Мидас протянул мне килик, почти такой же, что как-то подарили моему отцу заезжие чужеземные купцы. В нем была налита теплая жидкость, желтовато-зеленоватая, с очень приятным запахом.

— Это — жасмин, маленький белый цветок, его соцветья пробуждают силу, взывают о влечении, дают силу любви, — Мидас заговорил со мной на своем родном языке. — Но если ты не понял поэзии языка, то я повторю по-эллински, хотя ваш язык нарушил бы гармонию этого места.

— О, нет, Мидас, продолжай! — ответил ему я, моя психея целиком была погружена в чарующую атмосферу незнакомой страны. Я сделал маленький глоток из килика. Напиток оставил приятное холодящее послевкусие.

Его отцу в то время было за пятьдесят лет, но он был активным и рослым мужчиной, успевшим многое повидать в жизни и послужить разным царям. Изгнанный из Персии, он получил щедрые дары при дворе царя Филиппа, его младшие дети росли вместе с царем Александром. Прижив десять сыновей и одиннадцать дочерей, Артабаз вел собственную, никому не известную политику, что вызывало некоторое неудовольствие у верхушки македонской знати, готовившейся к войне с Персией. Старшая дочь, Барсина, была поначалу выдана замуж за Ментора, но после его гибели, стала женой его брата — родосца Мемнона, в то же время их сестра стала очередной женой Артабаза. Из-за столь близкородственных персидских связей, положение Артабаза при дворе Александра становилось все более шатким, даже опытные интриганы не могли понять, на чьей же стороне Артабаз и его семья — на эллинской или персидской.

Еще в начале осени я часто встречал Мидаса у Каллисфена в библиотеке. Со мной он был очень вежлив и всячески старался показать свои дружеские чувства. Его красноречивый взгляд прожигал меня насквозь, от его притязаний было бы не так просто отговориться. И наступил тот час, когда Мидас объяснил, чего он хочет. Он обещал щедро вознаградить меня, сохранить все в тайне. Со спокойствием выслушивал мои отказы, терпеливо и настойчиво продолжая просить и настаивать на своем, обещал божественные услады, что не сможет дать мне ни один другой мужчина — эллин. Он дарил мне деньги, оставляя их под книгами, что я в то время читал. Когда я обнаружил три золотые монеты — то долго не мог решиться их взять. Оставить — не позволили заветы, внушенные отцом, что деньги — не должны лежать брошенными, но, взяв — я стал должником Мидаса. Вернуть их — я уже не смог, в один момент, старые одежды разорвались под напором моего расширяющегося от тренировок тела, а купцы привезли из Афин хороший товар.

Я часто думал о том, что Мидас, возможно, мой единственный шанс связаться с братьями. В Македонии я продолжал оставаться рабом, хотя мой хозяин это тщательно скрывал, оказывая мне тем самым милость. Калас заботился обо мне, подарил новую судьбу и жизнь, но мое сердце продолжало оставаться неспокойным: в глубине души, я очень надеялся, что мои родные живы, может, братья выкупили их из рабства, но все продолжают горевать о моей гибели. Обратиться к кому-либо, к тем же торговцам — я не мог. Никто не взял бы на себя риск укрыть беглого раба. Но Мидас — не эллин, а мои братья хорошо бы заплатили за мое спасение.

Я еще два раза был у Сурьи — она присылала за мной старуху-служанку. Так, я быстро избавился от страха перед любовными ласками со стороны мужчин, но и приобрел знания, как правильно приласкать женщин. Гетера, возможно, развлекалась, заставляя меня познавать эту науку любви. Я был для нее еще невинным ребенком, который, как теленок, несмело тыкался в материнскую грудь, в поисках тепла и удовольствия. Она смеялась, обнажая ровные белые зубы, а я готов был ползти, покрывая поцелуями ее пеплос, даже на край Ойкумены, лишь бы она позволила любить себя дольше и всецело, но ночи казались так коротки, да и сил во мне, после занятий в палестре, оставалось не так много.

Жасминовый напиток был допит, от него по телу разлилась приятная теплота и расслабленность. Мидас пару раз покидал комнату, потом и я, сопровождаемый рабом, освободился от выпитого. При этом слуга не только полил душистой водой на мои руки, но и жестами заставил омыть тело. Мидас полулежал на подушках, ожидая, когда я вновь появлюсь. Смуглая кожа, хорошо развитая мускулатура являлись моему взору сквозь распахнутый халат. В персе была особая грация и гибкость, что-то неуловимое от Сурьи. Я встал перед ним:

— Мне раздеться? Как мне лечь? — тихо спросил, я, готовясь принять любовную похоть Мидаса, но тот с улыбкой остановил меня:

— Я хочу обоюдного удовольствия, но не насилия. Ты сам отдашь мне то, что пожелаешь и позволишь мне то, что будет приятным для тебя.

Он опустился передо мной на колени, я был поражен этим жестом. Мидас, знатный и богатый человек принимал меня как царя! Он целовал и гладил мои ступни, голени, бедра, казалось, ему известны некие потаенные места в теле, что дарят необычайное наслаждение, когда он находил такое место, его язык исполнял причудливый танец, заставляя дрожать меня в огне желания. Когда его губы плотно обхватили мой фаллос, я стонал и молил его о снисхождении. Мое естество раскрывалось навстречу удовольствию, разрывая оболочку тела, мощной струей изливая семя. Таких сильных чувств я не испытывал еще ни разу, Мидас же совершил то, что сделало меня его рабом навеки. Я не мог больше жить без таких любовных ласк.

Мы опустились на подушки, его сильные руки втирали в мое тело ароматные благовония, от которых кружилась голова. Перед тем, как войти в меня он долго расслаблял каждую мышцу моего тела, даря восторг и трепетное ожидание проникновения. Его губы обхватывали мои соски, что сильно возбуждало, когда он начинал слегка покусывать их от страсти, я уже стонал, требуя войти в меня. С Мидасом я испробовал и то, что чувствует любовник, который сам активно участвует в ласках. Мне понравилось такое испытание взаимного слияния, хотя — это были всего лишь эмоции удовольствия, но к Каласу меня влекло нечто большее — любовь, благодарность, некое единство душ.

Мидас, обнимая меня за талию, подвел к большой полированной бронзовой пластине. Я давно не видел собственного отражения. Из таинственной глубины на меня глядел юноша, чьи светлые волосы ниспадали волнами на плечи, мои серые глаза казались темными, но исполненными света. И я понял, что привлекает во мне других — я взрослел, мое лицо приобретало красивые правильные черты, детская пухловатость щек плавно переходила в очерченные скулы, губы оттенялись цветом кожи, становясь привлекательными, как у молодой девушки. Чем дольше я вглядывался, тем больше рдели мои щеки, вкупе похвалам Мидаса моей красоте. Мой любовник тем временем раздвинул мои ягодицы и вошел в меня, придерживая за бедра, ему нравилось созерцать контраст наших переплетенных тел — светлого и темного.

— Если бы я был эллином, то сказал бы, что ты мог бы стать сказочно богатым! — нашептывал мне Мидас. — Если бы соглашался дарить свои ласки другим.

— Мне не нужны деньги, — каждый раз ответствовал я, — я мужчина и сам выбираю близких друзей. Как тебя! Мне нравится любить тебя! — а потом уже я заставлял Мидаса опуститься на ложе и, постанывая от страсти, принимать мои желания.

От Мидаса я многое узнал о его стране, вере и обычаях, они казались мне странными, дикими. Например, почему-то у них считалось благодатным делом жениться на собственных сестрах, перс даже уже присматривался к одной из своих в ожидании, когда девочка подрастет. Хотя отец Мидаса, не забывая об исконных обычаях родины, всеми силами стремился устроить браки собственных дочерей с родовитыми чужеземцами. Однако, Мидас, зачем-то недвусмысленно намекнул, что его сестра Барсина — так красива, что царь Александр, был ей увлечен, и сожалеет до сих пор, что она отдана правителю Троады [1]. Персы поклонялись священному огню, и никогда не купались в реках, принося воду в кувшинах домой, и закрывали рот платками. Они странно хоронили своих родичей, выставляя тела на съедение диким птицам, а потом хоронили кости в специальных ящичках. Перед каждым важным делом проводили обряд очищения коровьей мочой. В то же время — они презирали эллинов за неумение держать собственное слово, неверность клятвам, ложь, им не нравилось, что мы обнажаем наши тела на людях, дабы показать их красоту.