— Я с вами, — успокаивающе улыбался флорентиец, чувствуя себя очень счастливым: в теплых объятиях, рядом с ярким очагом, с полным пищи животом, с разумом, расслабленным сладким вином, с волнительным ощущением поцелуев на коже запястья.
***
Вчерашний диспут на тему очень утончённую и опасную, если за ней не уследить, магическим образом вылечил болезнь брата Эухенио из Сарагосы, и тот ранним утром был уже в университете, намереваясь наблюдать за продолжением диспута. Однако его ждало разочарование — спорщики ночью перепились, подрались и успели замириться, поэтому выступить перед учениками с самого утра оказались неспособными. Синьор Джиберти торжественно объявил с верхней галереи, что диспут переносится на полдень, а там — как получится.
Тогда Мигель Мануэль проявил недюжинный талант и заманил синьора Эухенио в пустой зал библиотеки, где попросил поговорить с новым претендентом на звание магистра медицины, который готов в кратчайшие сроки сдать экзамен с высочайшего позволения декана. «И если вам, достопочтенный синьор, его знания придутся по вкусу, и вы их оцените высоко, то нужно подписать здесь…» Джованни, который наблюдал за собеседниками, стоя в проёме двери, не решаясь зайти без разрешения, показалось, что свиток с отзывом появился в руках Мигеля Мануэля ниоткуда, чудесным образом. Флорентиец задумался: уж слишком много совпадений на сегодня: появление монаха, готовый отзыв, который нужно всего лишь подписать.
Синьор Эухенио подслеповато воззрился на Джованни, потом махнул рукой, приглашая подойти ближе:
— Значит, вы, синьор, — монах запнулся и попытался найти имя на свитке.
— Мональдески, — подсказал Мигель Мануэль, указывая пальцем на строчки и чуть склоняясь, но так, чтобы не соприкоснуться.
— Ага, — монах распрямился и с любопытством принялся разглядывать Джованни. Флорентиец почувствовал, что его щёки наливаются горячей краснотой от смущения. — Ага, — повторил синьор Эухенио, о чем-то раздумывая. Его лицо было широким и румяным, с живой мимикой, седые волосы топорщились в разные стороны — бороду и тонзуру монах давно не брил. Взгляд светлых водянистых глаз вовсе не казался строгим, в нем иногда проскальзывала насмешка, пока Джованни пытался успокоить себя и стоять прямо, не переминаясь с ноги на ногу.
— А что вы можете сказать об идеях Петра Абанского из Падуи о различиях между философией и медициной? — неожиданно спросил синьор Эухенио, переходя на латынь.
Джованни первый раз слышал имя этого человека, и тем более — не мог даже догадываться о предмете высказывания. Он беспокойно взглянул на Мигеля Мануэля и понял, что вопрос и его застал врасплох. Синьор Гвиди побледнел и крепко сжал губы, поигрывая желваками на скулах, но вынужденно хранил молчание. В этом деле таилась какая-то хитрость, неприятная правда, возможно — опасная или неудобная. Джованни же предлагалось либо солгать, заявив, что он запамятовал, но конечно слышал об идеях Петра весьма подробно, либо ответить честно, признав тем самым своё поражение. И он решился…
— Поскольку, — начал он отвечать на предложенной латыни, — такие идеи настолько противоречивы и вздорны, то и имя их автора и суть, которые вами упомянуты, предпочли бы остаться неизвестными и не быть произнесены вслух.
Джованни пристально посмотрел на синьора Эухенио, с волнением ожидая от него телесного ответа на свои слова. Губы патриарха университета внезапно дрогнули и расплылись в улыбке, в глазах сверкнул задор. Синьор Эухенио с удовольствием потёр руки:
— Как примечательно, молодой человек, вы употребляете местоимение quae в своей речи. Я начинаю вспоминать годы собственной юности, когда только приступил к изучению латыни в университете в Монпелье. Рядом со мной на скамье сидели такие примечательные люди, — он мечтательно вздохнул, — я немного отвлёкся, предавшись приятным грёзам. Так вот, это местоимение вы используете, будто хорошо знакомы с формулярами писем, связанных с вопросами юриспруденции или богословия. Наверно, вы многим интересуетесь?
— Вы правы, — Джованни почувствовал, как его уши становятся горячими, словно у мальчишки, и не мог понять, к чему клонит синьор Эухенио — ругает или хвалит? — Прошлые осень и зиму я провёл в Авиньоне, где увлеченно занимался подобными вопросами. Но медицина мне кажется важнее.
— И чем же, позвольте вас спросить? — профессор изобразил удивление.
— В ней заключено слишком много знаний из права, богословия и философии. Увлекаясь же любой одной из перечисленных наук, понять медицину невозможно.
— У вас, молодой магистр, — произнёс со значением синьор Эухенио, после некоторых размышлений взявшись за стило, — прекрасное будущее. Я с удовольствием поставлю свою подпись.
Джованни будто всей поверхностью кожи почувствовал, как Мигель Мануэль выдохнул и расслабился, открывая глаза. У него самого в душе творилось нечто странное: он не помнил, что именно ответил Эухенио, будто последнюю фразу кто-то стёр мокрой тряпицей из разума.
Мигель Мануэль рассыпался в восторженных словах, посвященных уму, чести и прочим достоинствам магистра теологии, подхватил Джованни под руку и вывел из комнаты в длинный коридор. Приказал ждать, пока он не сходит к декану и не принесёт диплом. Джованни заметил, как синьор Эухенио, опираясь на клюку, выходит из комнаты. В сердце флорентийца огнедышащим цветком назрело странное чувство недосказанности. Что он избежал какой-то опасности:
— Синьор Эухенио, скажите пожалуйста, ведь дело не в quae?
— Пройдемся, доведёшь меня до аудитории…
Они медленно прошли вдоль открытой галереи верхнего этажа. Внизу двор переполняли студенты, в ровный квадрат было видно ярко-голубое небо, расчерченное ласточками. Синьор Эухенио внезапно остановился и окинул взглядом весёлых студентов, покинувших аудитории после лекций.
— Видите ли, синьор Мональдески, университет — это некое братство. Свободное, вольнодумное, живое, благоухающее юностью и невинной наивностью. Не так давно я получил письмо из Авиньона от некоего достопочтенного брата Доминика с назидательным требованием не позволить учиться медицине некоему Джованни Мональдески, что вернёт его обратно к обязанностям, возложенным на него Святым Понтификом. И я задумался: стал бы тот юноша, сын сапожника из Кагора [1], которого я когда-то знал, слушать наставления своего отца или духовника, если бы видел перед собой некие высшие цели, и стал бы он, добившись всего, останавливать на пути тех, кто похожи на него? Я не позволил вам здесь учиться, я выполнил всё, что было изложено в письме. Однако университет — «универсум», вселенная — означает нечто бескрайнее и свободное от людских низменных желаний и подчиняется желаниям Господа нашего — его законам и его воле, постигая их опытным путём.
***
[1] Жак д’Юэз — действующий Папа Римский Иоанн XXII изучал медицину в Монпелье и право в Париже.
========== Глава 11. Господь любит блаженных ==========
Радость и облегчение были расчерчены на лице Мигеля Мануэля яркими красками, когда он вышел из покоев декана на внутреннюю галерею двора и поманил пальцем ожидающего его Джованни:
— Всё будет подписано в ближайшее время, но… — он запнулся, искусно изобразив замешательство, — надо бы заплатить немного. Если хочешь получить диплом сегодня к вечеру. Двадцать лир. Нотарию.
— Но… а… — промямлил Джованни, сраженный такой наглостью, а потом взял себя в руки. В поясном кошеле набралось бы не больше восьми или девяти, если считать и с мелкими монетами. — Я заплачу, но у меня нет сейчас с собой столько денег.
— Не беда! — взмахнул рукой Мигель Мануэль. — Дай сейчас, сколько сможешь, а потом сочтёмся, когда я тебе диплом отдам. Ты письма для моего брата приготовил? Нет еще? Ну, там не нужно ничего особо сочинять, очень кратенько — жив-здоров, учусь. Когда принесёшь?
— Ну, э… если сейчас домой вернусь, то после полудня будут готовы, — у флорентийца голова пошла кругом: вот так всё просто? Они обменяются бумагами с Мигелем Мануэлем, а завтра можно отправляться в путь? — Скажите, идея с диспутом ваша, синьор Гвиди?
