Дальше путь пролегал в низине, рядом с берегом реки, горы остались позади, а холмы расступались по обеим сторонам и становились ниже. Перед глазами вдалеке небо переходило в почти ровную линию горизонта, очерченную верхушками небольших рощиц, а со стороны Савоны потянуло прохладой. Солнце постепенно утрачивало силу и не обжигало, как раньше, а скользило по обнаженной коже мягким теплом. Путники порядком устали и проголодались, поэтому пришлось сделать еще пару остановок рядом с небольшими деревнями, которые теперь занимали каждую вершину ближайшего холма. Еще примечательнее оказались развалины, попавшиеся на дороге. Сначала справа путники увидели древний храм, сложенный из белого известняка с огромным куполом, построенный на высокой скале, а затем слева за рекой разглядели остатки стройных колонн огромного акведука [2].

Солнце стояло над кромками холмов и расцвечивало перистые облака в бледно-синем небе желтоватыми столпами, пахло горькими травами и дымом от очагов, в домах на другом берегу, скрытых тенью гор, уже начали зажигать лампады, когда впереди наконец показалась переправа, а за ней в синеющей дымке выступили высокие стены Болоньи. Зрелище было завораживающим: наверно, с сотню огромных башен из серого камня подобно густому лесу устремились в небо и теперь стремительно розовели своими гладкими стенами и плоским верхом под лучами наливающегося цветом солнца. Во Флоренции тоже были башни, но чтобы столько и таких высоких! У Джованни захватило дух. Они действительно были другими. Во Флоренции из башни в башню можно было перекинуть мостки и перемещаться из дома в дом. Каждый этаж отдавался под жильё одного из детей главы семейства. А в этих будто болонцы и не жили, а поднимались ночами на самый верх, чтобы наблюдать за звёздами.

Джованни чувствовал, что сильно устал за весь день, проведенный в седле, глаза его слезились от пыли и множества ярких лучей, что иногда безжалостно и внезапно били сквозь просветы в кронах деревьев, мысли же плавно скользили, однообразно перебирая образы то одного зеленого склона, то другого, сливая их в единое пространство. Ничем не примечательное и откликающееся лишь болью в мышцах и стёртых поводьями до напряженных волдырей руках.

Он и не заметил, как мимо них пронёсся всадник на взмыленной лошади и перегородил им путь, подняв копытами клубы серой пыли. Разгневанным и красным от быстрой езды, в рубахе, потемневшей от пота, оказался Лоренцо.

— Стойте! — прокричал он, выхватывая свой меч из ножен и угрожающе напирая. — Поворачивайте обратно!

— Куда обратно? — после некоторого молчания безэмоционально осведомился Джованни. Первый испуг прошел, давая волю спокойной и холодной ярости. Пальцы сомкнулись на рукояти меча. Флорентиец посмотрел поверх головы Лоренцо: до ворот у переправы через реку оставалось шагов сто.

— В Кампеджо. Синьор Аттавиано ждёт!

— Кого угодно, но не меня! Освободи путь. Синьор Аттавиано может выбрать для себя любого лекаря. Болонья ими славится. Уйди с дороги! — Джованни осторожно опустил пальцы в свой кошель и нащупал крупную монету. Этого уж точно должно было хватить, чтобы заплатить за въезд в город.

— Синьор Аверардо находится под властью отца! А он отдал приказ вернуть сына домой, — Лоренцо, успокоенный миролюбивым видом Джованни, спрятал меч обратно в ножны.

— Быть может, он тебя не слышит? — Джованни оглянулся назад. Рядом с обеспокоенным Халилом сидел напряженный Али и таращился на своего хозяина в ожидании приказа. Флорентиец покрутил в пальцах монету, чтобы мальчик её увидел и понял, что от него требуется. — Зайди сзади и сам спроси.

Лоренцо медленно повел своего коня, огибая повозку с одной стороны, оставив Джованни с другой. В этот момент Али ловко поймал серебряный ливр и выхватил из рук Халила поводья.

— Вот, пожалуйста, — Джованни обнажил меч и кончиком поддел полог, приоткрывая заднюю часть повозки, где лежали их вещи и два мешка с мукой, которые мадонна Анжела наказала им взять с собой.

Лоренцо, растеряв бдительность, чуть наклонился вперед, желая разглядеть в полутьме Аверардо, но внезапно раздался громкий хлопок, повозка дернулась и быстро покатилась вперед, к воротам. Лоренцо замер, поскольку остриё меча в руках Джованни теперь оказалось в опасной близости от его шеи.

— Спокойствие! — предупредил его Джованни, с удивлением отмечая про себя, что сейчас перевоплощается в Михаэлиса, будто сливаясь с ним в едином потоке мыслей и действий. «Он поступил бы именно так!» — Лекарь, как и воин, прекрасно знает слабые места в человеческом теле. Я рад, что синьор Аттавиано жив и здоров. Поблагодари его от меня за прекрасную лошадь. Но обратно он её сможет получить, если сам приедет в Болонью. Ты сказал: власть отца. Вот пусть он здесь и отдаёт приказы! Я тебя не знаю и не знаю, от чьего имени ты сейчас здесь.

До ушей Джованни донёсся грохот колёс по мощенной камнем дороге. Это означало, что повозка въехала на мост и сейчас следует прямиком к воротам святого Стефана. Флорентиец опустил меч:

— У тебя денег хватит на обратный путь?

Лоренцо проводил долгим и мрачным взглядом повозку. Джованни его переиграл: от моста действовали законы города, поэтому насильно заставить вернуться под угрозой оружия или гнева отца уже не получится. Понимал это и флорентиец. Письмо синьоры Анжелы чётко разъясняло обязательства, а у Лоренцо из Кампеджо не было ничего, кроме слов. Он сплюнул и выругался, потом порылся у себя в кошеле, оценивая свои скудные богатства:

— Нет, заночую в Мутино. Если с Аверардо все в порядке, как ты говоришь, то пусть побудет здесь. Синьор Аттавиано сейчас в Катурне наводит порядок. Я сегодня уже был в Ронкастальдо у синьоры Анжелы, не поспел за вами.

— Значит, знаешь, где нас искать, — пожал плечами Джованни, радуясь тому, что Лоренцо не увязался за ними следом. — Тогда прощаемся!

Он еще постоял на дороге, недоверчиво наблюдая за отъездом Лоренцо, чтобы убедиться, что тот не передумал, и направился к воротам переправы, где стражники потребовали заплатить мзду за проезд еще раз, потому что «много вас таких, чья поклажа уже въехала, а конь еще нет». Джованни нагнал свою повозку, остановившуюся после городских ворот, и с удивлением воззрился на ровную дорогу, уходящую вдаль к центру города. Однако было здесь и иное, не менее примечательное, чего флорентиец еще не видел и подивился, как чуду. Все дома в городе и с правой, и с левой стороны были снабжены портиками [3], под которыми спокойно могли ходить люди, не мешая проезду лошадей посередине. Пространство под портиками, за которым следили хозяева, было чистым, а вся грязь — помои и конский помёт — оказывалась на мощеной булыжником и оборудованной стоками улице, открытой для дождей.

***

[1] от Ливерньяно до крепостных стен Болоньи еще двадцать один километр. Учтём, что средняя скорость повозки — 6 километров в час, а время сейчас между двумя и тремя часами дня, то путники должны поторопиться.

[2] оба строения есть на изображении в Галерее географических карт Ватикана. Они остались еще со времен древнего Рима. Сейчас уже мало что сохранилось.

[3] городской закон 1288 года обязал строить все новые дома с портиками, а к старым эти портики пристроить, поэтому архитектура Болоньи разительно отличалась от других городов.

========== Глава 2. Котёнок в глубокой луже ==========

— Гвидуччо, bardassa [1]! — чуть слышно отлетело от языка Джованни и растворилось в стройном гуле человеческих голосов, некоторых — глухих, подобных дрожанию воздуха внутри пузатого бочонка, других — хриплых, недавно сломавшихся по возрасту, и еще третьих — тонких и юных, способных ещё выпевать нежные рулады. Шум заполнял всё пространство вокруг, вибрировал в камнях высокого свода, отражался вместе со светом лампад от начищенных бронзовых тарелок, поставленных на узкие полки, оседал в серой рыхлой пене на краях кружек. Застывший где-то между fanciulo и giovanni [2], с тонкой шеей и острыми ключицами, выглядывающими из разорванного и не раз штопанного ворота шелковой камизы, тёмными волосами, разбросанными по плечам и пару дней не видевшими гребня, высеребренными влагой и хмелем глазами, мятым беретом с зияющими пустотами давно утраченных бусин [3], державшимся на одном ухе, Гвидо, сын Пандольфо из Ронкастальдо, представлял собой жалкое зрелище, упорно цепляющееся за человеческий облик. Здесь можно было бы упрекнуть и мадонну Анжелу, выбросившую сына, как слепого котёнка, в бурную воду, понадеявшись, что тот станет юркой рыбкой и быстро освоится в приливной волне.