***

* — Хотите кушать? — Очень! И пить!

[1] если все четыре стены в доме сложены из камня, то это не значит, что дом крепкий. Поэтому у зданий старинных церквей в форме «вагонов» можно увидеть аркообразные дополнительные сооружения — контрафорсы. Позднее (готический стиль) научились распределять груз стен и купола между арками другой формы. В обычном доме стены могут сложиться внутрь или выпасть наружу. Поэтому нужен каркас из деревянных балок или такие штуки, которые можно еще увидеть в старинных городах: на каменной стене висит толстый железный прут или железный диск, в центре он соединяется с цепью или прутом, идущим сквозь весь дом и крепится к такому же, но на противоположной стороне.

========== Глава 2. Объясниться в чувствах ==========

В узкие, похожие на бойницы окна под потолком ярко светило солнце. Обнаженный и склонённый до земли восточный раб выглядел еще более привлекательно, когда каждая напряженная мышца преломлялась тенью на его совершенном теле. «Чем обидел?» Не успел Джованни завершить окончание фразы, как Халила будто ударили чем-то сзади в спину и сокрушили, он рухнул перед флорентийцем, весь сжавшись в тугой узел, и прикрыл ладонями лицо. «Проклятие!» Джованни, совершенно сбитый с толку, смотрел на подрагивающие плечи восточного раба, не зная, что еще предпринять.

— Али, поговори с ним! — нечто хрупкое и недоступное пониманию Джованни сломалось в их отношениях с Халилом. До памятного шторма восточный раб вёл себя более привычно: соблазнял, настраивая на любовную игру, задавал вопросы и даже по своей воле проявлял желание приласкать и поцеловать. Что же произошло после отказа выбросить его за борт, как испорченную и ненужную вещь? «Что я делаю не так? Я забочусь, ухаживаю, а в ответ получаю только отторжение и безбрежное горе в глазах. Стараюсь проявить нежность и уважение к чувствам, а ощущаю покорное равнодушие, лишенное страсти». Джованни обратился к мальчику, как к последней надежде установить мир. — Мои слова ему непонятны. Может быть, через тебя мы сможем прийти к согласию?

Мальчик мгновенно отвлёкся от игры с пузырьками на поверхности воды, посерьёзнел и будто испугался, увидев коленопреклонённого Халила, распростёршегося на полу. Али быстро вылез из лохани, подхватил кусок полотна, подвязывая чресла, и зашлёпал босыми ногами по направлению к восточному рабу, оставляя после себя мокрые лужи. Джованни повернулся к ним спиной и сел в воду, с удовольствием ощущая всей кожей тела накатывающее блаженство. Из полуприкрытых век он долго наблюдал, как Али, обнявший Халила за шею, о чем-то с ним шепчется, а тот отвечает, иногда поглядывая в сторону лохани, но выражения его лица было не разобрать: свет от узкого окна падал чётко позади, наводя густую тень.

Джованни поёрзал ягодицами по плотной ткани, прикрывавшей дно лохани, и выгнулся в пояснице. Опустил затылок в воду и чуть подтянул к животу согнутые в коленях ноги. Кожа головы соприкоснулась с еще горячей водой, пряди волос частью утонули, а частью расплылись по поверхности золотыми островами, в ушах будто шумело море, убаюкивая разум, освобождая от суетных мыслей и навевая сон.

Флорентиец вздрогнул внезапно ощутив прикосновения к своей голове и груди. Распахнул глаза, оторопело заметавшись взглядом. Али поддерживал его затылок и осторожно лил тонкой струйкой мыло [1] прямо на лоб у границы волос, а напротив между разведённых ног стоял в воде на коленях Халил, опираясь одной рукой о край лохани, а второй — губкой [2] водил по груди и плечам, очищая кожу своего синьора и превозмогая собственную боль и слабость. Ловкие пальцы Али массирующими движениями заскользили по затылку, темени, вискам, Джованни зажмурился от удовольствия: спутники точно сговорились сегодня его замучить райскими плодами, а он с превеликим желанием отдавался в их опытные руки.

Тело будто пронзило томительными змеиными жалами, когда ребристая и жесткая губка нарисовала замысловатый узор на груди и очертила соски. Джованни застонал, разум застлала плотная пелена, сотканная из чувствительных прикосновений, утонченных, плавящих кровь, быстро заструившуюся по венам. Это яркое пламя разгоралось с каждым мгновением, заставляя флорентийца лишь обрывочно осознавать, какую власть над собой он вручил руке Халила. Она спустилась вниз по животу и мягкими, потирающими движениями обласкала пах. К ней присоединились пальцы второй руки, осторожно поглаживающие, возбуждающие, легко помявшие затвердевшую мошонку, а затем оттянувшие кожицу на головке члена. Джованни глубоко вздохнул и открыл глаза, чуть привставая.

— Халил! — негромко позвал Али, который уже перетёр волосы Джованни с мылом, промыл в воде и распределил на пряди. Подобной сноровки от мальчика флорентиец не ожидал. Аль-Мансур слишком скромно описал таланты своего подопечного.

Восточный раб будто очнулся ото сна, услышав оклик, и совершил деяние ещё больше возбудившее Джованни: положил его ногу себе на плечо и принялся водить губкой и свободной рукой по бедру, разгоняя кровь. Флорентиец схватился ладонью за свой налитой желанием член и заскользил возбуждённой головкой между пальцев, сжал зубы и уставился пристальным взглядом в лицо Халила, сосредоточенное, опущенное, скрытое густыми прядями волос, свисавших со лба. «Подними голову! Посмотри на меня!» Сердце громко билось и отдавало в голову глухим набатом, грудь разрывало от спёкшегося внутри воздуха. Восточный раб чуть подался назад, склонил голову набок, прикасаясь губами и целуя нежную кожу почти под коленом. Его язык прошелся по сочленениям мышц и сухожилий, выпуская тысячи молний. Только после этого ресницы Халила дрогнули, и он ответил своим проникновенным взглядом на немой призыв Джованни. Флорентиец содрогнулся всем телом и излил семя. Судорожно схватился за бортики лохани, тяжело дыша, переживая головокружение и телесную слабость.

В этот момент Али принялся поливать водой сверху, чтобы смыть остатки мыла. Она ослепила, заставила закрыть глаза. Сладкий и горячий поцелуй неожиданно запечатал уста. Халил медленно опустил ногу флорентийца со своего плеча, всё дальше продвигаясь, почти прижимаясь телом, чуть уперевшись руками в предплечья Джованни, чтобы удерживать равновесие. Прохладная вода стекала по щекам, воспламеняясь, и становилась похожей на слёзы радости, заблестевшие в уголках глаз Халила.

— Синьор, с тобой мы закончили! — деловито объявил над ухом Али. — Вылезай, мне еще Халила мыть!

Джованни медленно поднялся, не в силах разорвать ту крепкую цепь, что соединила сейчас его сердце с душой восточного раба. Али обернул бедра флорентийца куском ткани и помог выбраться из лохани. Усадил на скамью рядом.

— Может быть, синьор, приляжешь на кровать? — участливо осведомился Али, всё еще не выходя из своей роли личного слуги.

— Нет, — капризно мотнул головой Джованни. — Хочу смотреть!

Мальчик передвинул маленькую скамеечку поближе к Халилу и сел так, чтобы не закрывать обзор. Заставил его прогнуться в спине и несколько раз макнул головой в воду. На четвёртый раз восточный раб чуть не ушёл под воду с головой и судорожно схватился за бортики. Дело в руках Али спорилось слишком искусно, что Джованни не смог совладать с любопытством:

— Где всему этому научился?

Али остановился на несколько мгновений, вздохнул и задрал взгляд к потолку, всем своим видом показывая, что синьор ему попался тугодумный:

— Если меня к тебе в услужение приспособили, то неужели не рассказали и не показали, как заботиться о своём хозяине? Я тебе, синьор, сейчас еще и волосы расчешу и ногти укорочу, даже побрить сумею, если бритву здесь дадут.

Джованни от удивления раскрыл рот, потом вновь его захлопнул. Теперь он вообще не понимал, что происходит, и почему всё настолько переменилось. И спутников его будто колдовским образом подменили: они дружно бросились проявлять заботу о своём господине, хотя на корабле одного нужно было заставлять что-либо сделать окриком, а второй слишком страдал от болезни и чувства никчемности и только сбивал с толку.