«Счастливый! — вздохнул Джованни, укладываясь рядом с восточным рабом, который сейчас казался разгоряченным не меньше протопленного кухонного очага, и осторожно погладил Халила по влажному лбу. — Завтра похвастается перед Али, что «Флорентиец» его по-прежнему любит, а в немилости оказался уже сам мальчишка. Тот точно вспылит, обидится… а потом…»

На этом месте предрассветные рассуждения Джованни закончились, и он заснул.

========== Глава 2. Мост Рубаконте ==========

— Нино! Нино! — так призывно на весь квартал может орать только Фиданзола, обращая на себя внимание сына. Джованни с трудом продрал глаза, не замечая ничего вокруг, быстрыми скачками пересёк пространство комнаты и чуть не скатился с лестницы, едва удержавшись за выступающую балку над собой. Он распахнул ставни окна, выходившего на узкий мостик, протянутый над улицей, и наполовину высунулся наружу:

— Что случилось? — спросил он испуганно, еще плохо соображая, где находится.

— К тебе поверенный пришел от синьора Моцци! — торжественно объявила Фиданзола так, чтобы ее услышала даже та часть обитателей их сестьеры [1], которая не успела прильнуть к окнам.

— Сейчас спущусь! — пообещал Джованни, яростным взглядом выпроваживая мать обратно в дом. Он хмуро посмотрел на небо: дождевые облака почти рассеялись, и сквозь их толщу уже проглядывали желтые лучи утреннего солнца, обещающие теплый день. Отвернувшись от окна, Джованни растер щеки, пытаясь привести мысли в порядок и вспомнить, о чём он вообще вчера просил синьора Моцци. «Нотарий. Пьетро!» — Джованни стукнул себя по лбу и поспешил наверх. — Где же? — испрашивал он, роясь в дорожном сундуке. — Вот он!

Джованни захлопнул крышку и с осторожностью расстелил витиеватые строки, оставленные на тонком пергаменте безымянным писцом Агда. «Джованни, сын Райнерия Мональдески, гражданин Флоренции, нотарий». Он вернул документ обратно в футляр из толстой кожи. Лёгкий вздох заставил обернуться — Халил лежал на боку и внимательно наблюдал за действиями своего синьора. Длинные пряди волос восточного раба спутались и слиплись между собой, нависали над лицом, а у него не было возможности отодвинуть их в сторону.

— Как ты? Боль не ушла? Только не смей мне лгать!

— Иногда будто собака кусает меня в грудь, держит, а потом отпускает, — шепотом ответил восточный раб и медленно перевернулся на спину.

— Мне нужно будет уйти. Давай я тебя отведу в главный дом, посажу на кухне под присмотром родни. Они тебя накормят, — Джованни помог Халилу сесть на кровать и спустить ноги. Затем принялся разыскивать по комнате их одежду.

— Разве я не буду наказан, мой синьор? — удивлённо воскликнул восточный раб, пытаясь заглянуть в глаза флорентийцу.

Джованни шумно вздохнул: видно, в тех землях, из которых прибыл Халил, господа не медлили с расправой за плохие поступки. В сознании флорентийца весомыми наказаниями были пост, покаяние и порка плетьми. За тяжкие преступления заключали в тюрьму, заковывали в цепи, приговаривали к смерти. Захотелось перечислить их все и тем самым как следует напугать, но Халил выглядел сейчас таким трогательно беспомощным и в то же время заинтересованным в скорейшем решении своей участи, что своим видом развеселил Джованни. Он присел рядом, приобнял и с нежностью погладил ладонью по животу.

— И как же мне это сделать? — шепнул, чуть коснувшись губами ушной раковины. Тело Халила был чересчур горячим, отчего внутри Джованни зародился страх: не является ли это признаком скорой болезни? — У нас так всё быстро не решается, — он принялся сочинять, — сначала я отведу тебя на кухню, где ты отведаешь стряпню моей матери, затем Али из мести выдерет тебе половину волос, когда я прикажу ему тебя причесать, весь день ты будешь слушать нашу речь и учиться, повторяя слова и фразы, а вечером я вновь запру тебя в этой башне, буду давать пить горькие отвары и говорить с тобой только на своем языке. И так будет повторяться каждый день. А потом я буду испытывать тебя трудной дорогой и болью в натруженных плечах от тяжелой сумы с нашими вещами. Как по тебе? Не слишком легкое наказание?

— Нет, мой синьор, спасибо за твоё милосердие, — откликнулся Халил, он повернул голову к Джованни и тот не удержался от краткого поцелуя в губы. Восточный раб изумлённо взмахнул ресницами. — Я не понимаю!

— Хорошо, — флорентиец опять вздохнул и выпустил Халила из рук, — скажу просто: на корабле аль-Мансура или на твёрдом берегу, для вас двоих не изменилось ничего. Быть может, вы знаете больше, чем я, и скрываете многое, что мне не следует знать, но здесь — я ваш синьор!

— Простите, господин, — Халил несколько раз утвердительно кивнул и сделал попытку опуститься на колени.

— Я не разрешал!

— Простите!

— Ни тебе, ни Али не позволено совершать действия, о которых вы не рассказали мне! — продолжил говорить Джованни уже строгим голосом, но потом заставил себя смягчиться и даже слегка улыбнулся. — Несмотря на свою болезнь, ты останешься моим слугой, который отправится со мной дальше. И передай мои слова Али. Он тоже мой слуга, и пусть не забывается!

— Мой синьор, — на лице Халила всё еще читалась тревога, — только слугой?

— И моим кормчим! — последние слова вызвали улыбку на губах восточного раба, а на его щеках вновь мелькнули ямочки, которые делали его образ еще более умилительным. Джованни заставил себя отвлечься, поспешил одеться сам, довести Халила до ночного горшка и облачить в шоссы и халат.

Синьор Николо Гвинери, поверенный Ванно Моцци, терпеливо дожидался в пустом зале таверны, пробуя на вкус лучшее вино, что могла предложить семья Мональдески. Он внимательно выслушал рассказ Джованни об опыте работы нотарием и чуть разочарованно покачал головой:

— Синьор Моцци нуждается в человеке, который будет разбираться в финансовых делах: сделки с недвижимостью, покупка товаров, одалживание денег под определённый процент. Вам, синьор Мональдески, не кажется слово usura чем-то греховным и порочащим вашу веру?

Джованни вежливо улыбнулся и покачал головой:

— Я как раз и предложил свои услуги, а синьор Моцци счел меня подходящим человеком именно потому, что этот грех, по сравнению с моими другими грехами, будет не столь уж тяжким. Что касается моего опыта, синьор Гвинери, то дайте срок, и мой брат Пьетро будет в совершенстве знать законы республики!

— А разве вы, синьор Мональдески, знаете их в совершенстве? — с нескрываемым сомнением задал вопрос поверенный дома Моцци и разом охолодил пылкость речи Джованни. Тот задумался, скрестил пальцы и упёр их в подбородок:

— Десять лет назад, синьор Гвинери, я не мог написать и собственного имени, а Пьетро в мои годы хорошо образован. Я поручусь и моя семья поручится за то, что мы не подведём. Я знаю, что у меня мало времени, однако всё возможно с Божьей помощью и сильным желанием.

Они пошли в сторону рынка [2], где располагалось здание гильдии флорентийских банкиров и нотариев. Там синьор Гвинери помог Джованни заполнить бумаги, чтобы подать прошение на вступление в гильдию, и заплатил взнос. Затем они отправились в городской совет, пройдя несколько кварталов запруженных людьми улочек, и Джованни получил разрешение на работу с городским архивом. И в первом, и во втором случае пришлось долго ожидать, пока синьор Гвинери вёл многословные беседы, пользуясь именем их общего покровителя. После вчерашнего дождя в городе стояла сырая духота, смешанная с тягучим смрадом уличных нечистот. Камиза, прикрытая плащом, липла к телу, и вся одежда казалась настолько мокрой, будто флорентиец искупался в Арно, не обнажаясь. Щеки то заливались пунцовым румянцем, то бледнели, пока Джованни представляли некоторым членам гильдий, попадавшимся им по пути. Конечно, в глазах многих вспыхивал интерес: по какой причине семейство Моцци оказывает покровительство уже довольно взрослому мужчине. Двоих из их собеседников Джованни знал по «прошлой» жизни, все сделали вид, что впервые его видят, или действительно уже не помнили.