— Верни хозяина.

Я тихо вошел внутрь покоев. Свет пробивался лишь сквозь узор на дверях, являя взору причудливо изогнутые лучи, вычерчивающие завитки на плитке пола. Калас, сгорбившись, сидел на ложе, закрыв лицо своими широкими ладонями. Я присел рядом и погладил его по спине, он вздрогнул от моих прикосновений и поднял голову. Даже в полутьме я почувствовал, что его глаза полны слез. Я обнял его за шею, прижался, но Калас оттолкнул меня:

— Ты ведешь себя как диктерия, даже хуже. Уходи!

Я проявил настойчивость и опять обнял его, чувство нежности к Каласу переполняло меня:

— Не уйду, можешь ударить меня, убить, но не уйду! Прости…

— Я страдаю, Эней, ты и не должен испытывать ко мне никаких чувств, тем более — любовь, но ты причиняешь мне боль, которую трудно переносить. Все твои слова и признания — ложь! Я представляю, как ты насмехался над моими чувствами, моими словами и желаниями. Я груб и жесток, я держу в подчинении многих людей и готов покарать смертью каждого, кто осмелится встать на моем пути, но ты — еще злее и коварнее, ты наносишь удары туда, где я больше всего уязвим, — он смахнул слезу, скатившуюся по щеке, и замолчал.

— Калас!

— Что? Какой еще лживый мед ты хочешь влить в мою душу?

— Ты прав во многом и в то же время несправедлив, называя меня изменником.

Калас передернул плечами:

— Я не понимаю твоих слов. Разве ты не предал мои чувства?

— Телом — да. Но не духом! Когда я проводил время с женщиной на твоих же глазах, разве я смеялся над тобой? Нет, мы вместе получали удовольствие. Когда ты, чтобы самому не принимать трудного решения, заставил меня подчиниться Кассандру, чтобы не нарушать покой семьи, я изменил твоим чувствам? А когда после разрушения Фив я остался бесправным рабом, целиком в твоей власти, и ты умащивал меня, готовя к удовлетворению своих желаний, ты спрашивал меня, что я чувствую в этот момент? Нет. Даже здесь, в твоем доме, мне не было покоя. Ты говоришь, что я лгал тебе? Да, все эти обиды могли посеять ненависть и злобу в моей душе. Но я готов поклясться перед ликами богов, Калас, что я не испытываю подобных чувств к тебе!

Калас старался не смотреть на меня, сидел, не шелохнувшись, но откровения пронзали его, как удары бичом — видно, он никогда даже не пытался взглянуть на наши отношения моими глазами:

— А что… что ты чувствуешь? — голос его был глух, а тело напряглось в предчувствии очередных неприятных и неутешительных признаний.

— Я люблю тебя, Калас, — я старательно и нежно поцеловал его в губы, — быть может, не так сильно, как хочешь ты, но поверь, каждый новый день приносит в мое сердце больше привязанности и тоски по тебе. Мне нравится ласкать тебя и получать твою любовь в ответ. Я всегда искренен с тобой.

— Ты рассуждаешь так, Эней, будто в тебе живет душа мудрого старца. Но ведешь ты себя, как глупый мальчишка! — Калас улыбнулся.

Наконец-то мне удалось находчиво развеять тучи над нашими головами! Мой эраст опять пришел в веселое расположение духа, которое не покидало его до конца дня.

Солнце стремительно клонилось к горизонту, а я после вечерней трапезы опять слонялся по дому без дела, тщательно обходя стороной гинекей и предвкушая завтрашний отъезд в Пеллу. Я погулял по саду и решил взобраться на уже знакомый мне низкий холм, чтобы проводить солнце, но место на его вершине уже было занято. Я замер в нерешительности, но, увидев приглашающий жест, присел рядом на расстоянии, которое мне показалось наиболее почтительным. Тиро была очень похожа на своего отца: такие же глаза, волевой подбородок, широкие скулы — наверно, это-то и отталкивало женихов, считавших, что она недостаточно красива. Ее мягкий голос очаровывал слушателя, говорила она спокойно, не сильно заботясь, понимаю ли я суть. Речи Тиро были похожи на сказания о богах и стихиях, она находила объяснение всем явлениям — и грозе, и ветру, и штормам, придумывая собственные красочные истории. Я заворожено слушал, перед моими глазами проносились подвиги неведомых героев, рожденных воображением Тиро.

Она коснулась моей руки, и я сжал ее ладонь, когда мы возвращались в дом по темному саду, подумав, что обязательно взял бы в жены эту замечательную девушку, если бы мог. Ночь скрывала внезапное явление моей страсти, я изо всех сил пытался подавить дрожь в теле, чтобы не напугать Тиро. Мы расстались посредине перистиля, она исчезла, оставив на моих губах раскаленный поцелуй. Я еще долго простоял на том месте, переводя дыхание, не в силах сделать и шага.

Ложе Каласа в ту ночь занимала Алкмена — мой господин держал свое слово, поэтому я взобрался по лестнице в отведенную мне комнату и мгновенно отдался чарам Морфея, обнявшего меня своими крылами, чтобы охранять сон. Мне снились поля, покрытые белой снежной пеленой, высокие холмы, поросшие дремучими лесами, ослепительно сверкающие вершины гор. Чистый, слегка голубоватого оттенка снег был повсюду, где останавливался мой взор.

«Сегодня тепло», — подумал я и поймал себя на мысли, что почему-то не задал вопрос — «Откуда здесь так много снега?» Я стоял на высоком утесе, вглядывался в розово-фиолетовый рассвет над долиной, у меня было такое чувство, что я вернулся домой, но не в Беотию, а куда-то еще. Я протянул руку вперед, как бы встречая солнце, и то была моя и в то же время не моя рука, ладонь и пальцы взрослого мужчины, на среднем я даже заметил массивное золотое кольцо с непонятными письменами.

Я проснулся в темноте ночи, долго лежал, стараясь успокоить бьющееся тревожно сердце. Потом тихо вышел в перистиль, через кухню добрался до сада, забрался на холм, где с возвышения открывался красивый вид на долину. Рассвет был такой же нежно-розовый, как в моем сне, вот только руки, которые я тянул, приветствуя его, казались мне уже чужими. Те, что я видел во сне, были роднее. Странные чувства испытал я тогда, лежа на спине в мокрой от утренней росы траве, вглядываясь в светлеющее небо. Тихую радость перед грядущими переменами, освобождение из каких-то силков, связывавших меня с рождения, нарастающую уверенность в самом себе, что я справлюсь со всем, что задумаю. Мои страхи отпускали меня, растворяясь вместе с легкими облачками надо мной. Я постарался прислушаться к сердцу, что сокрыто внутри него? Мир был для меня открытым пространством, а я — частью него, люди, встречавшиеся на моем пути, — тенями, проходящими мимо, вот только образ Каласа оставался живым в моем сознании. Глаза с прищуром, в их темной зелени плещутся завораживающие золотинки… от Каласа, особенно в минуты нежности, исходило особое теплое сияние. Пожалуй, еще Тиро и Сурья были для меня живыми.

С этого дня у меня появился дорожный мешок, где лежали две чистые туники и чаша для питья, Калас еще подарил мне свой поношенный гиматий [3], сделанный на македонский манер [4], а Тиро передала для меня расшитое полотно, которым я мог бы вытирать тело после купания. Я понимал, что прощаюсь с домом Каласа, его семьей, возможно, навсегда, и моя жизнь непостижимым образом приобретает новое начало, отличное от того, что было прежде, незнакомое, волнующее и немного пугающее.

Улицы Пеллы были полны народа: простые жители, торговцы, воины. Меня окружило разноцветье одежд, лиц, многоголосье чуждых наречий. Наши кони продвигались шагом, впереди медленно ехала груженая повозка гончара, я озирался по сторонам, знакомая атмосфера городских улиц вливалась в мое сознание, принося радость и новые ощущения. Калас остановил коня подле ворот одного из богатых домов. Узнав моего хозяина, прислужник, кланяясь, распахнул двери, и мы, спешившись, вошли в небольшой перистиль, оставив коней на попечении того же слуги. Хозяин дома встретил нас приветливо, предложив расположиться на скамьях и отдохнуть с дороги. Мы выехали рано, но солнце уже начало припекать, поэтому на ближайшие часы жизнь в городе должна будет замереть, чтобы дневной зной не был так тягостен для людей, которые будут искать спасительной тени, чтобы подремать в свое удовольствие.

Калас хорошо знал хозяина этого дома — Телемаха, который всячески старался ему во всем угодить. Меня он представил как своего эромена, но сказал, что я близок ему, как собственный сын, отчего сердце мое радостно затрепетало. Теперь я буду жить в этом доме!