— Неверным доверия нет! — заявили они, когда вино развязало языки. — На мель посадят или на скалы наведут, а что еще хуже — по-разбойничьи «своим» корабли передадут вместе с товаром. Таких можно только в помощь своему кормчему-христианину держать или за вёсла посадить.
Флорентиец еще понаблюдал за тем, как пассажиры начали потихоньку рассредотачиваться по кораблю: некоторые полезли обратно в трюм, другие собирали высохшую одежду, любители побалагурить собрались более тесной компанией, в которой каждая рассказанная история заканчивалась дружным гоготом. Джованни наполнил одну миску уже поостывшей похлёбкой, вторую — оставшимися кусочками козлятины и отнёс к своим спутникам. Он с удовлетворением увидел, что Али удалось исполнить все оставленные перед уходом указания. Просохшие циновки были вновь расстелены, длинная камиза Халила сушилась поверх сложенных воловьих шкур, а сам кормчий был завёрнут в плащ, но продолжал спать.
Мальчик всё же был сильно голоден: на принесённую еду набросился с жадностью. Джованни заметил, что горшочек с мазью, что отдал ему кормчий «Святого Януария», всё еще стоит на прежнем месте, где и был оставлен, приткнутый между мешками. Флорентиец покрутил его в руках, понюхал содержимое: пахло резко — животным жиром. Тихое «синьор» и стон, похожий на вздох, заставили подскочить на месте. Халил, наконец, очнулся и открыл глаза. Джованни и Али мгновенно оказались рядом с ним в ожидании дальнейших слов, а он лишь повернул голову и воззрился на миску с похлёбкой в руках у мальчика.
Джованни придерживал голову Халила, пока Али осторожно кормил того с ложки. Вновь ощутил под пальцами трепетную дрожь в теле, похожую на неясный гул. Он то усиливался, то слабел. Флорентиец припомнил еще один случай: дровосек долго шел и тащил на себе тяжелый груз. Вот только он тогда еще замёрз, но был в сознании. Растирая его тело шерстяной тряпицей, Михаэлис разгонял застоявшуюся кровь, объясняя, что натруженная мышца может иметь мелкие разрывы, которые сильно болят, а если она была еще и сдавлена, то усыхает, не напитываясь влагой. Однако насытившийся Халил его опередил, повёл по сторонам сонными глазами, сосредотачиваясь на лице Джованни, и тихо промолвил:
— Разомни моё тело. Медленно. Как банщик делает в хаммаме. От пальцев ног до головы.
Джованни понятия не имел, чем занимается загадочный банщик, поскольку в доме Якуба была только купальня, а общественные бани, что называются «хаммам», он представлял смутно и только по рассказам слуг, поэтому решил действовать так, как это сделал бы Михаэлис:
— Али, ты банщика в своей жизни видел? — Джованни пристроил голову восточного раба поверх мешка, приспособленного под подушку, и поставил к себе поближе горшочек с мазью.
— Я умею только разминать пальцы ног господина, — откликнулся Али, отставляя прочь пустую миску и перемещаясь ближе к ногам их спутника, поглаживая их сквозь плащ и распрямляя. — Хорошо умею. Только страшно мне. Тебе бы, синьор, спросить, что я увидел, пока камис с Халила снимал. Пришлось разрезать по шву.
— Могу догадаться! — усмехнулся Джованни и вновь скрестился взглядами с Халилом. «Доверься мне!» — мысленно попросил. Ресницы дрогнули и ответили согласием. — Спина, плечи, руки, грудь, а может и живот, в багрово-синих пятнах. Но ты боишься, что сильно порвался, — флорентиец, осторожно отогнул край укрывавшего плаща, постепенно обнажая тело. Спустил ниже, оставляя складками лежать на животе. Положил обе ладони на грудь Халила, будто хотел скрыть расплывшиеся синяки и отёки. Губы Халила дрогнули, брови скорбно изогнулись: он отчаянно пытался прочитать свой приговор в глазах Джованни. — Уже что-то похожее с тобой в жизни было. Но сегодня ты сделал свой выбор, — пальцы привычно скользили по рельефу мышц, проверяя каждую и определяя отклик, — а сейчас сомневаешься в его правильности. Страшна не боль, а неизвестность. Гадаешь, что станется с тобой, когда синяки сойдут, а немощь останется. Не буду томить, ничего опасного я не нахожу. И тебе стоит поверить мне на слово, — Джованни обхватил ладонями искаженное мукой лицо Халила, приблизил своё. Глаза его спутника были наполнены слезами, бисеринки пота выступили на лбу, посреди пролёгших морщин, губы дрожали, крылья ноздрей раздувались, судорожно и шумно вбирая глотки воздуха. Халил стонал и отрицающе качал головой, не веря произнесённым словам. — Да, — убеждённо и со всей страстью продолжил Джованни, — аль-Мансур сказал правду. Я — шармута [3]. Но ты видел моё тело, о мышцах я знаю всё! Ты лучший кормчий, я же — опытный лекарь и учился у лучшего. А он — у тех, кого христиане отвергают и называют неверными. Ты веришь мне? — он встряхнул Халила, пытаясь добиться ответа.
***
[1] «запрещено» — строгий запрет правилами Корана
[2] «опьяняющее» — запрещено употреблять что-либо опьяняющее или затуманивающее разум в больших и в малых количества. Хотя именно арабами был изобретён алкоголь.
[3] шлюха, блудница
Комментарий к Глава 10. Тучи над морем
Халил: https://a.radikal.ru/a41/1808/cd/923193fcf337.jpg
Разрыв грудных мышц выглядит примерно так: http://www.professionalmuscle.com/forums/attachments/members-photos/10406d1165872235-torn-pec-pec-tear002.jpg
но будем считать, что у Халила вариант “лайт” - микроразрывы без серьёзных повреждений.
========== Глава 11. Венок из роз ==========
Корпус «Святого Януария» мерно покачивался на потемневших волнах, продолжая свой путь к невидимым землям, лежащим по другую сторону той линии, где море сливается с небом, известный лишь тому, кто сейчас управлял вёслами. Ветер, тронутый прохладой наступающей ночи, наполнял паруса, освежал разгоряченную кожу, не скрытую одеждами, и играл прядками волос. Умирающее солнце огромным раскалённым шаром вплывало в облачную дымку позади корабельной кормы, расчерчивая небо длинными золотистыми лучами, которые остужались каждым новым вздохом моря, сменяя яркий белый цвет на алеющий, оранжевый, а затем — бордовый.
Джованни размышлял, насколько переменчива воля Господня: казалось бы, ему предназначалось страдать от болезненных телесных ран, а на самом деле — от ран душевных. И сердце будет не столько источать расплавленное золото сострадания, сколько терзаться чувствами, противоречивыми и неясными. Разуму был неподвластен страстный порыв Халила спасти корабль, везущий христиан, и принести в жертву собственное телесное благополучие. Не азарт им двигал и не пламенная любовь! Флорентиец постарался мысленно представить себя на месте своего спутника: один посреди речей, которых не понимаешь, косых взглядов, полных недоверия, ограниченный в передвижениях и желаниях, следующий в обществе неизвестного человека, которого повелели слушаться как своего хозяина. Страшнее всего для мавра было, как показалось Джованни, насильно нарушать все предписания молитвенного благочестия и прославления своего, пусть и ложного, но бога. Ради чего? Что может быть важнее?
И хуже всего — это терпкий вкус недоверия. Ведь поначалу Халил, без сомнений, приманивал, соблазняя поцелуями и телом. Джованни легко читал эти знаки. Знакомые. Ведь сколько раз он проделывал такое и сам! Однако делал вид, что не замечает, как ласкающие взгляды источают сладкий мед, обещая блаженство. Что же изменилось, когда Халил впервые очнулся и прошептал тихое «синьор»? Беспокойство об этом взрастало, превращаясь в страх и неверие по мере того, как пальцы Джованни всё ниже отодвигали край плаща, обнажая кожу с проступившими на ней уродливыми пятнами. И если бы флорентиец был просто лекарем, мальчишкой, отучившимся положенный срок в университете, то недоступны были бы ему знания иные, чем въевшиеся с чернилами в шероховатую поверхность пергамента.
Однако сейчас, оставленный на откуп своим чувствам, Халил в молчании переживал своё горе, иногда сотрясаясь телом или приоткрывая полные слёз глаза, чтобы выпустить вовне плач своей души. Джованни тем временем сотворил то, что посчитал необходимым: наложил мазь, подаренную кормчим, сложил руки Халила на груди крест-накрест, обмотал верхнюю часть тела куском полотна и стянул кожаным поясом, надёжно закрепляя мышцы предплечий в недвижимом положении. Часть лекарской работы была сделана, Джованни встал во весь рост, разминая собственное уставшее тело, отошел к сундуку с вещами, чтобы достать для себя тунику из плотной ткани, что могла бы согреть в сумерках. Али всё еще сидел в ногах Халила, в состоянии задумчивости и какого-то внутреннего самосозерцания, только руками не прекращал поглаживать щиколотки восточного раба.
