— Как ты мог! — расстроенная Клейте сильно ткнула кулаком в мою в грудь. — Ну, чего еще ожидать от глупого раба!
— Госпожа, — откликнулась служанка, — если вам будет угодно, я восстановлю его силы.
Она потянулась губами к моему фаллосу, но Клейте уже в ярости пыталась напялить пеплос, выкрикивая даже непонятные мне ругательства.
— Я прикажу высечь тебя плетьми! Я тебя…
Откуда взялось во мне спокойствие и мужество пред лицом подобных угроз? Наверно, после всех мною пережитых страданий, угрозы Клейте были мне не страшны:
— Накажи, но Калас узнает обо всем.
Она остановилась посреди комнаты и удивленно на меня взглянула, а потом рассмеялась:
— Калас? Ох, он такой страстный, когда сердится! Дурачок, Калас даже не прогневается на меня!
— Кассандр тоже так думал, — бесстрастно ответил я.
— Кассандр, сын Пелия? — Клейте нахмурила свой лоб. — А с ним что произошло?
— Точно не знаю, но по рассказам — он сильно приболел. Намного больше, чем я. — У меня не было цели запугать Клейте или, наоборот, похвастаться моими ранами, но что-то заставило меня развязать пояс и снять тунику. Обе женщины с интересом разглядывали заживающие отметины на моей спине.
— Эней, — Клейте провела языком по моей шее, — я думаю, что нам нужно еще попробовать, в другой раз, когда твои силы восстановятся. Я решила, что ты более опытен в ласках, но обещаю, что смогу сделать из тебя прекрасного любовника. Калас, бывает, отлучается на несколько дней, даже если живет в этом доме.
Она провела рукой по моим волосам и поцеловала в губы.
***
[1] Парменион — (400-330 гг. до н.э.), полководец Филиппа и Александра Великого, принадлежал к благородному македонскому роду. В 356 г. он отличился в войне с иллирийцами, в 346 г. осадил г. Гал, взятый несколько месяцев спустя Филиппом. В 342 г. он действовал против Эретрии и Орея на Эвбее, а в 336 г., накануне смерти Филиппа, открыл военные действия против персов в Эолиде. Зимой 335-334 г. Парменион вернулся в Македонию, после борьбы с Атталом, и принял участие в совещании о новом персидском походе. Он всегда стоял во главе фаланг; в битвах при Гранике, Иссе и Арбелах Парменион командовал левым крылом. Умер в 330 г. от меча убийцы, за участие в заговоре против Александра; тогда же пал и сын его, Филота, казненный по суду македонского войска. Заговор этот был результатом недовольства против Александра, усвоившего персидские обычаи и обращавшегося со своими полководцами как династ.
[2] Мемнон — полководец, эллин с острова Родос на службе персидских царей.
[3] Антипатр — (397-319 гг. до н.э.), македонский полководец, регент Македонии с 334 по 323 гг. до н.э. и регент Македонской Империи с 321 по 319 гг. до н.э., чья смерть положила конец могуществу Македонии.
[4] право быть царем в Македонии передавалось по наследству, но претендента утверждали на специальном военном совете.
[5] гинекей — женская половина дома.
[6] клинэ — ложе, скамья.
========== Пелла, глава 2. Вкус яблока раздора ==========
Калас вернулся только на закате, с весьма довольным видом сообщил, что сосед — достойный человек, и если обстоятельства не изменятся, то можно будет отдать Клеопу замуж за его сына. Мы совершили вместе с ним вечернюю трапезу, посетили купальню, потом вернулись в мегарон.
«Я буду знать, что ты рядом, что смотришь на меня, сокрытый занавесью. Лаская жену, я буду представлять тебя». Эти слова несчетное число раз проносились в моей голове. Я сидел на скамье, сгорая от ревности. Не этих жертв я желал себе, впиваясь зубами в руку, чтобы мое горе не вырвалось наружу. Горячие слезы катились по моим щекам. Я ласкал свой фаллос, представляя руки Каласа поверх своих рук. Сквозь полупрозрачную ткань я мог наблюдать, как переплетаются тела в любовном экстазе, слышать протяжные стоны и страстные признания жены мужу. Калас — мой, только мой, и мы любим друг друга — хотелось кричать во весь голос, чтобы эхо разносило такую весть по всему свету до самых чертогов богов.
Удовлетворенная Алкмена, подобрав сброшенную одежду, удалилась. Калас стремительно вскочил и бросился к моему тайному убежищу. Он обнимал и целовал меня, являя живые чувства после исполненного долга. Спрашивал, чего я хочу, каких божественных радостей, чтобы заглушить мои переживания. С Сурьей было все не так! Мы оба хотели эту женщину, деля удовольствие, но простая жалость к любой другой женщине становится помехой на нашем пути. Мы перешли на ложе Каласа, смятое и хранившее отпечатки тел его и Алкмены, и это зрелище меня угнетало. Тогда мы расположились в саду под ночным небом, под светом звезд. Мы обнимали друг друга и целовались, как двое страстных влюбленных, сбежавших от посторонних глаз. Калас был для меня всем — миром, богом, он поглощал мои душевные силы без остатка. Я сам предложил ему продлить удовольствие не с помощью рук, а губ, и он сразу же подхватил мою идею. Тогда мы легли рядом, сплетаясь в объятиях, мои губы коснулись его возбужденного фаллоса, он был сладок на вкус.
Но его другие прикосновения вызывали во мне воспоминания ужаса, пережитого с Кассандром. Я понимал, что нам теперь не любить друг друга, как любили раньше, пока я не забуду ощущения от грубых пальцев Кассандра в моем теле. Той ночью Калас предложил мне переехать в Пеллу, там я буду посещать палестру и постепенно смогу все забыть, предавшись новым впечатлениям. Я и сам был рад покинуть этот дом, не нарушив покой его обитателей.
Утром Клейте устроила моему господину целый скандал [1]. Она с воплями носилась за ним по дому, топала ногами, швыряла предметы, ругалась и хулила богов. И все из-за того, что Калас во всеуслышание объявил о моем отъезде в Пеллу. Он поначалу пытался оправдаться, что так будет лучше для меня, что вызвало новый взрыв ярости у Клейте, которую, что меня поразило, поддержала Алкмена. Я был далек от этих странных игр, запредельных для моего понимания, из другого конца перистиля мрачно наблюдал, как мой хозяин в молчании сидит в кресле, а жены кружат вокруг него, как хищные птицы над добычей, подчас сами себе противореча в речах. Близнецы, возившиеся с игрушками посредине перистиля, старались перекричать своим ревом их всех.
Не только это угнетало мою душу — я знал, что неправ, что позволяю пользоваться собой ради удовольствия любому, кто пожелает меня взять. Почему я сразу не отверг ласки Клейте, в самом начале? Что за дурной человек проснулся во мне? Получилось, что воспользовался тем, что мне не принадлежит, обманывая доверие моего покровителя. Или я окончательно сжился с ролью безропотного раба, забыв о том, что был рожден свободным и воспитан в традициях добра и справедливости? Боги обязательно покарают меня за это, как уже наказали, когда я согласился возлечь с Кассандром, но, видно, этой науки оказалось недостаточно. Я размышлял, все больше проникаясь жалостью и к себе, и к моему господину. Он старается сделать мне добро, но я постоянно становлюсь предметом ссор в его окружении, без меня его жизнь протекала бы размеренно и спокойно, но я, как сын Эриды [2], появился здесь, чтобы намеренно вредить.
Наконец, Калас встал перед женами, побледневший от ярости; я видел его таким лишь раз, когда Гелипонт рассказал ему о моей попытке убить себя.
— Мой! И не смейте мне перечить. Жить буду с тобой, Алкмена, а ты, — обратился он к Клейте, — свободна в действиях. Я и так позволяю тебе слишком много, бери любого раба, но Энея я тебе не отдам. Он — мой! Мой эромен, мой возлюбленный!
Обе женщины разом умолкли и поспешили в свои покои. Хозяин принял решение, которое не обсуждается. Служанка Клейте подхватила обоих близнецов и последовала за своей госпожой. Я увидел, как согнулись плечи моего господина, будто на них опустили тяжелый груз. Не обращая ни на кого внимания, он направился в свои покои и закрыл двери, желая остаться в одиночестве. Я увидел Гелипонта, он вышел из-за колонны, где до этого прятался, наблюдая за хозяевами, и направился ко мне. Желая упредить его упреки, я принялся твердить о собственной виновности, но он был по-спартански лаконичен: отвесил мне тяжелый подзатыльник и сказал:
