К ним подошел секретарь декана и сказал, что синьор Бартоломео уже пришел, поэтому готов принять сначала синьора Луцци, а затем синьора Мональдески. Учитель анатомии бодро поднялся с места, но у декана пробыл недолго. Затем в кабинет декана зашел Джованни, которого вновь охватила дрожь, и он с трудом призывал себя к спокойствию, поскольку то, что он намеревался предложить синьору Джиберти, было единственным возможным способом выпутаться из ситуации, созданной бахвальством и ложью Мигеля Мануэля, которая спасла на Майорке, но обернулась так, что своё путешествие до Болоньи флорентиец совершил напрасно.
— …обязательства банкирского дома Моцци, синьор, и еще сорок флоринов золотой монетой прямо сейчас, синьор Джиберти, я не шучу! — Джованни старался быть убедительным. — И все эти деньги получаете вы и университет. Мой покровитель очень заинтересован, чтобы я получил степень мастера в ближайшие три седмицы.
— Но у вас нет образования, синьор Мональдески, — шепотом пытался возразить декан, разглядывая содержимое четырёх мешочков с золотыми монетами — целое состояние. — Экзамен. Двенадцать магистров. Сейчас лето — я их даже не соберу!
— Пусть мне дадут рекомендации, хотя бы те, кто есть! Например, я знаю, что синьор Гвиди поручится своей репутацией, что мои знания настолько хороши, что позволяют выдержать диспут и получить степень магистра. Синьор Джиберти, разве вам еще кто-нибудь из студентов предлагал такие деньги и такой большой взнос на нужды университета?
— Ладно, синьор Гвиди, а кто еще?
— Я готов сдать экзамен синьору Луцци. Он тоже ваш лучший учитель. Назовите еще любого другого!
Синьор Джиберти вытащил пять монет из одного мешочка, разложил столбиком, добавил еще один мешочек с десятью флоринами, а затем сгрёб это всё в шкатулку, стоящую на его столе:
— Третьим будет синьор Эухенио из Сарагосы, наш старейший магистр и очень уважаемый человек. Если вам, синьор Мональдески, удастся убедить его в своих теологических познаниях, то мне его слова будет достаточно, чтобы выдать диплом о вашей степени мастера. Позовите моего секретаря.
Джованни уже почти дошел до прикрытой двери и тронул створку, как вспомнил, что забыл предупредить:
— Синьор Джиберти, я вас умоляю — только ни слова о том, что меня поддерживает банк Моцци или еще кто-либо. Мне будет неудобно себя чувствовать и перед студентами, и перед учителями.
— Да, вы правы, — кивнул декан, — обязательства флорентийского банка мы рассмотрим потом.
Он спрятал бумагу Ванни Моцци в стол, а пришедший секретарь, исполняя обязанности нотариуса, вписал в договор, что двадцать пять флоринов поступили в казну университета за обучение Джованни Мональдески, а затем выдал особую расписку, что флорентиец теперь находится под покровительством университета и Папы и не может быть судим светской властью.
На горячей от полуденного солнца галерее Джованни выдохнул и, ощущая себя уставшим и опустошенным от жизненных соков, облокотился на парапет. Сейчас он отдал всё золото, что ему принадлежало по праву, и даже часть того, что передал аль-Мансур. Хотелось теплых объятий, поцелуев, утешений, что сделанный сейчас шаг — правильный. Внутренний голос подсказывал, что всё это можно найти в молитве к Господу и получить, проявив усердие. Сердце указывало на церковь, но разум спорил с ним, утверждая, что еще не настало время, чтобы упасть в забвение и отрешиться от мира.
Джованни вернулся к секретарю, спросил, где найти библиотеку. Убедился, что рукопись «Анатомии» там есть, и можно занять себя чтением. По расписанию занятий выходило, что Мигель Мануэль тоже после полудня читает две лекции, поэтому его можно было бы встретить во время перерыва. Джованни настолько погрузился в чтение трактата де Луцци, что не услышал колокольного звона, отмечавшего церковный час. Сильная жажда и голод заставили отложить книгу в сторону. Синьор Гвиди читал вторую лекцию. Джованни завороженно замер в проёме двери: показалось, что на кафедре сидит Михаэлис, теряющийся обликом в полутени, и рассказывает словами Авиценны о пульсе.
Вино и капустный пирог, купленные в ближайшей таверне, дали новые силы. Джованни вернулся в университет и дослушал лекцию Мигеля Мануэля до конца, умостившись на краю скамьи. Когда студенты разошлись, то первый вопрос, который задал синьор Гвиди, был о письмах.
— Я написал, они хранятся в надёжном месте. Как только я получу диплом, вы, синьор, ими завладеете, но не раньше, — Джованни пытался отвечать сдержанно, но, судя по внешнему виду Мигеля Мануэля, продолжал портить тому настроение. — От вас требуется письменное поручительство для декана, что вы мои знания оценили высоко. Экзамен Мондино де Луцци я сдам, Михаэлис многому меня учил. Дальше мне нужна помощь с неким синьором Эухенио из Сарагосы. Что он за человек?
Синьор Гвиди молчал, не совсем понимая, почему флорентиец оказался более осведомлён, чем он сам, и каким образом случилось так, что и декан принял сторону Мональдески. Однако поразмыслив, что некоторыми своими шагами Джованни приблизил себя к заветной цели, решил принять его более миролюбиво:
— Эухенио — монах. Он не каждый день бывает в университете. И просить его за тебя я смогу, только когда в твоих знаниях убедится Мондино. И только просить! Очень смиренно… просить.
***
[1] реальный персонаж. Mondino de’Liuzzi (1270-1326), анатом из семьи флорентийцев. Получил степень мастера в 1292 году. Издал книгу «Anathomia» в 1316 году, первый трактат по анатомии со времён Галена. Считался на тот момент самым опытным анатомом, вскрывал трупы людей.
========== Глава 8. Мы должны друг другу доверять ==========
Джованни кратко пересказал Мигелю Мануэлю свой разговор с деканом и напустил таинственности о том, кто оплатит университету все издержки. Синьор Гвиди морщился, будто съел кислый лимон, настаивал, что должен обо всём знать, раз уж их отношения продолжаются, но Джованни тоже потратил немало усилий, чтобы пресечь все попытки дознаться до правды.
— Если вы мне просто поможете, синьор Гвиди, то это не будет стоить и медного денье. Решайтесь, — уверенно продолжал свои уговоры флорентиец, — ваши знания и знакомства в обмен на моё скорейшее исчезновение.
Метаморфоза недовольного Мигеля Мануэля в полностью удовлетворённого походила на свойства его брата. Джованни любовно примечал, как разглаживается глубокая морщина на переносице, расслабляются губы, розовеют скулы, выравнивается дыхание. Разбуженная змея будто засыпала в сытости.
— Тебе нужно посещать лекции, выберешь их себе сам, чтобы походить на приезжего новичка. Если будут спрашивать, откуда ты — ответишь, что из университета Монпелье. Про Агд — ни слова. И вообще больше помалкивай. Мавра и сарацина сюда не приводи [1]. С Мондино я поговорю, чтобы брал тебя на свои занятия. Но брат Эухенио стоит всех остальных магистров, с которыми ты не встретился. А меня недолюбливает за внешность.
Они вышли вместе из здания факультета. Мигель Мануэль рассказал, что переехал в Болонью из Салерно, поскольку школа там начала затухать со смертью некоторых «великих умов», о которых он не стал распространяться подробнее, а теперь вся наука постепенно сосредотачивается в Болонском и Падуанском университетах, вступивших в соперничество.
— В Болонье пока спокойно. А Падуя постоянно под угрозой осады Кангранде делла Скала…
Джованни отказался идти домой к Мигелю Мануэлю за обедом, сказал, что лучше будет брать оплату мукой и зерном. Тот в ответ пожал плечами, но казался еще более удовлетворённым. Солнце клонилось к горизонту, и хотя день еще продолжался, улицы пустели: горожане привычно, повинуясь церковным часам, затворяли ставни в лавках, перегружали нераспроданный товар с открытых столов в погреба, разжигали очаги, чтобы сварить вечернюю похлёбку. Из труб потянулись тонкие струйки сизого дыма, смешиваясь с жаром, что шел от раскалённой черепицы крыш. Вечернее время было благим: начинал дуть приятный ветерок со стороны каналов и рек, он остужал внутренние галереи домов, шевелил листья деревьев, позволял ласточкам выбираться из гнёзд и расчерчивать охотой розовеющее небо.
