Солнце клонилось к закату, я наблюдал, как заводят коров и коз обратно в стойла, как их доят. Гелипонта нигде не было видно, поэтому мои передвижения — из кухни к хозяйственному двору, а потом в тенистый сад и на пригорок, поросший высокой травой, — не привлекли ничьего внимания. Глядя на золотую ладью Гелиоса, скрывающуюся за холмами, чтобы достичь своего дворца, я молился богам об упокоении моей души, о ниспослании милости. За последнее время я пережил столько бед, о которых не мог даже помыслить, я не знал, что будет со мною через день или два, останется ли мой господин так же приветлив или забудет о моем существовании. Я вспоминал и собственную семью: представлял, что мать и сестёр не разлучили, и все они попали в богатый и щедрый дом. Неразгаданные тайны томили меня, тревожные ожидания стирали краски уходящего дня.

Я вернулся и застал Гелипонта сидящим в кресле в перистиле, рядом никого не было ни из семьи, ни из рабов, поэтому он удобно расположился на хозяйском месте. Я спросил, оставил ли Калас какие-либо распоряжения относительно меня. Он лукаво взглянул на меня, продолжая пить вино из килика. Потом ответил, что я буду спать сегодня в комнате моего господина, но Калас будет слишком занят и устанет, поэтому я смогу хорошо выспаться. Краска залила мои щеки при этих словах, но Гелипонт, видимо, забавлялся, ведя столь двусмысленные речи. Он сказал, чтобы я совершил омовение, а потом он наложит целебную мазь на мои раны.

В купальне я оказался один, захватив с собой из кухни масляную лампаду. Сняв тунику, я попытался разглядеть в бронзовом зеркале при столь скудном свете состояние собственной спины. Шрамы были еще свежи, но не так болезненны, как в первые два дня. Я забрался в наполненную свежей прохладной водой лохань и очистил тело от дорожной пыли. Когда я стоял обнаженным посредине комнаты и вытирался, за моей спиной послышался шорох одежд. В дверях застыла величественная, как статуя, Алкмена, из-за ее плеча выглядывал Гелипонт. Я замер от неожиданности. Фессалийка, не оборачиваясь, взяла из рук слуги лекарство и приказала ему оставить нас наедине. Она решительно развернула меня к себе спиной и осторожными движениями рук принялась накладывать мазь на мои раны.

— Калас рассказал мне, что сделал с тобой Кассандр, — заговорила Алкмена тихим, по-матерински ласковым голосом, — только здесь я чувствую себя спокойной и свободной, окруженной любовью детей, но муж мой холоден. Что он нашел в тебе? Он радуется каждому твоему взгляду, слову, движению, он все время смотрит на тебя, он забыл про нас. Сколько бессонных ночей я провела в ожидании, что мой муж вновь воспылает ко мне любовью? Но он изменился. Не связано ли это с тобой?

Я молчал. Мне было жаль эту прекрасную женщину, но чем я мог помочь? Пальцы Алкмены между тем скользили по моей пояснице:

— Доверься мне, немного наклонись. Если бы у нас с Каласом был старший сын, то он был бы того же возраста, как и ты. Я его не понимаю и тебя не понимаю. Он влюблен? Рядом с ним столько женщин, готовых дарить ему свою любовь, а он всех отвергает.

Я что-то прошептал про сегодняшнюю ночь и Клейте.

— Он женился на диктерии и относится к ней как к диктерии, — презрительно ответила Алкмена, — всё — ради почестей, богатых земель и высокого положения, а она еще и детей нарожала, но кто — отец? — Женщина вздохнула. — Всё, Гелеспонт ждет тебя в перистиле.

Наши взгляды встретились. Она искала в моем лице союзника. В любви к Каласу? Но я сам не знал, могу ли я влиять на его решения, люблю ли я его? Ночь была жаркой и душной, и хотя широкое ложе Каласа позволяло раскинуться на нем, спал я беспокойно, иногда просыпался и прислушивался к ночным звукам: пению цикад, шороху листвы, незнакомому мне миру, куда я попал волею безжалостных богов. Рано утром Калас разбудил меня своими поцелуями. Я не хотел просыпаться, полушутя отталкивая его настойчивые руки, касающиеся моей восставшей плоти.

— Вставай, мой эромен! Нас ждут великие дела, — мой господин был бодр и весел, как будто сладко проспал всю ночь.

После утренней трапезы мы поехали верхом осматривать поля, принадлежащие Каласу, потом, до наступления дневного зноя, устраивали бои на мечах в перистиле. Лежа на клинэ [6] в тени, когда Калас дремал рядом со мной, приобняв рукой за талию, я размышлял об Алкмене, могу ли я вмешаться в их отношения и просить Каласа быть более ласковым с его же женой. Мой господин будто прочел мои мысли — он сам стал рассказывать о своей первой любви, как она зарождалась и как потом угасла, погребенная под ворохом других воспоминаний. Алкмена, по его словам, была слишком спокойна и безответна, в то время как ему хотелось огня. Калас уехал из Фессалии надолго, побывав в наемниках не у одного господина, пока, однажды вернувшись, не застал собственную семью в крайней нужде и услужении у Кассандра. Тогда брат его давно покойного отца клялся перед ликами всех богов, что всё исправит. В то время царь Филипп привечал многих людей из других земель при своем дворе, поэтому Кассандр помог устроить Каласу выгодный брак с македонкой из знатного рода. Филипп тотчас даровал ему земли за верную службу, но и Калас своим опытом в военном деле смог завоевать хорошее положение в армии царя и встать во главе большого отряда конников-фессалийцев. Я поддержал его в разговорах об Алкмене и старших детях, поэтому Калас продолжал свой рассказ дальше, но был краток: он выполнил свой долг отца и мужа, дав своей первой семье достойную жизнь.

— Ты считаешь, что они всем довольны и счастливы? — спросил я.

— Дети — да. Но Алкмена ждет от меня любви, той, что была когда-то. А я понял, что никогда никого не любил до встречи с тобой, Эней. Это — великий дар богов! Ты думаешь о моей семье, жене, я знаю, но что может вернуть ту страсть, что желает она? — Калас замолчал, погружаясь в собственные мысли, а потом его озарила идея — видно, мой господин вспомнил нашу первую ночь: — Вот если я буду знать, что ты рядом, что смотришь на меня, сокрытый занавесью, то, лаская жену, я буду представлять тебя. Тогда, возможно, я смогу вернуться к прежним чувствам.

Мне не очень понравилось его предложение, где-то внутри пробежал и кольнул сердце холодок ревности. Калас мог дарить свои ласки кому угодно и принимать их тоже, но я… не хотел делиться. Однако промолчал, что было принято им за согласие. Мы хорошо поспали, пережидая жаркое время, пока нас не разбудил слуга, приехавший из соседнего поместья, где жил тот самый Аминта, что приглядывался к дочери Каласа. Мой господин уехал, оставив меня на попечение Гелипонта, который решил, что в особом присмотре я не нуждаюсь. Но он ошибался: этот дом жил собственной жизнью, скрытой от посторонних глаз.

Так я увидел Клейте, стоящую на противоположной половине перистиля. Она улыбнулась и поманила к себе пальцем. Стоило мне пересечь двор и подойти к ней близко, как она тут же схватилась за мою тунику и прижала спиной к стене дома. Клейте была одного роста со мной, поэтому, не прилагая особых усилий, она обхватила меня за шею и накрыла мой рот поцелуями.

— Какой ты горячий! — зашептала она.

Мой сразу же восставший фаллос уперся в низ ее живота, а она терзала мои губы жаркими поцелуями, ласкала мое тело сквозь ткань туники. Я быстро потерял разум и отвечал на ее прикосновения, крепче прижимая женщину к себе, ощущая, как знакомый огонь желания разгорается внутри моего тела. Клейте увлекла меня во внутренние покои, заставила подняться за ней по лестнице в спальню. На ее широком ложе уже сидела служанка с обнаженной грудью, в ожидании своей госпожи. Клейте играла со мной, не давая войти в собственное лоно, то сжимая навершие между бедер, то освобождая его. Надо мной меж тем склонилась служанка Клейте, позволяя целовать и ласкать свои полные груди. Мысль о том, что я гибну, стучала болью в моих висках, но я был всецело предан страсти.

«Нет, не надо!» — тихие стоны слетали с моих губ, а тело требовало новых ласк. — «Что скажет Калас?» — вспыхнуло последней мыслью, когда тело Клейте соединилось с моим, и мое копье вошло в нее. В тот же момент мое семя излилось внутрь женщины, я не в силах был себя сдержать, чем вызвал неудовольствие с ее стороны.