, он просит позаботиться о семье, Полидевк еще мальчик, а если никто не сможет их защитить, то вся семья попадет в руки Кассандра. Может быть, только ради этого не стоит молить богов о гибели?