— Ты поднимайся, а спутники пусть подождут на улице, — ответил Мигель Мануэль, поворачиваясь спиной. Они поднялись на второй этаж. В доме было чисто, но весьма скромно: слева от лестницы — большая гостиная с окнами, выходящими на улицу, за ней — узкая комната, где хозяин хранил бумаги и держал стол для письма, справа двери вели в спальни. Над вторым этажом была надстроена мансарда, а кухня, по всей видимости, располагалась внизу, за лавкой, во внутреннем дворе, куда вела лестница в другом конце дома. — В жилой половине, — продолжил Мигель Мануэль, отвечая на немой вопрос Джованни, — три комнаты. У меня двое детей и жена беременна третьим. Комнату наверху я сдаю одному студенту. Хотел и тебя туда подселить!
— Мне есть где жить в Болонье. Со мной еще двое мавров, которых аль-Мансур следить приставил.
— Что-то они не сильно похожи на воинов, — Мигель Мануэль жестом предложил Джованни присесть на скамью в передней комнате, а сам расположился в кресле напротив.
— Смотри глубже — кого я не брошу в своих странствиях? — флорентиец сделал многозначительную паузу в своей речи и огляделся. Он окончательно обуздал свои страхи, пока поднимался по лестнице, шепча про себя словно молитву: «Он — не Михаэлис, он — не Михаэлис». — Мне странно: живёшь ты не в роскоши, чем же ты собирался аль-Мансуру заплатить, чтобы он меня с собой увёз?
Мигель Мануэль усмехнулся и прикрыл ладонью рот. Верхней частью лица, без тёмной курчавой бороды, он всё больше стал походить на своего брата:
— Я бы заплатил всего один раз, если бы ты не начал требовать диплом!
— От тебя зависит: скорее получу — скорее уеду! — пожал плечами Джованни. — Вот только ты обещал мне содержание до конца обучения.
— Тебе одному! Но не людям аль-Мансура.
— Одному. Я согласен. На еду, бумагу, перья… у меня нет ничего, что мне принадлежит. Я же раб аль-Мансура, который передал меня тебе.
— Ты слишком многого хочешь. Экзамен тоже имеет цену, а подарки учителям? А нотарий, секретарь, флейтисты и дудочники на ужине [4]?
***
[1] названия «вафля» тогда не существовало. Взбитые яйца, соль, мука, вино, тертый сыр — всё это зажималось между двумя раскалёнными листами железа с узорами.
[2] Саму́м (араб. سموم (samūm); — знойный ветер) — сухие, горячие, сильные местные ветры пустынь, налетающие шквалами и сопровождающиеся пыле-песчаными вихрями и бурей; песчаный ураган. Такой ветер представляет собой сильный, но кратковременный шквал, сопровождающийся пыле-песчаной бурей.
[3] В Болонье есть Via dell’Inferno — улица Преисподней. Она была центральной улицей иудейского квартала, когда в городе появилось гетто в середине XVI века. Гетто было отдельным миром и закрывалось на ночь. Что же касается начала XIV века — в Болонье жили разные люди, кварталы еще не были настолько обособленными по национальному признаку, но я описываю именно эту улицу. Нет оснований считать, что иудейская община жила разбросанно по городу или мигрировала с места на место.
[4] когда я в следующих главах буду описывать университет, то расскажу общую идею внутренней жизни университетов. Я уже касался этой темы ранее, когда писал о Парижском университете и университете в Монпелье. Документ о стоимости магистерского экзамена с перечислением подарков и расходов известен для начала XV века. Устраивался ли банкет профессорам веком ранее — неизвестно (истоки традиции?).
========== Глава 6. Когда не осталось страха ==========
«Флейтисты и дудочники! Жалкий лжец и торгаш!»
Мигель Мануэль говорил спокойным голосом, часто уходя мыслями в какие-то пространные рассуждения о долговременном накоплении знаний, обучении у разных мастеров и важности научного диспута с мудрецами, получившими своё звание по праву. Последние слова он подчеркнул в своей речи не раз, явно указывая на дерзость флорентийца, пожелавшего получить всё и сразу. В то время, когда синьор Гвиди замирал в кресле в одной позе, остановив отрешенный взгляд на остром углу ромбовидного узора ковра, лежащего посередине комнаты, или на шероховатом и неровном мазке побелки на стене, Джованни видел перед собой отражение Михаэлиса. Такое знакомое. Заставляющее сердце ускорять свой бег. Но когда Мигель Мануэль менял позу, этот образ будто подёргивался рябью, а затем рассыпался острыми ранящими осколками.
«Нет, это не он!»
Джованни сидел и слушал, наблюдал и сравнивал, продолжая удерживать себя на краю пропасти, и внезапно на него снизошло озарение: страх исчез. Не важно, как примет Михаэлис рассказ своего брата о связи флорентийца с аль-Мансуром, не важно, хватит ли знаний, чтобы выдержать научный диспут и сдать экзамен в университете, не важно, что Мигель Мануэль только делал вид перед Якубом на Майорке, что богат и всесилен. Джованни удалось собрать свою волю и совсем по-иному взглянуть на человека, который сейчас сидел перед ним.
— …И ещё, — продолжил излагать свои пожелания синьор Гвиди, — мне нужны письма, которые ты якобы напишешь Михаэлису за годы учёбы. Я их буду пересылать вместе со своими. Не часто, но мой любимый брат будет спокоен: ты в Болонье, учишься, жив и здоров. Вот на это у меня для тебя найдётся пара листов бумаги и чернила, — Мигель Мануэль встал с кресла, а затем вынес из другой комнаты деревянный ящичек. Джованни хмуро посмотрел на своего собеседника исподлобья, принимая в руки принадлежности для письма. — Всё? Или еще что-то забыл спросить? Скоро вернётся моя жена с детьми, она пошла в гости к соседям. И, как ты прекрасно понимаешь, мне не нужны пересуды, что видели двух мавров у дверей моего дома.
Мигель Мануэль весьма красноречиво пытался выпроводить своего гостя вон. Джованни встал со скамьи и поднял испытующий взгляд на синьора Гвиди:
— Мы не договорили, синьор. У меня есть четыре седмицы, чтобы получить диплом. Если вы задумали обмануть моего господина, то следует помнить о последствиях лично для вас и вашей семьи. Аль-Мансур не из тех, кому можно пообещать и не выполнить. Пока свои денежные обязательства по отношению к моему пребыванию в Болонье вы ограничили бумагой. Однако питаться я ей не смогу, даже в пост. Я не хочу делить комнату с вашим постояльцем, но ежедневно буду посылать мальчика за едой, которая мне причитается. Я даю вам день на размышления, а завтра приду в университет, где вы мне расскажете подробно, каким образом я сдам экзамен и стану мастером. Доброго дня!
Джованни вежливо поклонился побелевшему от страха и еле сдерживаемого гнева Мигелю Мануэлю и, не дожидаясь, когда хозяин дома его проводит, самостоятельно спустился на улицу и вышел из дома. Али и Халил дожидались в тени портика дома напротив. Глаза и лицо у восточного раба были припухшими от слёз, мальчишка здорово постарался в злословии. Джованни смерил своих спутников злым взглядом и, даже не позвав за собой, отправился в сторону главной площади. Халил плёлся сзади, стараясь не отставать, Али, напротив, попытался несколько раз забежать вперёд и заглянуть в лицо, ожидая, что флорентиец остановится и что-нибудь расскажет. Однако Джованни делал вид, что ничего этого не замечает. Попав в толпу, продолжающую праздничные гулянья, спутники Джованни схватились за его одежду с двух сторон, чтобы не потеряться. Флорентиец же нарочно не спешил вернуться домой: угостился жареными колбасами, попробовал кислого вина, что щедро раздавалось гильдией виноделов, купил с собой еще медовых вафель, понаблюдал за акробатами, станцевал тарантеллу, пока нижняя камиза не прилипла к телу, тесно шептался с двумя девушками, настойчиво приглашавшими его встретиться позади башни Азинелли, и обнимал их за талии.
— Синьор, синьор! — перед Джованни возник Али воплощением ангельской кротости.
— Чего тебе, мальчик?
— Меня жена твоя прислала. Сказала, что лекаря нашла: чесотку твою на члене вылечить!
Девушки испуганно отшатнулись от флорентийца. Джованни покачал головой, вздохнул и закатил глаза к небу:
— Научил на свою голову! Ладно, пойдём домой.
Али и Халил, взяв под локти с двух сторон, увели еще опьяненного весельем Джованни с площади. Аверардо встретил их с огромной радостью, показал, что научился вставать с кресла, опираясь на костыли, и может уже самостоятельно передвигаться по кухне, хотя на то, чтобы преодолеть расстояние в десять шагов, приходится затрачивать все силы, а потом отдыхать. До сумерек Джованни занимался упражнениями с Аверардо, заставляя того наклоняться к земле, напрягать мышцы живота, поднимать ногу, лёжа на боку, и долго удерживать на весу. Выжал из него все силы до последней капли и помог дойти по постели, где Аверардо тут же начал быстро засыпать.
