«Мне? — удивлённо подумал флорентиец, всё еще пребывая в сладком блаженстве сна. Кто-то ласкал его, осторожно перебирая волосы на голове. Хотелось еще чуть повернуться, чтобы подставиться под более сильные движения. — Да пошел ты!..»
— Да пошел ты… — кто-то рядом громким голосом с хрипотцой озвучил всё то, что хотел произнести Джованни. — Я — калека, мне всё равно никогда больше в седло не сесть! Болонцы только порадуются такому унижению.
— Слышишь, ты, калека, — до флорентийца наконец дошло, что протрезвевший наутро Гвидуччо решил разобраться со своим кузеном Аверардо и припомнить ему все слова, сказанные ночью. Он разлепил глаза и потёр ладонями щеки. Справа лежал укрытый до подбородка одеялом Аверардо, слева сидел полностью одетый Халил и гладил по голове, перед ними в исподней рубахе, босиком, потряхивая всклоченными патлами слипшихся волос, раскрасневшийся от возмущения и размахивая во все стороны руками, стоял Гвидуччо. А за его плечом, в дверном проёме, виднелась хитрая усмешка на лице Али, предвкушавшего сейчас оказаться наблюдателем забавного зрелища. Мальчик пока не понимал и половины из сказанных слов, но находил себе развлечение в созерцании перепалок между христианами. — Сейчас поползёшь колодезный ворот крутить и полы до блеска чистить. А тебе, Гвидуччо, мать два мешка муки передала, пойдёшь к нашей повозке, выгрузишь, потом накормишь лошадей и осла.
— А ты кто такой? — Гвидуччо деланно выпучил на Джованни глаза. — Аверардо — это кто? — вытянутый вперёд палец негодующе дрожал, будто хотел проткнуть флорентийца насквозь.
Джованни приподнялся на локтях. Гвидуччо отпрянул и убрал руку за спину. Аверардо засмеялся — плохо скрываемый страх и волнение кузена его тоже забавляли.
— Почему ты говоришь, что Аверардо нельзя было сюда привозить? — Джованни интересовали более приземлённые вещи, чем отношения между юношами, пытавшимися сейчас выяснить, кто из них главнее.
— Разве не ясно? — возмущенно воскликнул Гвидуччо и упёр руки в бока. «Ну прямо синьора Анжела на птичьем дворе», — отметил про себя Джованни. — Будто ты не слышал, что творит Кане делла Скала на севере? — Он принялся загибать пальцы: — После Рождества осадил Падую, затем Кремону. Там разрушил стены и перебил множество горожан. Понтифик отлучил его от церкви, но этому еретику всё нипочём, пока Людовико с Федерико спорят о правах на корону [1]. Потом у нас чуть не началась война с Мутиной, которая перестала пускать наших купцов, сейчас в городе посольства из Тревизо и от Малатести из Римини и Чезены…
— И что? — изумленно выдохнул Джованни. Он искренне не понимал, что именно пытается донести Гвидуччо. Флорентиец никогда еще в жизни не интересовался тем, насколько важно занять должность в городском управлении, не искал слухов о том, кто и с кем сейчас в союзе, а кто — в ссоре.
— А то, что гвельфы Болоньи окружены врагами и тревожатся о судьбе своих собратьев в Ломбардии, и в этот самый момент в Болонью приезжает мой любезный кузен Аверардо, сын Аттавиано из Кампеджо, известного сторонника гибеллинов! — Гвидуччо с язвительным сарказмом подчеркнул последние слова.
— Синьор Гвидо, — Джованни постарался сохранить в своем голосе толику уважения к скудным мозгам сына Пандольфо, — Кане из Вероны крышу в этом доме не перестелит, Людовико из Баварии нам сегодня похлебку не сварит. А если ты еще и свой рот на замке не придержишь, то власти Болоньи спокойно тебе поспать не дадут! Можешь считать меня своим дальним кузеном из Флоренции, прибывшим к знаменитым ученым медикам, чтобы вылечить своего родного брата. Понятно, что отвечать?
— Ясно, — хмуро протянул Гвидуччо и поморщился, — а почему ты решил, что можешь мной помыкать?
— Не хочешь, — Джованни насмешливо вздёрнул бровь, — так иди отсюда! Мы и вчетвером решим, кто и какие обязанности будет выполнять. Только кормить и обслуживать мы тебя не будем. Посторонних в этом доме терпеть не будем. Двери не откроем, если тебя ночью стражники к дверям притащат.
— И матери расскажете?
— Если не мы, так соседи скоро донесут. А сговоришься с нами, так тебе же лучше будет: и защита, и еда, — Джованни продолжал давить на страхи болонца, не раскрывая карт — письмо синьоры Анжелы всё еще лежало в корзине с поклажей, ожидая своего часа на тот случай, если Гвидуччо заупрямится.
— Что же мне делать? — болонец уже не был уверен в собственных силах и отступал перед обстоятельствами: если он всю жизнь наслаждался чужой заботой, то испытывал сейчас тоску по былым временам под материнским крылышком.
— Сначала определим, кто и что сможет делать, — Джованни поманил к себе Али, чтобы тот тоже присоединился к разговору, — лучше всего. Например, физически сильных мужчин в этом доме только двое: я и ты. — Гвидуччо с подозрением посмотрел на Халила, потом перевел взгляд на Аверардо. Джованни сделал паузу и продолжил: — Эти двое — больные. Им нельзя носить тяжести. Но это не умаляет благого исцеляющего действия труда, который будет им назначен. Аверардо может, сидя на табурете, тянуть колодезный ворот — это укрепит его суставы в плечах. Также он может чистить овощи и резать ножом всё, что нужно порезать. И этим он исцелит свои пальцы. Халилу нужно научиться сжимать и разжимать свои мышцы на руках. Для этого хорошо подойдет любая работа по дому, связанная с мытьем и чисткой. Али, на сколько мне известно, хорошо сумеет выбрать продукты на рынке, сторгуется, а затем придумает, как вкуснее их приготовить. Я умею чинить крыши, рубить дрова, разжигать очаг и многое другое. Тебе же, Гвидо, необходима сила в теле, чтобы никто не посмел обижать, так? — Тот кивнул, уже завороженный речью Джованни. — Значит, будешь мне помогать!
Объяснять пришлось недолго: Джованни стремился занять делом всех и распределить обязанности по хозяйству честно. В свете дня двор при доме оказался совсем другим, чем представлялся. Колодец в конце двора когда-то был общим: он стоял на пересечении узких улиц, мощенных камнем, затем предки Гвидуччо перестроили свой дом, закрыв проход. Другой дом, смотревший фасадом на колодец, обветшал, разрушился, и его превратили в сарай, куда теперь поместили лошадей. С двух сторон от него заросшие толстым плющом тропинки вели в сады соседей. Одна была перекрыта толстой стеной башни, завалена гнилыми досками и служила соседям выгребной ямой, куда нечистоты они переливали через пролом в стене. Вторая вела в маленький сад и заканчивалась навесом над кухней. Эти соседи колодцем пользовались, но сейчас, по словам Гвидуччо, находились всем семейством в Ферраре.
На каменном заборе под солнцем разложили сушиться тюфяки и подушки. Аверардо, поддерживаемый Джованни под грудью, впервые был поднят с ложа и поставлен вертикально, чтобы можно было померить высоту костылей, которые следовало заказать плотнику. После того, как головокружение прекратилось, довольного больного посадили в кресло на кухне рядом с очагом, откуда он мог наблюдать за внутренней жизнью дома и занимать руки стручками, выхолащивая из них зёрна. Мешок бобов Джованни купил у проезжавшего мимо торговца сразу, как только они с Гвидуччо и Али в первый раз вышли из дома. Тогда же он вспомнил, что забыл спросить у болонца, есть ли у того деньги. Гвидо тяжело вздохнул и путано рассказал, что ему выдается месячное содержание банкиром, синьором Луиджи ди Кампи, но сейчас, после раздачи монет тем, кому он задолжал, остались лишь те запасы масла и муки, что прислала мать из Ронкастальдо.
— Нам придётся продать повозку или лошадь, или начать с осла. Впрочем, — Джованни бормотал про себя, задумчиво подсчитывая, в какую цену ему встанет прокормить еще два лишних рта, если их родственники не обеспокоятся и не подкинут звонких монет, — через два дня одному человеку тоже придётся выплатить мне содержание. — Повернув из дома направо, они вышли к церкви и старым воротам города, но не ступили под них, а проследовали под аркадой еще одной улицы к мастерской плотника. Затем они вернулись обратно, на ту самую длинную и широкую улицу, через которую и входили в Болонью. Она заканчивалась у огромной базилики святого Стефана, а по левую руку шумел ближайший к дому Гвидуччо рынок. Вскоре взятая с собой корзина оказалась полной. К середине дня помощники плотника принесли длинную лестницу, Джованни забрался на крышу, Гвидуччо застрял, замерев где-то посередине:
