И сегодня я сидел в своих покоях, боясь распахнуть двери и выйти на дневной свет. Из перистиля доносился смех детей. Да, только эти маленькие создания не знают тягот жизни за стенами родного дома! Кто там? Я же сказал, чтобы отправлялись на этот праздник без меня! Почему они не могут оставить меня в покое? Что тебе нужно Геллеспонт, опять пришел меня ободрить? Я не расслышал имени его рода, только то, что гостя зовут Поликлет, что он — элимейот, это слово напомнило мне одноглазого и мрачного полководца Антигона, из старых воинов царя Филиппа — он был из тех краев. Нехотя я вышел в перистиль, где полуденное солнце ослепило меня так, что глаза мои с трудом пытались рассмотреть посетителя — стройного рыжеволосого юношу. Его губы подрагивали от волнения, но в глазах я уловил решимость — славное качество, хороший из него выйдет воин, буднично подумал я. Тот вежливо поклонился и спросил, где находится мой семейный алтарь. Не понимая, к чему он клонит, я молча указал на статую Гестии, стоящую под портиком в конце перистиля. Перед богиней горел маленький огонь, вокруг лежали цветы в честь праздника.

Поликлет склонился перед алтарем, он положил на жертвенник лепешку и поставил сосуд с водой. Я встал рядом, не улавливая смысла его действий. Какие клятвы он хочет дать? Зачем пришел ко мне?

«Славлю тебя, Гестия!» — его голос был тверд и по-юношески горяч. — «Великая Богиня, защити наши дома, защити мое сердце, приносящее клятву тебе, от лжи и лукавства, благослови меня!» — Поликлет поднял лицо к богине — «Я клянусь, за друга моего Энея, сына Каласа, что он невиновен в наветах недругов в распутстве и предательстве чести своей уважаемой семьи. Клянусь своей честью эллина и гражданина».

Мир закружился перед моими глазами, сильнейшая боль пронзила сердце, ноги не слушались меня, подкосились. Мгновения растянулись в долгие часы, оседая на пол, я видел, что происходит вокруг, но слова доносились лишь гулким эхом:

-… лжи Арридея, нашего товарища, и Кратера…

Подбежавший Геллеспонт подхватил мое обмякшее тело, я видел, как глаза Поликлета, повернувшегося ко мне, расширились от ужаса. На их крики сбежался весь дом. Алкмена рвала на мне одежду, ей казалось, что я задыхаюсь, рядом — Тиро, смелая девочка, трясла за плечи Поликлета, крича — «Что с Энеем?». Почему она о Нем спрашивает? Мертвенно бледная Клейте стояла рядом, подобно статуе, я видел, как ее лицо приобретает синеватый оттенок. Наверно в этот момент я начал терять сознание. Зачем-то из последних сил я протянул руку и ухватил Поликлета за край хитона, прошептав: «Не уходи!».

Очнулся я уже на собственном ложе, грудь еще болела, но не так сильно. Геллеспонт придерживал мою голову, Алкмена протягивала какой-то настой. Я обнаружил, что сжимаю в правой руке обрывок ткани с одежды Поликлета, но, слава богам, он не ушел — стоял рядом, завернувшись в гиматий. Как же я их всех перепугал! Даже близнецы сидели рядом на полу, притихшие и изумленные. Жестом я подозвал к себе Поликлета. Мой голос был еще тих и слаб:

— Расскажи, как он?

Слова этого юноши возвращали мне бодрость духа и силу, я радовался каждый раз, когда он произносил имя моего эромена. Мне так же стал понятен и весь смысл заговора, направленного, чтобы ослабить меня, лишить покоя и уверенности. Я уже не сомневался, что это дело рук — Антипатра. Да, нужно будет предупредить Пармениона о том, что этот хитрый лис опять плетет свои интриги. Как же я был слеп, но — на это, ведь и рассчитывали — удар был нанесен в самое сердце. Наверно, я никогда не перестану удивляться тому, сколько злобы и пороков кроется в душах людей, устремленных к власти. Я всегда старался честно служить тем, с кем заключил договор, не вовлекаясь в политику, хотя… Я вспомнил, как мой клинок легко вошел в тело Аттала, его удивленный моей стремительностью взгляд. Нет, я всего лишь честно выполнил приказ, расчистив царю дорогу. Аттал был мужчиной и воином, но я не смог бы по такому же приказу убить невинного младенца на руках матери [4], но это сделали другие. Я посмотрел на своих собственных детей. Нет, у меня хватит сил, чтобы их защитить!

Поликлет уехал, мы тепло попрощались. Я уверил его, что больше не держу зла на Энея, и сам буду просить у него прощения за нелепые подозрения. Буду просить… После того как я с ним обошелся как насильник? Возлюбленный мой, сколько обиды я тебе еще причиню? Да, моя ревность яростна и сильна, она ослепляет. Сможешь ли ты понять меня, силу моей странной любви к тебе? Ты сильный благородный мужчина, которого я ждал, казалось, всю мою жизнь, чтобы полюбить, выразить всю нежность, что я хранил внутри себя, стараясь не делиться ни с кем, не расплескать свое сокровище. Почему — ты? Не могу понять, даже в моих снах — мы ласкаем друг друга как-то по-особенному, чувства пронзают мое тело, тысячью игл, но эти прикосновения приятны. Я уже подумывал совершить нелегкий путь в Дельфы, пусть мудрые пифии Аполлона разрешат мои вопросы.

Приехавший лекарь, наказал мне не покидать ложе в течение всех праздников. Как же огорчатся мои родные! Им придется веселиться без меня. Но мне нужно увидеть Энея! Обязательно сегодня, сейчас, я не переживу этой вынужденной разлуки! Геллеспонт закончил писать письмо. К Пармениону я отослал Харета, а мой верный слуга поехал в Пеллу, взяв с меня твердое обещание, что я буду выполнять все предписания и ждать скорого возвращения.

***

Короткий день, ласковое солнце в голубых бездонных небесах и уже снова ночь вступает в свои права. Шумная праздничная толпа в красивых одеждах наводнила улицы Пеллы. На каждом перекрестке шло представление, пели песни, угощали свежим, еще горячим, поджаристым хлебом и сладким вином. Днем я попробовал слиться с общим весельем, но мне так и не удалось справиться с собственными тягостными раздумьями. Книги вернули бы мне радость, но все публичные заведения, кроме бань, в тот день были закрыты. К вечеру в каждом доме и на улицах зажгли светильники, казалось, город наполнился не только музыкой, но светом.

Слава богам, что отсутствие Поликлета, поехавшего к своему отцу, отбило у меня всякое желание идти и веселиться на ночных улицах города. Правда, будь он в Пелле, я бы все равно отказался идти, но он бы меня точно уговорил. Я уже давно вернулся в собственный дом, придвинул ложе ближе к теплой стене, где проходил дымоход очага, предаваясь временному полузабытью. Иногда бездействие казалось невыносимым, я вскакивал, выглядывал наружу с террасы, с тоской обозревая город, и вновь возвращался на ложе, терзая себя болезненными воспоминаниями.

Каждый год в этот день мы собирались семьей в перистиле, отмечая торжественной трапезой мой особенный день, когда я с каждым годом взрослел и набирался сил. «Мой сын», — с гордостью говорил отец, ласково гладя меня по голове, — «мой любимый сын», — добавлял он, рассказывая гостям о моих успехах в учении. Их сердца источали любовь, и я жил с этой родительской любовью в сердце. Если бы мне сказали тогда, что через год я буду сидеть в одиночестве и лишь маленькое пламя светильника будет скрашивать печаль моего сердца, я бы возмутился, не поверил и выгнал бы лжеца из своего дома. Я взял стило и размашисто вывел надпись — «Будь счастливым, Эней», потом долго смотрел, как прозрачные капли, точно слезы, стекают вниз под воздействием жара пламени светильника, как сливаются буквы в бесформенную массу, уничтожая всю силу моей скорби, пролитую на бездушный воск [5].

С улицы донесся стук в дверь, я даже поначалу решил, что я ослышался или это — чья-то злая шутка. Но звук повторился. В темноте я с трудом нащупал щеколду на двери. Гелипонт. Привел двух лошадей. Все. Конец. Понурив голову, я поднялся по лестнице вслед за Гелипонтом, споткнулся, еле удержался, чтобы не упасть вниз и не переломать кости. Мне хотелось умереть, исчезнуть, только бы не услышать собственного приговора. Мне почему-то казалось, что ничего уже невозможно исправить. Даже если бы я с мольбой кинулся в ноги моему господину, рассказал про Арридея, я не смог бы принести богам ложных клятв.