Калас встал, а женщина опустилась перед ним на колени и захватила ртом его возбужденный фаллос. Оглянувшись вокруг, я поразился действию, разыгравшемуся в перистиле: гости совокуплялись с танцовщицами в разных позах, которые я даже не мог себе представить, но голос Каласа вернул мое внимание ему — он опять велел мне наблюдать, но не только за тем, что делает гетера, но и как она это делает. Он даже попросил женщину проделывать все медленнее, чтобы я мог внимательнее рассмотреть ее движения. После того как Калас излил свое семя прямо ей в рот и опустился на подушки, восстанавливая силы, гетера рассказала мне, подкрепляя жестами, как именно она доставляет удовольствие мужчине таким образом. Для подтверждения собственных слов, она склонилась надо мной и, приласкав мой фаллос рукой, мягко и нежно обхватила губами его навершие. Я задрожал от испытанного возбуждения, но женщина продолжала свои движения, подводя меня к вершинам экстаза.

Пока гетера трудилась над моим копьем, Калас обнял меня, целуя в губы, а я отвечал на его ласки, и они еще больше усиливали мои ощущения. Я стонал и метался в объятиях моего господина, мое сознание помутилось, но сладостная пытка продолжалась, пока мое семя не вырвалось наружу. Потом я лежал и отдыхал, наблюдая за Каласом, который трудился над лоном гетеры, стоящей перед ним на четвереньках. Так он показал мне то, что может быть и между нами, если мы полюбим друг друга. Я не уловил в лице гетеры ни тени боли, только удовольствие, когда твердый фаллос Каласа вошел в ее proctos и начал там свои осторожные движения. По лицу фессалийца я заметил, что мой господин получает при этом невиданное удовольствие. Потом он сказал мне, что хочет, чтобы я испытал такую же любовь, но не здесь, а там, где будем только мы вдвоем.

По всей видимости, Калас хорошо знал этот дом, потому что провел меня в купальни. Там никого не было. По дороге он попросил о чем-то слугу, который незамедлительно расставил лампады, принес на подносе еды и вина, а также какой-то бальзам в маленьком кувшине, и исчез. Я следовал указаниям моего господина, подчиняясь его воле. Не было ни страха, ни мыслей в голове, я был как под воздействием Гипноса, бога сладкого успокоения. Калас снял с меня одежду и положил на скамью, теплую, не успевшую остыть от жаркого дневного солнца. Он целовал мое тело, шептал ласковые слова восхищения, многократно принося клятвы в любви. Он вошел в меня нежно, даже та боль, которую я сперва почувствовал, не шла в сравнение с тем удовольствием, что я получал от его ласк. Мы купались в прохладной воде, и призрачный свет Селены [3] играл на нашей коже, страстные поцелуи и признания Каласа заставляли меня отвечать не менее сильными и полными огня. Казалось, что нашими объятиями мы составляем единое целое, восхитительную гармонию, звучащую под сводом небес. Калас входил в меня вновь и вновь, сплетая наши души в любовном порыве, настолько полном незнакомых, но приятных для меня чувств и эмоций, что я дрожал всем телом даже от легких прикосновений его губ. Иногда я молил о пощаде, не в силах больше выносить возбуждения, возносящего меня на Олимп.

Утомленные, мы еще долго лежали и сжимали друг друга в объятиях, пока небо не начало светлеть, возвещая об отступлении ночи.

***

Калас

Мы тихо покинули гостеприимный дом, старательно обходя тела спящих людей, прикорнувших кто на скамье, а кто и на полу. Слуги привели моего коня. Эней сел позади, крепко ухватившись за меня, и мы поехали, вначале шагом, чтобы не будить спящий еще город, а затем поскакали быстрее. Мимо нас проносились возделанные поля, еще мокрые от росы, рощи, наполненные щебетанием птиц. Я был весел и счастлив, и прижимающийся ко мне всем телом Эней дарил мне эти сладостные чувства. Мы подъехали к роще, где — я помнил с детства — тёк родник, чистый, звенящий под сенью старых дубов. Я повел нас невидимыми тропами, желая показать Энею место, что притягивало меня еще ребенком, восхищало своей нетронутостью и силой.

— Моя жизнь сложилась необычно. Мне было немногим меньше, чем тебе, когда я получил свою отметину, — я повернулся к Энею спиной в подтверждение своих слов, хотя и был одет. — Но странным образом судьи [4] не приняли меня в Аид, приказали жить ради любви, теперь я понял их замысел — чтобы встретить тебя, Эней. Женщины влекли меня к себе, я рано женился, потому что решил, что люблю молодую Алкмену. Ее родители не были против нашего союза — мой род знатен и богат. Но вскоре, насытившись, я почувствовал себя обманутым, получив не то, чего хотел, к чему стремился. Не было единения чувств. Сначала думал, что дело в моей неопытности, отправился странствовать, и разные женщины дарили мне любовь — рабыни, гетеры, но даже самые искусные приносили только удовлетворение. Иногда я загорался страстью в погоне за призрачной мечтой, но не было той дрожи, тех переживаний, того колдовского огня внутри, что даришь мне ты. Я перепробовал не все, но многое, и внешне плод был красив и даже на вкус сладок, но не утолял моей жажды.

— А я? Пресытившись мной, ты опять отправишься на поиски! — Эней печально улыбнулся.

— Нет! Ты — это нечто другое! — воскликнул я.

— Я не столь красив, как Аполлон или Ганимед, не силен, как Арес или Геракл, что привлекло тебя во мне, о Калас?

— У меня нет ответа на твой вопрос, — в смятении чувств я покачал головой, — быть может, оракул в Дельфах в силах ответить за меня, но не я. Мне плохо без тебя, но еще мучительнее — с тобой! Мои дочери скоро выйдут замуж, и сыновья растут, у меня семья, богатый дом, влиятельные друзья и власть, а я не могу совладать с собой! Объясни, Эней, ты обладаешь каким-то даром? Я спрашиваю, но ты уходишь от ответа.

Мы остановились на поляне, где бил родник, изливаясь в маленькое озерцо.

— Я искупаюсь? — спросил Эней и, не дожидаясь ответа, начал снимать с себя хитон. Я замер, пораженный его красотой и непосредственностью. Пока он совершал омовение, не пугаясь ледяной воды, от которой, как я помнил, стыли руки, если даже попытаться быстро ухватить камень со дна, я наблюдал за ним, прячась за ствол дерева. Мои пальцы сжимались, сдирая куски коры, утомительная и болезненная лихорадка мучила меня, мое сознание.

Наконец мой любимый вышел на берег. Капли воды стекали по нежной коже Энея, золотистой и свежей. Он прикоснулся ладонями к своему подбородку, стирая влагу, легкий румянец горел на его щеках; взглянул на меня своими серыми глазами, полными томной неги, и я затрепетал. Эней соблазнял меня, как прелестная наяда [5], внезапно застигнутая Паном [6] за купанием в сокровенном лесу, таинственном и загадочном. Мне привиделся зеленый сад, напоенный любовью, плодовые деревья, благоухающие диковинные цветы, тонкие белые колонны, увитые плющом.

— Эней, Эней, ты сводишь меня с ума… — шептал я, не в силах оторвать губ от безупречного изгиба шеи моего эромена. Эней не шевелился и, закинув голову назад, всецело отдавался моей власти. Я как скульптор гладил совершенное творение природы, изучая каждую ложбинку на его податливом теле. Это были высшие мгновения божественного откровения, снизошедшего на меня. Фаллос моего эромена наливался силой, я понял, что ему нравятся мои ласки, и с каждым разом при моих прикосновениях он уже предвкушает удовольствие. Мы опустились на мягкую траву, я сидел, а Эней, положив мне голову на колени, нежился, согретый лучами солнца. Его глаза были полуприкрыты, а улыбка, такая невинная, будто детская, скользила по губам. Мое сердце часто билось в груди, но я сдерживал себя, не желая беспокоить. На следующий день мы покинем этот благодатный край, родину, которую я давно не посещал, хотя любил всем сердцем. Я не мог предвосхитить волю богов: когда нам еще будет подарено столь волнующее время? Меня тревожили воспоминания, как Кассандр вчера, когда мы ехали в Лариссу, просил меня устроить встречу с Энеем. Он сам хотел понять, что так привлекло меня, разделить мое восхищение. Он клялся, что примет Энея как родного сына, если я позволю прикоснуться к рабу всего лишь раз, единственный раз. Я задумался, смогу ли я разделить свою привязанность к Энею еще с кем-либо? А с братом, который приветлив и мною любим?