Сундук наверху всё еще хранил вещи, купленные для Джованни, но Готье редко открывал его. Осень сменялась зимой, а весна летом — де Мезьер всегда считал, что есть время для того, чтобы собирать камни, а есть — чтобы разбрасывать, а воспоминания приносят лишь томление в члене, что вылечит любая шлюха. Общение должно быть живым или на крайний случай в переписке. Лишь власть и её ощущение — волшебная нить, которую можно дёрнуть и изменить всё вокруг по своему усмотрению.
Однако подходящего случая возобновить отношения с Джованни так и не представилось, пока через четыре седмицы после Пасхи Готье не получил странное письмо, которое было связано с именем Мональдески. Он недовольно свёл брови, когда представил флорентийца, хватающегося за последние соломинки, чтобы не утонуть, и рассылающего крики о помощи всем своим бывшим полюбовникам. Первым вопросом было: почему мне? И это заставило пристальнее приглядеться к событиям. Простая история: христианин клянется проявлять покорность и совершить — за чей счет? — длинное путешествие от Майорки до Болоньи, а затем до Венеции. В одиночку? Ради диплома лекаря, которым можно подтереться в ближайшем сарацинском порту? А затем добровольно уплыть из Венеции на корабле… Сарацинском? Это откуда венецианцы только свои корабли выводят, а любые другие останавливают или топят? О сварах венецианцев с генуэзцами, венецианцев с Папой, венецианцев и любых других знал весь христианский мир. Французское королевство поддерживало Геную. Венецианцы не были врагами, но свято хранили собственные секреты и интересы, наращивая силу и зализывая полученные в сражениях раны.
— Жоффруа! — позвал Готье де Мезьер, вставая из-за стола. Он прошелся по своему кабинету, разминая ноги и уставшую спину. Чутьё, еще ни разу не подводившее, твердило, что здесь кроется какая-то тайна, а в Мональдески живёт странное свойство влипать во всякие непредвиденные обстоятельства. — Кого мы сможем срочно отправить в Болонью? Нужен не только сметливый, но и крепкий.
— Мой брат, Жерар, сейчас в Париже. За остальными нужно посылать, — секретарь пристально наблюдал за своим хозяином, ожидая ответа. Господин королевский советник думал, намереваясь четче обозначить свою мысль.
— Пусть сначала едет в Марсель, в бордель Фины Донати. Жерар там уже был со мной. Вытрясет из мадам и некоего Антуана Марсельского всё, что им известно о Мональдески. Угрожает, я лишних денег не дам. Затем отправляется в Болонью и найдёт некоего Мигеля Мануэля Гвиди. Угрожать не нужно, пусть следит. Если там появится Джованни, то Жерар его знает. Флорентийцу можно погрозить и даже шантажировать. Если будет прикидываться бедным агнцем, то Жерар поедет с ним в Венецию. И пусть напомнит, что королевская служба никуда не делась, и при благополучном возвращении Джованни будет выплачена благодарность. Чувство у меня такое — не одни мы нашими людьми в доверие к венецианцам втираемся!
***
[1] Халил не требует от Джованни верности себе единственному
[2] 25 марта по Григорианскому календарю.
========== Глава 10. Последняя подпись ==========
Брат Эухенио из Сарагосы не появлялся в университете уже четвертую седмицу, сказываясь больным и немощным. Мигель Мануэль заметно нервничал, предполагая, что магистр теологии лукавит: заперся в стенах монастыря и в тишине и покое трудится над своим очередным трактатом, поскольку проделывал такое уже не раз. Джованни чувствовал, как его раз за разом переполняет отчаяние, когда он узнавал, что синьора Эухенио не будет в университете и в этот день. Синьор де Луцци тоже не усидел в Болонье, поэтому назначил флорентийцу день экзамена, задал пару вопросов и попросил зайти после воскресного дня, чтобы забрать рекомендательное письмо о том, что синьор Мональдески обладает достаточными знаниями.
Джованни как обычно появился ранним утром к первым лекциям, в перерыве встретился с Модино де Луцци, который крепко его обнял и пожелал удачи. В своём отзыве учитель написал много лестного, давая высокую оценку знаниям, однако он лишь на полшага приблизил к заветной цели. Джованни с грустью в сердце присел на скамью у дверей пустой аудитории, ведущей в царство де Луцци, где вываренные черепа соседствовали с засушенными воловьими кишками и многочисленными рисунками внутренних оболочек тела животных и людей, и чуть было не опоздал к началу диспута, который был устроен прямо во внутреннем дворе. Видимо, воспользовавшись слухом, что влиятельный магистр теологии синьор Эухенио продолжит хворать и на этой седмице, еще один магистр теологии, более молодой выходец из Неаполя, решил устроить между своими учениками диспут. Да какой!
«Как мы можем нарисовать положения лиц в Святой Троице?». Один из соперников начертил на пергаменте три соприкасающихся круга, заходящих один на другой, второй же — изобразил равносторонний треугольник и вписал в него круг.
Занятия прекратились. Студенты столпились во дворе, облепили внешнюю галерею, а каждый из двух оппонентов выступал с пространной речью, подкрепляя ее словами из Писания и трудов святых церковных мужей. Сложность заключалась в том, как уместить деяния Отца, Сына и Духа, чтобы они соответствовали написанному и изображенному. Святой дух проявлялся через Сына и Отца, но как происходит творение в мире, если Сын является частью Отца? Один приводил в пример солнце, которое можно счесть подобием Бога, где свет, видимый нам — Сын, Иисус Христос, а тепло, ощущаемое нами — действие Святого духа. Другой же утверждал, что все три лица — будто острые углы, когда каждый действует сам по себе, но соприкасается основанием с другими, и так они взаимодействуют. Диспут затянулся до глубокой ночи, пока собравшиеся на совет магистры не решили отложить его до завтрашнего дня.
Студенты разошлись по тавернам, поскольку были голодны и возбуждены зрелищем, продолжая спорить до первой кружки пива или стакана вина, которые затмевали разум и предлагали ученикам возрадовать себя шутками и песнями. Джованни попрощался с товарищами, с которыми успел сдружиться за эти три прошедшие седмицы, со вздохом посмотрел в сторону улицы, ведущей к дому Модино де Луцци, мысленно прощаясь с прекрасным человеком, с которым удалось повстречаться на короткое время. Анатом уезжал в Милан, где собирался представить свою книгу. Мигель Мануэль тоже давно ушел домой, не дожидаясь окончания диспута. Джованни заставил себя шагнуть в темноту улицы Равенны, имея перед собой лишь дальние огни над башней святого Виталия. Редкий свет пробивался через ставни домов, в одном месте слышался громкий разговор повздоривших супругов, в другом — голоса родителей, отчитывающих детей за шалости. Темнота ночи давила, обнимала ледяными пальцами до мурашек по всей поверхности кожи. Джованни, несмотря на то, что подбадривал себя смелыми речами, не решался оглянуться. Иногда ему слышались чужие шаги за спиной, и пот струился по щекам, когда казалось, что над ухом кто-то натужно вздыхает. Дорога от башни была еще страшнее: одной рукой приходилось ощупывать кладку стен, а другую выставлять перед собой, чтобы не натолкнуться на что-нибудь или кого-нибудь, затаившегося во тьме. «Я в городе, никого нет, все спят!» — успокаивал Джованни разыгравшееся воображение. Тело напрягалось, внутренности сводило судорогой, одежда стала мокрой, каждый шорох казался раскатом грома, и мнилось, что тысячи адских демонов следуют по пятам, чтобы наброситься и разорвать на куски, причинив страшные мучения. «Сначала нагнут всей преисподней, потом уже порежут на лоскуты», — засвербил в голове внутренний голос, и стало смешно. Впереди забрезжил свет, флорентиец устремился ему навстречу как ночной мотылёк, и сердце его переполнилось радостью, когда он увидел Халила и Али, сидящих на пороге дома, выставив перед собой несколько лампад.
— Я вас так люблю! — Джованни крепко сжал в объятиях своих друзей.
И лишь после того, как насытился, окончательно приходя в себя, понял, что недосыпание, напряжение и волнение в последний месяц сильно сказались на его душевном благополучии, вызвав болезненное расстройство. Халил с нежностью поглаживал руку, заглядывая в глаза и прижимаясь бедром. Али подливал вина, пересказывая, как они переволновались, когда хозяин не вернулся засветло, как хотели начать поиски, но не знали даже, в каком направлении находится тот дом, где обучается Джованни.
