Джованни, приняв для себя решение, внезапно встал со своего места, прошел в свою комнату и вернулся с маленьким кувшином, наполненным маслом. Он обильно залил им засов на комнате брата Доминика:
— Больше не будет скрипеть, — проронил он и повернулся к монаху, — а я страдать от холода.
— Опять склоняешь меня к греху? — еле прошептал пересохшими губами брат Доминик.
Джованни закрыл дверь на засов, железная полоса беззвучно зашла в пазы. Он медленно приблизился к сидящему монаху:
— Как мало ты еще знаешь о грехе, Ричард! Встань! — брат Доминик послушно подчинился и позволил прислонить себя к стене рядом с камином. Оба плаща остались лежать на полу, но брату Доминику уже стало жарко от прикосновений рук флорентийца, которые настойчиво прошлись по его бокам и притиснули к чужому, но столь желанному телу. Джованни провёл языком по его губам, щекоча и вызывая маленькие молнии, бьющие по нервам, жалящие живот и пах. Язык флорентийца проник в его рот, даря сладость, сплетясь с его языком. Джованни внезапно прервал поцелуй и слегка отстранился:
— Не стой столбом, Ричард, я пока не делаю ничего дурного, что толкуется в Писании. Целуй и ласкай меня, как делал это прежде, — рука флорентийца медленно поползла по животу брата Доминика вниз и обхватила скрываемый под грубой тканью рясы и нижней камизы наливавшийся твердью член. Уверенные поглаживания снизу до самого верха, раскрывающие чувствительную кожу головки, наполнили сплетение их тел огнем, жарче того тепла, что давали дрова в камине. Руки Ричарда впились в спину Джованни, исследуя упругость мышц, а губы заскользили по кромке ушной раковины краткими поцелуями, увлажняя кожу и затуманивая голову образами, что в тысячный раз рождались в воспаленном желанием сознании.
— Не забывай, что у меня тоже есть член, — напомнил Джованни, свободной рукой ослабляя завязки и продолжая силой тела прижимать монаха к стене. Он мягко переложил ладонь брата Доминика со своей ягодицы на свою обнажившуюся твердую плоть и принялся руководить движениями его пальцев, показывая и чуть слышным шепотом наставляя.
На рясе монаха образовалось мокрое пятно. Джованни резко потянул ткань вверх, а сам опустился вниз, захватывая губами налитую кровью головку члена Ричарда. Жесткий рыжий волос в паху защекотал ноздри, когда флорентиец сильно вобрал член в себя и так же резко выпустил, подхватывая пальцами разбухающую мошонку. Брат Доминик откинул голову назад, легко стукнувшись о камни затылком, закатил к потолку глаза и принялся царапать ногтями стену, издавая горлом еле слышные вздохи. Джованни не обделял ласками и себя, свободной рукой быстро водил и по собственному, желающему удовлетворения члену.
Доведя Ричарда до высшей степени возбуждения, когда он уже начал толкаться бедрами ему в рот, Джованни вновь встал во весь рост и призвал своего любовника к поцелуям. На что тот откликнулся со всей страстью и выплеснулся в руку флорентийца, продолжавшую свой бег, выжимающую изливающееся семя без остатка. За ним получил и своё удовлетворение Джованни, то замирая, то начиная ласкать себя вновь.
Расслабленная улыбка полного удовлетворения окрасила их лица. Они оба стояли так еще долго, прижимаясь друг к другу и переводя дыхание.
— Вот так, Ричард, и без «не входи в мужчину, как в женщину», и без самостоятельного рукоблудия, — весело произнёс Джованни, подводя итог тому, что сейчас произошло. — А на все греховные действия нужно дольше себя готовить. Ты знаешь — как, представляешь в грёзах, но забываешь о том, что это больно, хоть и сладко.
— Почему ты сегодня согласился быть со мной ласковым? — недоверчиво спросил покрытый жарким и солёным потом брат Доминик.
— Просто захотелось. Я не монах, чтобы себя сдерживать, — пожал плечами Джованни, выпустил Ричарда и поискал глазами по комнате какую-нибудь тряпицу, чтобы вытереть скользкие от семени руки. Затем подошел к тазу для умывания, стоящему в углу и обмылся холодной водой, остужая себя и приводя мысли в порядок. Вернулся к брату Доминику, смочив чистую ткань и протянул ему. — А еще мне нравились наши встречи за шахматами. Соскучился по твоим тёплым поцелуям. Ты закрылся от меня, пришлось самому прийти к тебе. Ты так и продолжишь закрываться от меня?
— Нет! — со всей страстью ответил Ричард. — Я и не предполагал, что ртом… можно делать такие вещи. Грех содомии же в том, что малакия подставляет своё нечистое отверстие… для удовлетворения чужой похоти.
— Ага, — усмехнулся Джованни, — а сам при этом удовольствия никакого не получает, кроме боли? Или только от рукоблудия?
— Всё верно, — недоумённо рассудил брат Доминик.
— Тогда не малакию нужно судить, а тех, — Джованни запнулся, колючий комок от детских воспоминаний сжал его горло, но он постарался с ним справиться, тяжело сглотнул. — А тех, кто заставляет голодного юного мальчика вставать на колени, прятать лицо, сгорающее от стыда и мокрое от слёз, в ладони и подставлять свой зад под возбуждённый похотливым желанием член.
— Зря мы затеяли этот разговор! — брат Доминик отлепился от стены, намереваясь вернуться в оставленное кресло.
— Я не сужу тебя! — Джованни перехватил его на полдороге. — Знаю, что ты меня любишь. Только не знаешь, как выразить эту любовь. А она совсем другая, не такая, как в грёзах. — Они сплелись в объятиях. Один утешал, а второй прощался с иллюзиями. Джованни оставил брата Доминика глубокой ночью, успокоив тем, что не держит на него обиды и будет только рад получать от него поцелуи, постарается удовлетворять так почаще и раскроет иные секреты, о которых лучше промолчать, ибо они уже находятся за зыбкой гранью праведности и греха.
***
Дожди закончились спустя два дня, и тёплое солнце подсушило дороги, оставив на них густую грязную жижу как воспоминание о непогоде. Через стражников дворца Джованни передали записку от Пьетро, что они с матерью благополучно доехали и остановились в придорожной гостинице на пути от Марселя в Авиньон. Джованни поспешил взять коня и отправился в путь, чтобы обнять свою семью.
Фиданзола подробно выспрашивала о теперешней жизни Джованни, рассказывала о Флоренции и своём спасённом лекарским искусством сына внуке. Они никак не могли произнести имя Стефана, пока Джованни сам не сказал:
— Его имени пока нет в списках тех, кто хочет встретиться с понтификом. Может, он с братьями просто перебрался в другой монастырь?
Но мать уверяла, что несмотря ни на что, всегда держала со Стефаном связь, и он не мог просто так исчезнуть.
— Хорошо, — согласился Джованни, — тогда дождёмся приезда Папы. Я вновь буду с писарями в зале приёмов, и тогда уже точно буду знать. Если братья-францисканцы войдут толпой, то я не смогу его заметить и узнать, но в моих руках будет точный список имён. Однако, — он сделал паузу, не решаясь сказать матери страшные слова, — не нужно надеяться на то, что Стефан просто вернётся к нам. Будет лишь два пути: повиновение булле понтифика и возвращение в орден францисканцев или суд инквизиции. В обоих случаях не стоит ожидать, что всё останется как прежде. Возвращение в орден означает заточение в каком-нибудь дальнем монастыре, тут я ничем помочь не смогу, если только уговорить кого-то сделать солидное пожертвование в Санта Кроче, чтобы они просили о возвращении брата к себе. А если инквизиция…
Джованни смолк, соображая, как бы он поступил в этом случае. А если Стефан еще и заупрямится?
— Я подумаю, чем можно будет помочь. Но это полная смена имени и желание самого Стефана вернуться к мирской жизни. Если сможете его уговорить… Если слёзы матери что-либо будут для него значить…
Фиданзола плакала, Пьетро обнимал ее и разделял горе, смотря на Джованни с надеждой. Однако посреди шумных улиц Авиньона Стефан так им и не встретился. Понтифик приехал накануне назначенного дня во вторую седмицу ноября, и Джованни опять погрузился в круговерть приготовлений к папскому суду.
***
В зале приёмов всё было переиначено: писарей посадили у окон, ближе к боковой двери, из которой должен был прибыть понтифик, обзор им загородили стражники с оружием, кресел подле папского места было куда меньше, поскольку не все кардиналы приехали. Зал наполнился монахами в коричневых длинных рясах. Это были те, кто называли себя конвентуалами и повиновались решениям Папы. Они как бы разделились на две группы, сдерживаемые стражей, оставив в центре достаточно большое пространство, куда тесной толпой поместились пришедшие на суд спиритуалы. Их лидеры встали впереди, чтобы держать речь перед Верховным понтификом.
