— Молчи и слушай! Я не потерплю, чтобы за моей спиной плелись заговоры, а я о них не знал. Теперь ты будешь полностью подчиняться мне. Понял?

Я сглотнул. Я ничего не понял. Меня не собираются продавать, заключать в оковы, предлагают что-то, но весьма туманно. Ко мне вернулось знакомое с детства состояние, я вспомнил, как отец вел свои дела:

— При дворе много слуг, почему — я?

— Потому что только тебя царица с радостью принимает в собственных покоях! Что — удивлен? Везде у стен есть глаза и уши, — он принялся нервно ходить по комнате, заложив руки за спину. — Хочет знать, как ее сын будет завоевывать мир. А царь, меж тем, оставляет меня здесь, в этой куче навоза, — я покосился на двух охранников, стоящих по обе стороны двери, но их лица были непроницаемы. — А что отец твой, названный, об этом думает? — я чувствовал, что краска заливает мое лицо. — Кого вы хотите обмануть и зачем? Из какой дыры Калас вытащил тебя? Этот ставленник Пармениона, исполнитель его тайных дел. Хорошо они тогда с Атталом [2] управились, когда поняли, на кого следует делать ставку. Вот увидишь, Калас первым получит великие почести от Александра, как только царь переправится через Геллеспонт!

Я слушал рассуждения одного из могущественных людей в Македонии, внимал его речам, но не испытывал внутри от страха перед его властью. Наверно мне было все равно или более страшная угроза — вновь стать рабом миновала.

— Что молчишь? Я думал — станешь клясться в верности, кричать громкие признания. А ты стоишь, неужели так уверен в себе? Мне стоит только приказать, и твое тело скормят псам, никто не найдет.

— Я знаю, — тихо отвечал я, — что вы могущественный человек, но вы не хотите причинять мне зла. Я мог бы стать полезен…

— Скольким ты уже служишь? — гримаса презрения исказила его лицо.

— По доброй воле или под угрозой смерти? — задал я свой встречный вопрос. Я чувствовал, что меня уносит в какую-то даль. То был уже не я, а тот, другой — во мне, вступал сейчас в опасную схватку на выживание. Антипатр внезапно рассмеялся. Я не ожидал от этого сурового царедворца проявления таких эмоций. Но тот, другой, знал, на что идет: — Вы хотите, чтобы я был предан Македонии, царю Александру или вам?

— Мне? — Антипатр помрачнел. — Да, мне, но ты — выкормыш Каласа, а значит и Пармениона. Доверять тебе — это впускать змею в свой дом!

— Я служу царю Македонии, — я впервые твердо произнес такую ложь, и сам поверил в нее. Я ненавидел Македонию за то, что у меня отняли родину, но сейчас, продолжая обучаться у македонцев, принимая их хлеб и защиту, я усомнился в своих чувствах. — Я, наемник, каких множество, я предан тому, кто мне платит. Мое будущее — с царем Александром.

— Вот, как ты заговорил? А встречи с царицей — это тоже часть твоего служения? — Антипатр говорил с презрением, словно выплевывал его в мою сторону. — Тебе тоже за это платят?

— Да. И высокую цену, — я решил, уж лучше я буду слугой Олимпиады, которой я в чем-то симпатизировал, чем меня будут разрывать на части два соперничающих между собой македонских рода. — Я наемник, но не предатель.

— Вот, как ты заговорил! — повторил Антипатр. Он кружил вокруг, как коршун, но я старался смотреть прямо перед собой, отвечая на его вопросы. — Так значит, ни мне, ни Пармениону, а Ей! Этой склочной, властной… — дальше он употребил несколько крепких выражений, характеризующих кого угодно, но только не царицу, но я не реагировал. — Ты нашел себе хорошего покровителя. Она у власти, но это — сейчас. А что будет потом? Александр отправится в поход, а ты будешь продолжать служить Олимпиаде?

— Я служу царю и его семье. Я умру по приказу царя.

— Убирайся вон, глупый мальчишка! — Антипатр закричал, указывая на дверь.

Меня не нужно было уговаривать дважды, я несся по улицам, сердце бешено колотилось внутри, но оно было переполнено радостью, что меня не втянули еще в один клубок интриг. А других забот и так хватало! Остановившись, переводя дыхание, я с тоской подумал о Каласе. Как он там? Может быть, все, что между нами произошло — это чья-то злая воля, не только богов, нам и не на высоком Олимпе, хватало недоброжелателей?

***

[1] гетайры — друзья царя, его приближенные.

[2] Аттал — дядя последней жены Филиппа Македонского — Эвридики.

========== Пелла, глава 6. Защити мое сердце ==========

Я сидел на ступенях храма. Теперь я часто приходил именно сюда, чтобы проводить ладью Гелиоса, у меня не было сил размышлять, я всего лишь продолжал этот день, с тайным страхом встречая новый. Кто-то тронул меня за плечо:

— Наконец-то я нашел тебя, — Поликлет присел на ступени рядом. Я искоса взглянул на него — рыжеватые волосы разбросаны по плечам, медовые глаза, казалось, ловили золотые лучи уходящего дня. Он был старше меня на год, рослый и сильный, я всегда втайне восхищался его спокойствием и мудростью. — Я давно хотел поговорить с тобой, как друг. Я вижу перемены в тебе, и меня они беспокоят. Что происходит? После того, как ты оправился после болезни — стал более замкнутым, но и тревожным, словно страх гложет тебя изнутри. Ты избегаешь веселья, не поддерживаешь разговоры с друзьями, сосредоточен только на учебе, вечера проводишь здесь? О чем ты просишь богов?

Я повернулся к нему, вгляделся в правильные и спокойные черты его лица. Ты — мой единственный друг, Поликлет, понимающий, как жаль, что я не могу общаться с тобой так открыто, как искренне хотелось бы мне. Или могу? У меня разрывалось сердце, так хотелось почувствовать, что я не одинок.

— Расскажи мне, что случилось, я очень хочу тебе помочь! — продолжил он.

— Я поссорился с отцом, — выдавил из себя я.

— Из-за чего? Деньги?

— Нет, ему сказали… — я запнулся, не мог этого высказать, слезы навернулись на мои глаза, — что я… что у меня… в общем, что я занимаюсь любовью с мужчинами — всеми, кто меня об этом попросит.

— Ты? — глаза Поликлета широко распахнулись от удивления. — Да мы вообще считаем тебя недотрогой! Ты не интересуешься ни мужчинами, ни женщинами — это всем известно! Извини, что я тебе об этом говорю, но за твоей спиной даже смеются из-за этого.

Тут уже пришел мой черед удивляться тому, что думают обо мне товарищи по палестре:

— Но как? Почему так получилось? — внезапная догадка осенила меня, как мне сразу не пришло это в голову. Мы одновременно выпалили:

— Арридей!!!

Этого жалкого интригана было легко отыскать — нам не пришлось обыскивать каждую таверну в Пелле. Нашли в ближайшей к палестре. Арридей не отпирался, нам потребовалась пара оплеух, чтобы он, прижатый к стене, заговорил:

— Вы что — меня не знаете?

Да, знаем и весьма хорошо. По части распространения лжи и сплетен никто не мог сравниться с нашим хвастуном — Арридеем. Потом он назвал имя — Кратер, тот интересовался сыном Каласа особенно. Поэтому пришлось приврать, просто так — для красочности, чтобы понравиться. Мою руку, уже занесенную для удара, сдержал Поликлет, сказав, что не стоит возиться с этим ничтожеством. Мы сели там же, в таверне, обдумывая все происшедшее, точнее — молча думал Поликлет. Я кипел от ярости и обиды, как же просто было нанести удар в спину Каласу, эти проклятые придворные интриги. Да и я хорош! Не будь Мидаса — не было бы так черно на душе, я мог бы поклясться в верности моему эрасту.

Этой же ночью, придя в храм, я поклялся великому Зевсу, что, если мы с Каласом вновь будем месте, я никогда больше не предам его чувств. Я вспомнил Олимпиаду, немного подумал, — никогда, по собственной воле, не поддамся соблазну делить ложе с кем-то кроме моего эраста. Мне было жалко и себя, и Каласа, слезы катились из моих глаз, но я уповал на богов, что они помогут нам вновь соединиться. В жизни — так много лжи и предательства, а мы сломались на первом же. Я попросил Зевса и о защите от злых козней и недобрых людей.

***

Калас

Первый день праздников в честь Диониса. Меня с самого утра, стоило появиться в перистиле, постоянно окружали домочадцы, требуя разрешения присоединиться к местным жителям, устраивавшим в этот день красивые торжественные шествия с песнопениями. Вино обычно в эти дни лилось подобно полноводной реке, никто не уходил с праздника голодным, наоборот — радость, веселье и шуточные розыгрыши были в почете. Женщины носились по дому в предвкушении развлечений, выбирая одежду, заплетая и укладывая волосы. Но у меня на душе было черно, слова Клейте — «Поедем в Пеллу!» отозвались неприятной болью в сердце. Я не знаю, как прожил последний месяц, в отсутствии радости, тяготимый тревожными думами. Пелла была для меня такой далекой, будто путь в нее охранял сам Танат. Там остался Эней. Конечно, я получил послание от Телемаха, о его болезни, но отослал гонца с предписанием вернуться, если Эней умрет. Я больше не хотел ничего о нем знать, а главное — проявлять сочувствие. Асебес [1], понерос [2], акатартос [3] — эти слова каждый раз огненными буквами вставали у меня перед глазами, каждый раз, как только в моем сердце рождались мысли о Нем. Изо всех сил я старался убить жалость не только к Нему, но и к самому себе. Глупый, влюбленный слепец! Я смог открыться лишь Алкмене, но и эта добрая и сострадательная женщина, а только этим я оправдываю ее слова о возможности моей собственной ошибки, не смогла понять меня, мою боль. Я не мог ошибиться! Я сходил с ума от горя. Хорошо, что меня в этот месяц не призывал на службу царь, и мне не пришлось встречаться с теми, кто касался руками и целовал Его тело. О, боги, эти страдания невыносимы!