— Эй-ей, Гвидучча*, тебя разыскивают! — с нескрываемой небрежностью обратился к нему один из студентов, намеренно задевая локтем Джованни, но сделав вид, что просто хочет переместиться ближе к своему другу.

В глазах Гвидо промелькнуло отчаяние, он вздрогнул, очнулся, повел плечами, сбрасывая с себя чересчур настырную руку товарища, уставился на Джованни рассеянным и непонимающим взглядом, а затем густо покраснел, скорее догадавшись, что мать намеренно послала к нему соглядатая, а он так бессовестно себя разоблачил. Джованни кратко выдохнул, презрительно насмехаясь про себя над своей же судьбой и решениями Господа. Положение складывалось уж совсем не так, как он представлял. А если быть с собою честным, то Гвидуччо из Ронкастальдо флорентиец в своём воображении живописал намного старше, солиднее, с брюшком и холёными пальцами. И у того Гвидуччо была жена и маленький ребёнок, конюший, повариха и пара служанок, иначе зачем ему жить отдельно в городе в большом палаццо? Сейчас же, словно в насмешку, Джованни оказался единственным взрослым мужчиной среди giovanni, кто не зависит ни от чьей власти и которому теперь принимать за них все решения.

— Ключ от дома у тебя? — сдержанно поинтересовался Джованни, продолжая пристально разглядывать юношу, сидевшего перед ним за длинным столом в компании подвыпивших и весёлых сверстников. Гвидуччо нервно дёрнулся и приложил ладонь к груди, проверяя. Его сосед вновь настойчиво приобнял за плечи, навалившись всем телом, и пьяно выдохнул, указывая пивной кружкой на флорентийца:

— Это кто?

— Брат его старший! — ответил Джованни прежде, чем Гвидуччо попытался раскрыть рот и что-то проблеять, затем резко шагнул к столу, опёрся на него кулаками, нависая над собеседниками. — А ну, быстро домой! — Сын мадонны Анжелы шмыгнул носом и сжался, словно ожидая удара. — А у тебя что за амурные дела с моим братом? — Джованни уже строго обращался к парню, что продолжал обнимать Гвидуччо. Тот, будто протрезвев, сначала уставился на рукоять меча, видную на уровне крышки стола, а затем в глаза флорентийцу, и быстро убрал руку, спрятав её между колен. — Пёс, вставший на две лапы, всегда сверху! Запомни это, когда еще раз обратишься к моему брату по имени. Гвидо, иди за мной!

Джованни грозно повел бровями и повернулся к выходу из таверны, ощущая за спиной натужное дыхание ронкастальдца, еще изрядно пьяного, багрового от смущения, но послушного воле своей матери.

Этот город, до которого так долго пришлось добираться, теряя силы и приобретая лишь боль и новые раны, казалось, принялся строить каверзы флорентийцу с самого начала, прямо на въезде. Сначала Аверардо громким голосом, почти переходя на крик, потребовал дословно передать разговор с Лоренцо и обрадовался известию, что Катурна теперь в руках их семьи. Джованни пришлось громко повторить эти слова три раза и тем самым обратить внимание проходящих мимо горожан на себя. Нужный дом они нашли достаточно быстро — Аверардо уже бывал здесь, — вот только встретил он их темными окнами с наглухо закрытыми ставнями и запертой дверью. На громкий стук из окна противоположного дома выглянул сосед, сначала долго пытавшийся в сгустившихся сумерках разглядеть прибывших, а затем отправивший свою жену вниз с лампадой в руках. Выяснилось, что Гвидо, сын Пандольфо, здесь живёт постоянно, но вечера проводит с друзьями в тавернах и возвращается заполночь. Синьор Биаджо и его жена Якопа, уроженцы Модены, жили в этом городе уже десять лет, поэтому считали своим долгом подробнейшим образом рассказать о том, что Гвидо, когда поселился здесь два года назад, был тихим и спокойным мальчиком, но студенческая вольница настолько его испортила в последнее время, что он стал водить сомнительные знакомства, и ночная стража уже дважды доставляла молодого синьора к дверям дома в бесчувственном состоянии. Один раз в седмицу к нему приходит Джакома, жена плетёнщика носилок, которая убирается в домах этого квартала. Синьор Биаджо мог только предположить, где разыскивать Гвидуччо в этот день [4], поэтому направил в квартал у старых ворот Равенны.

Джованни повернулся к словоохотливому соседу спиной и растерянно посмотрел на своих друзей. Он уже пожалел, что заставил Лоренцо уехать, а не позвал с собой. Халил и Али тихо сидели на облучке, тесно прижавшись друг к другу, и, видно, плохо понимали, что вообще происходит. Лошади устали и их нужно было напоить. Аверардо, прекрасно слышавший весь разговор, громко ругался на своего кузена последними словами, и в его голосе угадывались интонации, которые были свойственны синьору Аттавиано:

— Ищи этого стервеца, пока он еще на ногах стоит! В «Золотом вепре» ищи!

— Скажи, как он хотя бы выглядит?

— Гвидуччо?

— Нет, вепрь! — Джованни переполняла злость на всё это семейство из Кампеджо, а Аверардо, как ему немного полегчало, еще и слишком разговорился.

— Как гусь общипанный!

— Спасибо, помог! — досадуя на всех и вся, Джованни взобрался на лошадь и отправился в указанном направлении. Пока он ехал по темным улицам, где редкий свет пробивался сквозь закрытые ставни, а добрые горожане готовились ко сну, то явственно представлял, что залепит хорошую затрещину этому «гусю», сорвавшись и отомстив за боль в стёртых пальцах. Но когда увидел перед собой хрупкого юношу, помладше Аверардо, весь огонь, переполнявший изнутри, угас. — Bardassa! — только это и осталось на выдохе.

Джованни протянул руку, чтобы помочь Гвидуччо и усадить позади себя. Тот замотал головой и отшатнулся:

— Ты кто?

— А ты кого сильнее желаешь увидеть: синьора Аттавиано, своего дядю, или свою мать — синьору Анжелу? — Джованни нахмурился: не хватало ещё, чтобы это идиот упёрся! Позади них на улицу из дверей таверны выпала шумная стайка студентов. Гвидуччо немного постоял, озираясь, а затем весьма решительно уцепился за напрягшееся предплечье Джованни и воткнул ногу в предложенное стремя.

Ключ от входа в безмолвный палаццо несколько раз выпадал из дрожащих рук Гвидуччо, и если бы не крепкая цепь, которая удерживала его на шее, то пришлось бы ползать и разыскивать ключ каждый раз в кромешной темноте. Джованни поднёс тусклый светильник к зияющему провалу и поёжился. Гвидуччо же уселся прямо на каменном пороге и обхватил себя за плечи, уставился неподвижным взглядом себе под ноги. Флорентиец покосился на него и сделал шаг вперед, приглядываясь к неясным отблескам лунного света, что заливали открытый внутренний дворик.

— Синьор Гвидо, — обратился Джованни к хозяину дома и кашлянул, привлекая к себе внимание. Гвидуччо уже получил гневную отповедь от «любезного кузена» Аверардо и теперь совсем пал духом, представляя, какому наказанию его могут подвергнуть члены семьи, пока пребывающие в восхищении одним из своих старших отпрысков. — Если ты намереваешься и дальше скулить как побитая собачонка, то хотя бы убери свою задницу с порога!

— А что я могу? — надрывно простонал Гвидуччо.

— Зажги везде лампады, какие есть в доме, — стараясь сохранять спокойствие в голосе, предложил Джованни.

— Чем? — ронкастальдец беспомощно развёл руками.

— Али, — Джованни, перебирая внутри себя ругательства, подозвал мальчика. — Передай синьору кресало и сопроводи по дому. И отоприте ворота, чтобы мы смогли завести повозку внутрь.

Дело пошло быстрее. Дом постепенно наполнялся светом. Аверардо продолжал что-то бубнить про себя, а затем стих. «Утомился!» — промелькнуло у Джованни в голове. Из колодца во дворе они с Халилом подняли два ведра воды и залили животным в деревянное корыто. Сухие зерна овса нужно было распарить, поэтому Джованни сначала добрался до очага на кухне, пустынной и неухоженной, с паутиной по углам, и разжег его, а затем поднялся на верхнюю деревянную галерею, чтобы выбрать спальню. На втором этаже было всего пять комнат: две по боковым сторонам дома, с окнами, выходящими во внутренний двор, и три с окнами, расположенными в той части портика, которая нависала над улицей. Двери везде были закрыты, внутри стоял тяжелый запах сырости — везде разный. Видно, что крышу здесь давно не осматривали и не чинили, а печи не протапливали. Тюфяки и подушки пахли плесенью, а от пыли, осевшей на золоченых балдахинах, чесался нос и хотелось беспрестанно чихать. Сам Гвидуччо ночевал в маленькой комнате на первом этаже, которая имела жилой вид. Там стояла узкая кровать с серыми, давно не стиранными простынями, два больших сундука с ворохом одежды, из которых он доставал иногда что-то новое, когда старое совсем изнашивалось, писчий стол с книгами, рядом на полу были разбросаны крошки сухого хлеба и валялся разбитый горшок из-под масла.