— Нам лучше уйти подальше от этого шума, — произнесла она, — но ненадолго. Мой сын не любит, когда его друзья не разделяют с ним праздника.
Мы прошли по боковым комнатам, и как бы обогнули кругом зал. Везде можно было встретить гостей, одни — вели беседы, другие ублажали собственную плоть. Мы прошли мимо, даже не взглянув, как трое взрослых мужчин насилуют юношу. Я решил так поначалу, пока не заметил, с какой восторженной и пьяной улыбкой на губах он принимает их ласки. Зрелище показалось мне отвратительным. Олимпиада знала каждый закоулок этого огромного дворца, казалось — вокруг нас ходят люди, но мы были недоступны для любопытных взглядов и ограждены от шума. Мы остались стоять, а царица прилегла на клинэ, такая величественная и прекрасная:
— Вот тот юноша, о котором я тебе говорила, Птолемей, — он кивнул ей в ответ, не сводя с нее глаз. — Эней, расскажи Птолемею о себе, своих умениях, как рассказывал мне!
Мне вдруг страшно захотелось сказать, что мои заслуги слишком преувеличены, я не способен ни на что, только не отдавайте меня этому человеку! Я не испытывал неприязни к Птолемею, но страшно боялся, что в планы царицы входит передача моего тела во власть нового любовника.
— Ну, Эней, не робей! — она лукаво улыбнулась, читая мои мысли. Я и не предполагал, что Олимпиада успела меня настолько изучить. — Это вовсе не то, о чем ты сейчас подумал.
Я устыдился, услышав ее слова, но принялся достаточно бойко перечислять собственные способности к наукам, к языкам, к военному искусству. Птолемей сильно заинтересовался и изумился объему моих знаний:
— Он умен не по годам! Ты умеешь находить драгоценные крупицы золота там, где все отчаялись их найти, — его голос был мягким и очень гармонировал с внешним обликом. — Что скажет отец?
Царица улыбнулась в ответ:
— Всякий пожелает своему сыну лучшей доли. Он не откажет. Ну, не хмурь брови, — Олимпиада потянулась ко мне, вставая с клинэ. Она приобняла меня за плечи. — Боится, как будто мы собираемся принести этого ягненка в жертву! Ну, что, Птолемей, возьмешь его к себе на службу?
В этот момент я понял разгадку всех этих полунамеков и вздрогнул от осознания того, как высоко мне предлагается взлететь. Быть помощником близкого советника македонского царя! Значит и этот человек — будет глазами и ушами царицы, или нет? Будет — несомненно, влюбленный взгляд Птолемея, обращенный к Олимпиаде — красноречивей слов. Я должен был что-то ответить, да или нет, а времени на глубокие размышления было так мало! Конечно, я согласился, не подумав о тех последствиях и изменениях в жизни, что принесет за собой мой ответ. Хотя, все уже решили за меня. Лишь после мои губы произнесли слово — палестра, что теперь? Птолемей ответил, что частные уроки, я смогу продолжать посещать, но о других — придется забыть.
— Но мой отец, я не в праве оставить его! — воскликнул я, осознавая, какая бездна теперь разверзнется между мной и Каласом.
— Он будет только рад за тебя, — ответила царица. — Что он мог бы предложить сыну, кроме походных тягот, а сейчас — у тебя будет то, что недоступно многим молодым и знатным отпрыскам! — «Но я не хочу расставаться с ним!» — кричала моя душа. — Трудно принять такое значимое решение, — продолжила Олимпиада, — но ты послужишь Македонии и Александру, а мы нуждаемся в тебе. Я думаю, Птолемей, ты сам расскажешь Энею о его новых обязанностях!
— Госпожа, — рот мой пересох от волнения, — мне можно будет увидеться с отцом? Прежде чем…
— Конечно! — ответила царица и скрылась в покоях дворца. Я вопросительно взглянул на задумчивого Птолемея.
— Пойдем, — выдерживая паузу, произнес он, — я не должен так долго отсутствовать, я нужен Александру. Даю тебе срок — три дня, нет, до конца праздников, и утром жду не во дворце, а в моем доме.
Мужчины продолжали забавляться с юношей. Птолемей внезапно остановился, будто вспомнил о чем-то:
— И не смей лезть ко мне в постель! Вот это все, — он поводил указательным пальцем в воздухе, — мне не интересно.
Калас
Я проснулся на следующее утро в одиночестве. Не веря себе, поводил руками рядом, но постель была пуста. Его не было. Он не приехал. Я вспомнил, какие безрадостные сны мучили меня всю ночь, кажется, Гипнос смеялся надо мной. Я искал своего возлюбленного по всей Ойкумене, города, лица проносились сквозь меня, холодные ветра не давали двигаться вперед, густые туманы окутывали мое дрожащее тело, не позволяя разглядеть даже собственных рук, проливные дожди смывали все следы. В темной таверне, где люди-нелюди и прообразы зверей смеялись надо мной, моими вопросами. Я видел, искривленный в усмешке, рот моего врага. Я ударил изо всех сил в эту ненавистную мне морду, потом еще, удивляясь где-то в глубине сознания, что никогда ранее не видел этого человека. Голоса других исчезли, будто за непроницаемой стеной, а я продолжал наносить удары, и вот — мой враг хрипит, и острое лезвие моего меча впивается ему в глотку, заставляя говорить. Но что говорить? Я уже мчусь по голубовато-белым холмам, не разбирая дороги. Из ноздрей коня валит пар, будто ледяное дыхание Таната [1], как тяжелая печать лежит на этих землях. Мне холодно, но я весь горю изнутри. Лицо, знакомое, любимое, но чужое и мертвое. Я зову, кричу, теряя сознание, в собственном сне, чтобы опять провалиться в темные и мрачные бездны, возобновляя свои бесплотные поиски.
— Эней, — тихо позвал его я, но не получив ответа, принялся звать Геллеспонта. Я заметил, бледность своего слуги, мысленно готовясь к страшному ответу. — Где он? Как ты мог вернуться без него? — я не понимал. Я не хотел понимать. Невыразимая печаль обрушилась на мои, ставшие, вдруг хрупкими, плечи. Гелеспонт подскочил ко мне, обнял, пытаясь докричаться до моего затуманенного сознания. Его призвали на праздник в царский дворец. Так было написано в оставленном послании. Олимпиада — ее рук дело, мне приходится делить моего эромена с царицей, и я не видел для себя выхода из этого неизбежного плена. — Он здоров? — единственное, что мог произнести я в ответ. Гелеспонт принялся уверять меня, что с моим возлюбленным все в порядке, он был счастлив, узнав, что мы вновь сможем соединиться. Гелеспонт, как верный слуга, понимал все, мои чувства и желания!
— Эней! — услышал я донесшийся снаружи радостный возглас Тиро и вскочил с ложа, почувствовав укол ревности в сердце при виде собственной дочери, обнимавшей за шею моего возлюбленного. Но он мягко отстранил ее и направился прямо ко мне, такой прекрасный и желанный. Мы заключили друг друга в пламенные объятия, я больше не желал расставаться с Энеем никогда! Я вдавил его в собственное ложе, наслаждаясь ощущениями податливости и теплоты его тела. Мой любимый улыбался, лучась счастьем. Эней! Эней! Я был готов тысячи раз повторять это имя, целуя его. Он еле остановил меня, когда я, исполненный страстью, попытался ворваться в его тело. Я и забыл, что могу причинить ему боль. Я огляделся вокруг, и взгляд упал на сосуд с маслом. Старый пройдоха Геллеспонт — все предусмотрел! С глубочайшим сожалением я расцепил объятья, чтобы сразу же вернуться вновь, на ложе, к своему любимому.
Мы встретились, будто после длительной разлуки, тянущейся вечность. Плоды нашей страсти орошали тела, но мы, как безумные наслаждались долгожданной встречей. Из моей души будто рвалось что-то не высказанное, невыразимое ничем — ни словом, ни взглядом, ни действием. Оно, как божественный свет чертогов Олимпа, окутывало меня, сливаясь в гармоничном потоке такого же лучезарного света Энея. Я не хотел говорить о делах, в такой час просто преступно говорить о делах, когда твое расслабленное тело лежит, набираясь сил, а твой любимый ласкает губами еще не до конца обессиленный страстью фаллос.
— Не хочу! — протянул я. Но в такие минуты тишины, посторонние мысли, словно голоса из вне, начинают роиться в голове, нарушая покой и уединение. — Лагид? — Мне почему-то вспомнились только умные и проницательные глаза Птолемея. Я понимал, что сейчас пока еще в моей власти повернуть время вспять, запереть Энея в собственном доме, а царице отписать, что вернул сына обратно в Фессалию. Но это стало бы минутной прихотью — царь скоро выступит в поход, а я не смогу расстаться с Энеем. Я снова взглянул на моего возлюбленного. Готов ли я ради собственной прихоти насильно изменить волю богов? Эней полон честолюбивых надежд, надеется вырваться из плена рабства, в котором я пока его удерживаю. Сомнения вновь закрались в мою душу:
