— Я тебя слышу! — громогласно заявила хозяйка. — Аверардо и мальчик уже проснулись и завтракают. Мы готовим повозку, — она перевела своё внимание на кого-то посереди двора, кто тащил на себе некий груз, и отошла.
— Не сами проснулись, а я уже разбудила! — проворчал Джованни, зевнул и повёл по сторонам глазами, пытаясь сосредоточить их в одной точке. Затем опорожнился, с удовольствием выслушивая дребезжащие отзвуки льющейся воды в пустой железный котелок, и вернулся в спальню. В комнате было темно, поэтому флорентиец распахнул ставни на окнах. Халил пошевелился, перекатился на живот, уткнулся лицом в подушку, прячась от яркого света, и запустил руку под себя:
— Эта добрая госпожа не будет к нам столь милостива, чтобы оставить у себя в доме еще на один день?
— Вставай! — Джованни пропустил вопрос мимо ушей и пощекотал Халила за лодыжку. Тот отдернул ногу и напряг ягодицы, выпятив свою крепкую задницу. — Хватит себя там обласкивать! Дотерпи до Болоньи. Может быть, повезёт хорошо устроиться, чтобы нам никто не помешал.
Халил чуть приподнял голову и со вздохом вновь её уронил:
— О, мой Флорентиец, — прошептал он с нежностью еще хрипловатым после сна голосом. — Ты полон сил! Ты не чувствуешь боли ни в плечах, ни в ногах…
Джованни взобрался на кровать и встал на четвереньках над своим кормчим. Восточный раб распластался под ним так сладко, что об него хотелось тереться с наслаждением и выпустить из себя то звериное, что порождает желания подчинять и обладать:
— Если сюда заявится вооруженный отряд из Катурны, тебе будет совсем не до болей в телесных мышцах. Или ты вознамерился их всех пропустить через себя?
Халил повернулся на спину, не разлепляя глаз, облизал влажным кончиком языка иссохшиеся губы, протянул пальцы левой руки, не глядя, поймал и погладил нависающие над ним локоны золотистых волос. Он широко улыбался от наслаждения, от прикосновений к себе и к своему Флорентийцу, от близости, что сейчас была между ними, ничем не прикрытая, живая, теплая. Однако дыхание, лёгкое, с надрывом, выдавало обычную хитрость, к которой прибегал Халил всегда, чтобы скрыть истинное положение дел.
— Где болит? — жестко потребовал ответа флорентиец. — Говори на моём языке!
— Спина, живот, — улыбка мгновенно исчезла с уст Халила, он распахнул глаза, — ноги. Не ступни! Ты сделал мне хороший подарок, я не лгу! Рука. Правая. Грудь.
— Понятно! — Джованни распрямил руки, приподнимаясь.
— Постой! — затрепетал от страха восточный раб. — Я смогу, я выдержу! Умоляю, не оставляй меня здесь! — он присел на постели, потянувшись за флорентийцем.
— Вот ещё удумал! — рассмеялся Джованни и обнял Халила за шею. — Ты же МОЙ кормчий! Мы поступим так: нашего больного нужно довезти до Болоньи. Для него синьора Анжела готовит повозку. Сейчас сделаешь вид, что ты полностью здоров. Сядешь впереди, возьмёшь в руки поводья. Когда исчезнем из виду — ляжешь вместе с Аверардо. Мы с Али справимся!
— Мой синьор, — с благодарностью и восторгом успел шепнуть восточный раб, пока его губы не слились в поцелуе с губами Джованни, пожелавшим подкрепить действием всё сказанное о заботливом отношении к своему кормчему.
Флорентиец быстро оделся сам и помог Халилу — у того любые движения вызывали тянущую боль в теле. И это было неудивительным — весь прошлый день восточный раб тащил на себе привязанный к нему безвольный куль — Аверардо, и еще пытался удержаться на лошади, с удвоенной силой сжимая бедрами её бока. Джованни и Халил вышли во двор, сразу прикрыв ладонями глаза от яркого солнечного света. Посередине стоял крытый возок, в который была запряжена крепкая и лохматая лошадка. Слуги мадонны Анжелы уже заполнили его изнутри мягким сеном, сверху постелили бараньи шкуры, переместили Аверардо, облаченного в длинную, до пят, камизу из тонкой шерсти, и закутали в одеяла. Под голову больного положили небольшие подушки, расшитые цветочными узорами. Не успел Джованни подойти к повозке с торца и спросить своего больного о самочувствии, как служанки оттеснили его: поставили внутрь корзину и узел с вещами путешественников, закрепили ремнями и опустили полог.
— Идите скорее сюда! — мадонна Анжела стояла в дверях кухни и властно махала рукой.
Стол на кухне был накрыт для двоих. Рядом с очагом пожилая женщина давала наставления Али, протягивая большую корзину со всякой снедью, приготовленной в дорогу. Мальчик подобострастно кивал, улыбался и делал вид, что всё понимает. Рассиживаться за столом не пришлось: хозяйка нервничала, сразу протянула Джованни кожаный футляр с письмом для своего сына Гвидуччо и скороговоркой принялась объяснять, как найти нужный дом в городе:
— Лояно, Скасколи, Ливерньяно, Пьяноро. Там уже легче, прямая дорога. Зайдете через ворота святого Стефано и прямо-прямо до старой городской стены. От неё направо. Рядом с башней Альберичи спросите. Поспешите, чтобы успеть до темноты.
Джованни быстро впихивал в себя ароматную горячую кашу, заедал тонкими ломтиками вяленой колбасы, запоминал и чувствовал, как внутри него поднимается волна страха. Схожие ощущения он уже испытывал, когда спрашивал у Гумилиаты дорогу на север Французского королевства. Однако города, которые мадам перечисляла, стояли друг от друга в нескольких днях пути, а сейчас нужно успеть всего лишь за единственный световой день.
— У вас же есть оружие! — фраза, сказанная мадонной Анжелой с нажимом, вытащила Джованни из какого-то сонного болота. — А значит, вы умеете им пользоваться! Ваша обязанность, синьор Мональдески, доставить моего племянника в дом семьи Бували и передать заботе моего сына Гвидуччо. Вы всё поняли? Остановиться в доме вы со слугами сможете, только если будете лечить Аверардо. Ни на каких иных условиях! А он вам почему-то доверяет! Говорит, что вы спасли ему жизнь.
Джованни кивнул, мельком посмотрел на Халила, который больше клевал носом, чем ел, тихонько пихнул его кулаком под рёбра. Мадонна Анжела стремительно встала и вышла наружу, вспомнив, что у неё осталось слишком много незаконченных дел. Джованни подозвал Али. Приказал ему быстро отнести корзину с едой в повозку, найти подходящий горшок с длинным горлом, чтобы можно было засунуть между ног больного, а третьим поручением для юного слуги был Халил, которого нужно было с осторожностью усадить на передок повозки.
Дорога из Ронкастальдо в Лояно плавно вилась, огибая холмы одной стороны широкой долины, то поднимаясь, то опускаясь. По обеим сторонам росли лиственные деревья с толстыми скрюченными тёмно-коричневыми стволами, оплетёнными гибкими ветвями ползучих кустарников. Иногда между ними были видны вырубки: обычно по правую руку, на склоне холма сразу виднелось расчищенное под огород пространство или обширная поляна для выпаса скота и заготовки сена, а по левую — узкие тропы скрывались в небольшом лесу и заканчивались садами, виноградниками или полями с еще ярко-зелеными наливающимися колосьями пшеницы. Там же иногда виднелись черепичные крыши отдельных домов или хозяйств, во множестве разбросанных по долине.
Затем дорога неожиданно круто пошла наверх, взбираясь всё выше к ложбине между двух холмов, и лиственный кустарник сменился еловым лесом. Лошадка, которую дала мадонна Анжела, оказалась спокойной и выносливой: тащила за собой повозку, словно пёрышко — Али не приходилось её понукать, он только крепко держал вожжи. Осла же привязали к задней перекладине повозки. После вчерашних скачек животное явно не понимало, зачем слишком упражнять себя в день сегодняшний, поэтому постоянно отвлекалось на каждую пригодную для пищи травинку, растущую у обочины, и иногда подвывало дурным голосом. Джованни сидел верхом на той же лошади, на которой путешествовал днем ранее. Вторая лошадь, по словам Анжелы, «не столь приметная», осталась у неё в хозяйстве.
Лес быстро закончился, и путникам стало очевидно, что они перевалили очередной высокий холм и вышли к той самой долине, на которую смотрят из окон своих башен жители Фелегуа, Скаррикальсино и даже Кампеджо. Здесь дорога шла по цепочке лугов и казалась более утоптанной и ровной. Первыми живыми душами на ней попались лесорубы, которые очищали заброшенное поле от мелких кустов, выкорчевывали пни и складывали измельченные топорами ветки в две большие открытые повозки. Затем они обогнали группу паломников, возвращавшихся из Рима в какие-то свои северные земли и вышедших с рассветом из Скаррикальсино.
