***

Я хорошо выспался в роще под щебет птиц, Калас, как мне показалось, все это время бодрствовал, погруженный в какие-то свои, неведомые мне мысли. Мы вернулись в дом его семьи и, обнявшись, растянулись на подушках в перистиле. Калас спал, я иногда приподнимался и наблюдал за жизнью дома. К середине дня из Лариссы вернулся Кассандр, он несколько раз проходил мимо нас, проверяя, спит ли еще мой господин. Потом Калас проснулся, и нам принесли еды. Мы вдоволь насытились, восстанавливая утраченные силы. Мы смеялись, но я чувствовал, что моего господина тревожат какие-то сомнения. Он их высказал под вечер.

Мы прошли в покои Пелия, он молча выслушал внука, потом приказал позвать Кассандра. Калас сказал, что не знает, как поступить, находясь в двойственном положении — с одной стороны, он взял меня в ученики, с другой — они выросли вместе с Кассандром, и он по-родственному близок ему. Кассандр же торжественно заверил, что клянется перед лицом Гестии, что впредь я не испытаю нужды, и он будет заботиться обо мне, как о собственном сыне — всего лишь за единственную ночь, проведенную со мной наедине.

— Может быть, эромен сам ответит? — робко спросил он Пелия.

Множество мыслей роилось в моей голове, я помнил назидания старика, что не стоит нарушать мир в семье и становиться причиной раздора, мои ощущения от близости с Каласом были настолько приятны, что, возможно, и Кассандр так же нежен, и его проникновения не причинят ни малейшей боли. Размышляя об этом, я пропустил мимо ушей высказывания Пелия, что Кассандр слишком изменился за время долгого отсутствия Каласа в стенах родного дома. Мой же господин был мрачен, он прохаживался взад-вперед по комнате, ожидая моего ответа. Я согласился.

— Он сам решил, пусть так и будет, — зло бросил Калас сквозь зубы и стремительным шагом покинул комнату, я было бросился за ним, но Кассандр удержал меня. Я вырвался из его объятий и заметался по дому в поисках моего господина, но Гелипонт, встреченный мною в конюшне, сказал, что Калас вскочил на первую же лошадь и умчался неведомо куда. Гелипонт начал допытываться, что случилось, я с грустью поведал ему о нашем разговоре и моем решении. Слуга покачал головой, он осуждал мой неразумный поступок — я сам согласился, обидев Каласа до глубокой сердечной раны, чего, я понимал, не следовало делать ни при каких обстоятельствах. Получается, что я предал наши отношения, принизил любовь моего господина, показав, что согласен отдаться любому, кто предложит щедрое вознаграждение за мои услуги. В Элладе многие юноши так и поступали, меняя любовников и отдаваясь тем, кто больше заплатит. Мои щеки горели от стыда, я сожалел о несдержанности и собственной глупости. Я собирался остаться там же, в конюшне, рядом с Гелипонтом, но нас обнаружил слуга Кассандра — Лисимах. Он передал приказ явиться в покои его господина.

Я пошел за слугой, внутри меня рос страх, выжигающий изнутри, я не мог представить, как этот чужой мужчина будет касаться меня. Кассандр полулежал на скамье, попивая вино, он отщипывал куски лепешки, медленно кладя их себе в рот, и рассматривал меня. Лисимах закрыл позади двери, и я невольно вздрогнул, будто пораженный молнией Громовержца. Кассандр обращался со мной, как с рабом: подозвал к себе, приказал раздеться. Его руки ощупали мои ягодицы, провели по бедрам. Меня бил озноб, я проклинал самого себя за глупость, но человека, способного защитить меня, не было рядом. Кассандр посадил меня рядом и прижал к себе, его правая рука тронула и сжала мой фаллос, но когда он заключил меня в объятия и начал довольно грубо целовать — я взмолился, чтобы он не причинял мне боли, хотя должен был оставаться безгласным рабом.

Его тело чревоугодника, хотя и хранившее былую силу мускулов, навалилось на меня, но я оттолкнул, пытаясь освободиться из его объятий. Кассандр перевернул меня на живот, заломив руку за спину, я застонал от боли и отчаяния. Не знаю, откуда все взялось — и кляп, чтобы закрыть мне рот, и веревки, крепко стянувшие спереди мои запястья. Лисимах помогал Кассандру удерживать меня на скамье, я дрался, изворачивался, пока им все-таки не удалось привязать мои лодыжки к бедрам. В таком беспомощном состоянии я напоминал лягушонка. Так вот откуда у Эсона дурная кровь! Лисимах перевернул меня на спину, заложил связанные руки мне за голову, мое тело напряглось и выгнулось. Он привязал веревку к скамье так, чтобы я не мог изменить положение рук. Теперь я всецело находился в их власти.

Кассандр будто переменился, я видел, как раскраснелось и исказилось его лицо. Он начал кричать, что я — прежде всего бесправный раб, а он мой господин. Калас уехал, и теперь мой господин — Кассандр, а за сопротивление мне положено жестокое наказание. Спросил, помню ли я о том, как воспитывают мальчиков в Спарте, делая их мужчинами — сначала с ними совокупляются, а потом нещадно секут на алтаре Артемиды. Эсон был прав, говоря, что его отец откупится, Кассандр начал вслух размышлять о цене, что заплатит Каласу после того, как вдоволь со мной позабавится. Он прохаживался по комнате, видно, размышляя, с чего начать, живописуя, что сделает со мной, и его фаллос, распаленный такими мыслями, наливался силой в его руках.

Мне было страшно, я корил себя за то, что сам попался в расставленную ловушку. Чужие пальцы мяли мое тело, тянули, входили внутрь, а я яростно рычал от собственного бессилия. Мне было больно от проникновения Кассандра, но я терпел, потом он ускорил свои движения, врываясь, не сдерживая собственного желания. Я тяжело дышал, громко стонал с каждым ударом, пронзающим мою плоть, но это только распаляло огонь внутри Кассандра. Наконец, он с торжественным возгласом излил свое семя.

— Хороший раб! — пока мой мучитель отдыхал, пил вино, Лисимах, стоял рядом и, скрестив руки на груди, спокойно рассматривал меня, ожидая очередных указаний своего господина. Я беззвучно кричал и плакал, когда Кассандр, восстановив утраченные силы, подошел вновь. В его руках появилась плеть. Меня перевернули на живот. Мое тело болело и горело внутри и снаружи от ударов и насилия, и плохо помню, что было потом: в памяти сохранились только какие-то обрывки, не знаю, сколько времени провел на этом жертвенном ложе в безграничной власти Кассандра. От ужаса и боли я терял сознание, пока окончательно не провалился в беспамятство.

Я очнулся уже на рассвете в покоях, отведенных Каласу. Меня тошнило, кружилась голова, тело отзывалось нестерпимой болью так, что я не мог шевелиться. Я увидел Каласа, стоящего в дверном проеме ко мне спиной. Он был уже по-походному одет.

— Мой господин! — я смог еле выдохнуть слова. Он вздрогнул и повернулся:

— Ты очнулся! — Калас подошел и присел на край ложа. Его рука нежно отодвинула с моего лба прядь слипшихся от пота волос.

— Мне плохо, Калас!

Он обнял меня и начал целовать, нежно, как будто ничего не было, и я видел просто страшный сон:

— Прости меня, Эней, я ушел, оставив тебя в руках негодяя, но теперь все будет иначе. Я люблю тебя! Чем мне искупить вину?

— Это я, я сам виноват, — только смог прошептать я.

— Нет, я не должен был оставлять тебя, я сейчас пришлю слуг, чтобы помогли тебе умыться и одеться. Нам нужно спешить — мы уезжаем. Геллеспонт уже сложил вещи в повозку.

Меня уложили внутри повозки на мягкое ложе, и медленно поехали в сторону Пеллы, по равнинам, а потом через горные перевалы, где прямо над нашими головами величественно возвышался покрытый снегом Олимп. Гелипонт потом рассказал мне, что неожиданно вернувшийся Калас, увидев мое плачевное состояние, выбил Кассандру два зуба и исхлестал плетьми так, что не осталось живого места. Пелий не осудил внука, лишь посоветовал как можно скорее собраться и отбыть в Македонию. Все произошедшее послужило мне страшным уроком. И я осознал, что Калас меня по-настоящему любит. Он лечил, ухаживал, заботился о том, чтобы мне было удобно в пути. Его страсть ограничивалась лишь ласками и поцелуями, он не пытался зайти дальше. Я же, восстановившись, не находил в себе смелости просить моего господина об иных ласках, чего он, видно, с нетерпением ждал от меня, когда получал удовлетворение от собственных рук.