— Они святые! Они мученики! — раздался чей-то мужской голос и затянул Salve Regina. Кто-то перекрестился, кто-то встал на колени, многие подхватили слова молитвы и запели.

Джованни обернулся к Антуану и уткнулся тому в плечо, больше не в силах сдержать рыданий.

— Ну, полно тебе! — кифаред утешал, как умел. — Ты же сам участвовал в подготовке этого осуждения. Сам понтифик принял такое решение, а те, кто не раскаялся, не выбрал спасение души, сами виноваты. Это их выбор!

— А если Папа ошибся? — прошептал Джованни и испугался того, что сказал.

— Ты мне ересью голову не морочь! — сурово осадил его Антуан. — Я таких, ох, скольких наслушался! Или Змей тебя тогда всё же смутил? Он может! И если взойдёт на костёр, то по стойкому убеждению, а не по дурости, как ты! Идём досмотрим.

Всех четверых спиритуалов поставили на колени, на брёвна, приковали к центральному столбу и обложили вязанками хвороста. Их окружили священники с крестами в руках, призывая к покаянию, но, получив от каждого отрицательный ответ, отошли на безопасное расстояние, пропуская вперёд стражников с зажженными факелами. Осуждённые молились, было видно, как их губы двигались, даже сквозь языки пламени. Они были ещё живы, но уже не могли кричать, когда огонь добрался до их бород и волос, быстро уничтожив то, что до этого мыслило, питалось, мечтало и любило.

«Они — святые мученики!» — проносилось в умах многих из собравшихся людей.

— Тела святых не горят! — громко объявил епископ Раймунд и призвал всех к общей молитве.

***

[1] 7 мая 1318 г.

[2] Антипасха или Красная горка

***

От автора: наконец-то я их сжег и довершил то, о чём замыслил написать ещё в начале осени прошлого года. Теперь прерываюсь на обдумывание дальнейшей интриги своего повествования («Жду продолжения» меня очень на это дело стимулируют), а пока — возвращаюсь к «Королю-монаху».

========== Глава 11. Мудрость старой шлюхи ==========

Джованни придирчиво изучал свой живот, на котором явственно выделялся рельеф накачанных мышц, гладил, проверяя на гладкость и упругость. Потом его руки скользнули вверх по рёбрам, обтянутым загорелой кожей, провели по шелку светлых волос на груди, выгоревших и почти неразличимых, прикоснулись к соскам, оживляя в них чувствительность к ласкам:

— Что во мне не так, Фина? — он обернулся вглубь комнаты.

Мадам, медленно ступая, вышла из полутьмы на залитый солнцем балкон и остановилась рядом, прильнув к плечу подбородком. Яркий свет очертил её увядшую кожу, которую уже тяжело было скрыть белилами, проявил сеточки глубоких морщин вокруг рта и на шее. Щеки и лоб женщины еще оставались ровными, но стоило Фине поднять глаза и встретиться с Джованни взглядом, и там проявились складки стареющей кожи:

— Что тебя беспокоит, мой мальчик?

***

После казни спиритуалов, когда их тела, еще охваченные огнём, перестали дёргаться в путах, горожане, удовлетворённые зрелищем, медленно двинулись обратно в город. Джованни и Антуан дошли до дома Фины Донати. Кифаред вывел из ворот уже осёдланного коня и отправился в Авиньон. Флорентиец вздохнул, поёживаясь будто от ледяного ветра, и проводил глазами спину своего друга. Потом поднял глаза наверх и заметил в окне Фину, пытающуюся спрятаться за занавеской. Мадам была в большом долгу перед ним. Решение пришло в голову достаточно быстро: в заведении Фины всегда была горячая вода для купания, её девицы стирали бельё, а постели в комнате гостиницы, примыкавшей к борделю и принадлежавшей мадам Донати, были мягкими, не то что доски на палубе корабля.

Аль-Мансура не пришлось упрашивать: Джованни объяснил, что не привык к такому грубому обращению с собственным телом, и жизнь на корабле только его портит, а у Фины остался к нему долг, который невозможно стрясти звонкой монетой, но можно получить иным способом. Более того, «хозяин» в любой момент может посетить своего «раба», как только пожелает, и эта встреча останется в тайне.

— Я запрещаю тебе работать на Фину и встречаться с другими мужчинами или женщинами, — напутствовал мавр, соглашаясь.

— Клянусь, что не нарушу ваш приказ, хозяин! — с достоинством ответил Джованни и, кипя от еле скрываемой радости, бросился разыскивать свою сумку с книгами и одеждой.

Свои условия Фине Джованни выставил прямо с порога: мадам полностью получила оплату за последний визит, когда его с Антуаном заманили в ловушку, поэтому до возвращения кифареда из Авиньона будет кормить, поить, мыть и всячески ублажать флорентийца. И это будет честным исполнением их дружеских отношений. Фина с улыбкой согласилась на всё, перемежая свои извинения обращениями «мой бедный мальчик» и «прости старую глупую женщину». Когда же Джованни достаточно размяк при виде всех унижений, что показала перед ним мадам, Фина приступила к жалобам на то, что «осталась совсем одна», «кифаред наш сладкоголосый уехал» и «не откажи в помощи». Ночным клиентам кто-то должен был открывать дверь и приглядывать за гостиницей.

— Нино, ну, ты же прекрасно знаешь, как это делать! — мадам перешла на их родной италийский. — Вся твоя семья занимается этим во Флоренции. Ты всегда был добр ко мне. Разве я в чём-то тебя обделяла? Обижала?

— Аль-Мансур запретил мне на тебя работать, — твёрдо произнёс Джованни, но мадам гладила его и обнимала, заливая слезами грудь.

— Да разве же это работа? — вопрошала Фина. — Работа — у моих девочек, а это — дружеская помощь старой немощной женщине.

— Хорошо, хорошо, — нехотя согласился Джованни, — только перед мавром будешь объясняться сама: что такое работа, а что такое помощь. А он, кроме своего мавританского, ничего не понимает!

Фина удивлённо поджала губы, выдержала паузу, а потом поцеловала Джованни в щеку:

— О твоём мавре мы обязательно потом поговорим!

Джованни была выделена лучшая комната, просторная и с балконом, выходящим во внутренний двор. Служанки Фины утащили стирать всю его одежду, а потом отмыли в лохани, обрили щеки и уложили волосы так, будто готовили к приёму клиентов. Переполненный пережитыми волнениями за этот день, Джованни проспал глубоким сном до наступления ночи, открыл дверь двенадцати клиентам, а потом проводил их обратно, и с первыми отблесками зари опять вернулся в свежую постель.

***

Мадам разбудила его днём и сама принесла завтрак в кровать, одаривая нежнейшими улыбками:

— Давай поговорим о тебе! — предложила она, проводив глазами последний кусочек свежей булки с маслом, который Джованни запихнул в рот.

Невинный вопрос заставил пережить бурю эмоций, пронёсшихся в голове флорентийца и до сих пор не имевших ответа. Фина слыла умной женщиной, может быть, она смогла бы что-то подсказать?

— Всё не так! — продолжил Джованни. — Посмотри на меня. Разве я похож на тех молодых мальчиков, что тревожат похотливый взгляд этих любителей засунуть свой член в анус, а не в вагину, с толстыми кошельками? Что привлекает их ко мне? Что нужно аль-Мансуру? По словам матери, мне уже двадцать восемь Пасхалий. Я не мальчик, не юноша…

Фина вгляделась в его лицо и ответила весьма откровенно:

— Да, если бы я впервые увидела тебя, то сказала бы, что ты красив, но годы оставили уже свой след: когда ты хмуришься, то видны первые морщины, под глазами пролегли тени, и хотя тело твоё продолжает оставаться совершенным благодаря твоим заботам, ты плохо питаешься. Мышцы слишком твердые и жилистые, в них нет мягкости. Но разве в том твоя ценность, Джованни?

— А в чём ценность шлюхи, Фина? В умении или опыте?

— Вот глупый! — в сердцах воскликнула Фина, отпрянув, а потом опять прильнула к Джованни и обхватила ладонями его щёки. — Шлюхой ты был много лет назад, когда впервые попал в Марсель, в этот дом. Здесь ты учился, оттачивая до совершенства мастерство. Я учила тебя многому, но ты, видно, позабыл часть моей науки! Это ремесло, умение, то, что ты продаёшь другим за деньги. Но именно им ты можешь распоряжаться и как деньгами. Вспомни тех, с кем ты встречался в последние годы! Разве ты брал с них монеты?