— Мне, собрать мои вещи? — я старался крепиться, хотя губы предательски дрожали.

— Зачем?

— Меня продадут?

— Безродный щенок! Первым же торговцам. Я же и продам, если ты будешь продолжать задавать глупые вопросы и не будешь меня слушать! — я с изумлением взглянул на Гелипонта. Его лицо было строгим и суровым, но глаза смеялись. Сердце мое возликовало, но я продолжал теряться в догадках. Гелипонт, меж тем, прохаживался по комнате, рассматривал ее обстановку, усмехаясь в бороду. Наконец его взгляд упал на табличку, где еще можно было различить слова моего послания. Он повертел ее в руках и вернул на место:

— Калас хочет тебя видеть.

— Да? Он простил меня? — с нескрываемой надеждой я воззрился на Гелипонта.

— Твой друг, Поликлет, наделал сегодня немало шума в доме. Видно, боги хранят тебя, раз другие люди клянутся своей честью в твоей невиновности! Я, лично, не верю тебе, здесь, в большом городе — полно соблазнов. Но это — я, мой же господин просит у тебя прощения.

«Поликлет, мой добрый друг, ты же не знаешь всего, как ты мог поклясться? Теперь боги покарают тебя и меня за ложные клятвы!» Холодок подозрения, что боги могут наказать не только нас, пробежал у меня по спине:

— Как он — мой господин?

— Плохо, — Гелипонт перестал улыбаться, — клятвы Поликлета так взволновали его, что он заболел.

— Ты опять смеешься надо мной? Скажи мне? — я вцепился в его одежду, он постарался оттолкнуть меня, тщательно разглаживая складки на гиматии.

— Так не шутят! Калас целый месяц тяжело переживал весть о потери тобой чести. Целитель запретил ему вставать с ложа, поэтому я приехал за тобой, теперь только твое присутствие поможет скорейшему выздоровлению нашего господина. Ты уж постарайся! — он похлопал меня по плечу.

— Я готов ехать с тобой прямо сейчас! — воскликнул я.

— Э… нет, подожди, — Гелипонт замялся. — Не всегда мне выпадает случай оказаться в Пелле, да еще в праздник. Калас, наверно, уже спит, проснется только утром. Ночь длинная, темная, холодная, и дорога будет слишком тяжелой. У меня тут есть кое-какие дела, — Гелипонт подбросил в воздух монету и поймал. — А я еще не старик, — продолжил он, — мне тоже хочется поразвлечься. Ты посиди тут, я скоро вернусь, меня уже ненадолго хватает. Эх, молодость — когда-то и мне не хватало одной диктерии, были времена, — Гелипонт вздохнул и направился к выходу.

— Но, Калас? Он же ждет? — отчаянно крикнул я ему в след.

— Скоро вернусь! — он помахал мне рукой.

Я не находил себе места, мерил шагами комнату, придумывал отчаянные идеи. Я ведь, мог не ждать Гелипонта — вторая лошадь стояла на привязи во дворе. Спустившись в кромешной темноте, я погладил ее круп, теплые губы ткнулись мне в руку. «Решайся! Будь смелым, верши свою судьбу. Иди навстречу своей любви!» — кто-то нашептывал мне на ухо слова. «Ночь длинная, темная, холодная…» — ледяное дыхание и крепкие объятия Танатоса прижимали к земле. Ему вторил расчетливый голос разума, хотя сердце трепетало, не желая смириться с подобной задержкой.

Я вздрогнул — в незапертую дверь раздался настойчивый стук. Неужели Гелипонт вернулся? Радостная, щемящая сердце мысль, пронзила меня. Я бросился к двери, но обнаружил за ней вестника моей дальнейшей судьбы.

***

[1] неправедный, нечестивый.

[2] порочный.

[3] подразумевает аморальность, зачастую нравственную нечистоплотность в половой жизни.

[4] речь идет о последней жене царя Филиппа — Эвридике.

[5] вместо бумаги (папируса) часто использовались деревянные дощечки, покрытые воском.

========== Пелла, глава 7. Вестник судьбы ==========

Она распоряжалась моей жизнью, моей судьбой так, как ей этого хотелось, словно я был ее безгласным рабом. Почему я не настоял на отбытии с Гелипонтом, почему сам не взял коня и не уехал к Каласу? В один миг принятое решение — жертва в угоду людям, просящим о промедлении, и мой путь меняет направление. Царица настоятельно приглашает меня на праздник во дворец. Когда я попытался сказать посланнику, что у меня тяжело болен отец, мне нужно срочно его навестить. Ответом мне было глубокомысленное молчание, а потом сказанное с надрывом: «Госпожа не любит ждать». Мне даже показалось, что посланник оглянулся в поисках стражи.

— Мне нужно предупредить Телемаха, домовладельца, и надеть подходящую одежду, — ответил я.

— У нас — мало времени, — ответил посланник, — я должен тебя сопровождать.

Я молча распахнул дверь и впустил его во двор. Он встал на пороге, не спуская с меня глаз, пока я переодевался. Я нацарапал на дощечке послание для Гелипонта, в надежде, что тот, обнаружив комнату пустой, догадается ее прочитать. Потом мы проследовали через кухню в перистиль Телемаха, но хозяина с семьей не оказалось дома. Пришлось передать для него устное послание, хотя я не совсем был уверен, что слуга не напьется и не завалится спать, начисто забыв, что я вообще приходил.

Нас окружала толпа восторженных людей, иногда мы еле протискивались вперед. Огни, танцы, хвалебные речи, эта атмосфера накатывала как волна, а потом вновь отпускала. Мой страж уже перехватил где-то маленький кувшин с вином и шел, радостный, прижимая его словно драгоценность. В моей же душе, по мере приближения к царскому дворцу, нарастало беспокойство: «Прочтет ли Гелипонт мою надпись? Что скажет Калас, проснувшись утром, не обнаружив меня рядом?». Да, я больше беспокоился о моем эрасте, чем о себе. Приглашение на праздник во дворец — весьма лестное проявление милости, если бы дворец не казался мне таким пугающим, словно гнездо ядовитых змей, причем змеи Олимпиады были там самыми безобидными созданиями. Царице нравился страх, в чужих глазах, когда гладкая холодная чешуя касается разгоряченной кожи.

Дворец так же был полон людей, съехавшихся даже из дальних земель. Царь давал пир, который обычно продолжался все праздники. Гости жили, ели и пили во дворце, зачастую не выходя из него. Посланник оставил меня на попечении двух стражников в одной из боковых комнат, окружавших главный зал дворца. Сквозь проемы в стене, огражденные резной деревянной решеткой, я мог наблюдать за всем, что происходит внутри. Царь Александр возлежал на другом конце зала, но прямо напротив меня. Он часто поднимал свой килик, приглашая гостей к продолжению веселья, но я не слышал в многоголосом шуме, о чем он говорит. Единственное, что было различимо: «Слава царю Македонии!» и слово — «победа» не сходившее с уст. Рядом с тем отверстием, через которое наблюдал я, толпились вельможи, но только двое из них были ближе всех и, склонившись друг к другу, тихо вели разговор. Я не видел их лиц, но слышал все, что было произнесено.

»… когда Аттал назвал его ублюдком… Филипп упал, подвернув ногу…»

«Нет, он был сильно пьян и хром!»

«Молодой львенок не лучше старого льва»

»… казна пуста, еще Филипп оставил долг в пятьсот талантов, …доходы с рудников не спасут положения…»

»… взял кредит в семьсот талантов под будущие военные успехи… и земли…»

»… не могу не дать, кто знает, как умер Аттал и другие, кто не повиновался…»

»… отменил налоги…»

Мне были понятны подобные речи, все плачевное финансовое положение Македонии в миг представилось моему взору. Царю была нужна только победа, в которую он верил всем сердцем. В случае поражения — все теряло смысл, Македония, как влиятельная держава, прекратила бы свое существование. Я не сомневался, что, вступив на персидскую землю, царь сожжет за собой все мосты.

Краем глаза я уловил, как лицо одного из стражей застыло, превратившись в маску, и повернулся к вошедшим. Царица, как всегда, была ослепительно красива: переливающаяся драгоценными камнями диадема украшала ее голову, золотые браслеты вились по тонким, но сильным рукам. Ее сопровождал уже знакомый мне мужчина, один из близких друзей царя. Он был достаточно красив — правильные черты лица, голубые выпуклые глаза, под светлыми выгоревшими на солнце бровями, прямой нос и волевой подбородок — все выдавало в нем силу, мудрость и спокойствие. Царица прикоснулась к его руке, будто давно знала Птолемея, сына Лага, и достаточно близко.