Тихий кашель где-то слева вывел Тачихару из раздумий. Резко повернувшись, он нахмурился, вперившись взглядом в бледную и слегка смущённую Гин, виновато потупившую глаза. Она переминалась с ноги на ногу, сжимая в пальцах чемодан, что тащила за собой, такой небольшой, будто из всех вещей у неё была пара сменной одежды да расчёска. Тачихара долго смотрел на неё в ожидании, зная, что она хочет сказать ему что-то.
И Гин сказала, правда, очень тихо и слегка дрогнувшим голосом.
— Прости меня, пожалуйста, Тачихара, я так и не извинилась перед тобой за тот случай, просто не нашла в себе смелости, — выдохнув, Гин развернулась, добавив через плечо: — Я не хотела ранить тебя, пожалуйста, не злись на меня больше, чем ты злишься.
Тачихара почувствовал, как что-то стукнуло в голове, будто мозг разбился где-то о череп и перестал нормально функционировать. Парень просто замер, нахмурившись. Он направился было к вагону, презрительно хмыкнув и не желая более видеть это хрупкое тело перед собой, но вдруг остановился на полпути, переборов самого себя, и вдруг резко повернулся, быстрым шагом приблизившись к Гин. Схватив девушку за руку, он потащил её за собой, и, хотя та и пыталась вырваться, но делала это так вяло, будто знала, что ничего у неё не получится.
Тачихара пронёсся, ведя Гин за собой, мимо удивлённых Ацуши и Акутагавы и скрылся в вагоне Гриффиндора под долгие вопрошающие взгляды последних. Накаджима вздохнул, качнув головой, а Рюноске с тревогой хотел было броситься следом, но гриффиндорец придержал его за запястье:
— Не нужно, поверь, Тачихара не сделает ей ничего, — улыбнулся Ацуши, понимая, что Акутагаву вряд ли это успокоит. — У них определённо есть о чём поговорить.
Рюноске фыркнул, закатив глаза, но всё же шагнул обратно, смотря на Ацуши, и слегка пожал плечами, невольно соглашаясь с Накаджимой. Да, Тачихара имел много причин для того, чтобы убить Гин где-нибудь в тёмном углу, однако в школе он не сделал этого, да и не только гриффиндорцы замечали, какие долгие взгляды он порой кидает в сторону сестры слизеринского принца. К слову, Ацуши так и не смог понять, почему Акутагаву называли именно так, учитывая то, что самым популярным на их факультете считался определённо Дазай.
Накаджима вздохнул немного устало и, зарывшись ладонью в волосы, неловко откашлялся, смотря себе под ноги:
— Знаешь, мне сложно расставаться с тобой, — признался он, всё-таки подняв глаза на многозначительно молчавшего Рюноске. — Поверь, не хотел бы этого, правда. Буду сильно скучать по тебе. Говорю это уже сейчас, хотя мы даже не доехали до Кинг-Кросса, но всё-таки. Не думаю, что потом легко будет сказать что-то подобное.
Ацуши неловко жестикулировал руками, понимая, что говорит такие слова впервые, и не зная, правильно ли делает вообще, однако почему-то искренне желал, чтобы это звучало не грустно и ни коем образом ни отчаянно. Накаджима помнил, что ждало его дома. Тот кошмар, о котором он забыл на время школы, вновь возвратится в жизнь. За этот пятый курс Ацуши изменился. Он уже не боялся ошибок, он верил в чувства, он мог постоять за себя и за близких, он с уверенностью сдавал экзамены и знал, что сдаст на высший балл, если постарается. Он нашёл своего человека, с которым прошёл довольно долгий путь от ненависти до этой самой любви. Это чувство до сих пор оставалось полной загадкой для Накаджимы, но почему-то он был уверен в том, что чувствовал такое по отношению именно к Акутагаве. Просто потому, что хотел быть с ним каждый день, знать его до самого конца. Просто знать, как вывести того из хмурой задумчивости, грусти, злости. Знать, как успокоить. Быть рядом и быть тем самым человеком, которому Акутагава безвозвратно доверяет. Так много это стоило, и так этим он, Накаджима, дорожил, что не хотел вновь возвращаться к прежней жизни.
Он не боялся, что Рюноске забудет его, вовсе нет. Просто переживал за то, что, пройдя пару опытов сумасшедшей родственницы того ненормального учёного, действительно не доживёт до нового учебного года. И попросту не сможет увидеть улыбки Акутагавы, такой редкой, но такой дорогой и нужной ему, Накаджиме, вновь.
— Надеюсь, это лето пролетит быстро для меня, — неловко улыбнулся, наконец, Ацуши, взглянув в глаза Акутагавы, и замер, увидев, как помрачнел и напрягся вдруг Рюноске. — Эм… Аку… Акутагава?
— Поедешь ко мне? — вдруг резко произнёс Рюноске, схватив Ацуши за руку, и притянул к себе, заключив в объятья, сцепив руки у него за спиной. — Не хочу, чтобы мы расставались.
Накаджима почувствовал, как от такого резкого поступка дыхание выбило из лёгких, и невольно смутился, потупив взгляд. Вокруг столько людей, что они подумают, ведь не многие ещё в курсе их отношений, да и подобное между парнями особо-то и не принимают в обществе, как он понял. И всё же с открытой неприязнью Ацуши не столкнулся. Видимо, потому, что в Хогвартсе директор не скрывал свою гомосексуальную ориентацию, как, собственно, и никто из других… Если бы кто-то нетерпимый посмел высказаться, смог бы он нормально удержаться на плаву, без всяких бесед о «толерантности»?
— Может, отпустишь, мне неловко, — прошептал Ацуши, пытаясь выпутаться из объятий Акутагавы, но тот крепко прижал гриффиндорца к себе, не давая ему сделать ни шагу назад, смотря на него проникающим под кожу взглядом.
— Так поедешь ко мне? Мой отец не будет против, ты говорил, что дома тебя всё равно никто не ждёт.
Ацуши сглотнул, чувствуя, как учащается сердцебиение. Каждый раз, когда он оказывался в подобном положении, ему казалось, что дыхание пропадает. Это было странно, поэтому он и не любил таких неожиданных моментов. Он мог быть близко к Акутагаве, обнимать его, перебирать пальцами его волосы, гладить его голову на своих коленях, но когда так, то что-то совершенно иное. Та самая непонятная Накаджиме близость, от которой мурашки бегут по коже вверх.
— Я н-не знаю… Это слишком навязч…
Но Ацуши не успел закончить. В следующий момент Акутагава резко отпустил его и вдруг, скинув с себя плащ, одним движением укрыл их от чужих глаз. Минута — и Ацуши ничего не видел, кроме едва освещаемого проникающим снаружи светом лица Акутагавы, что приближалось медленно, но бесповоротно.
Накаджима понимал, что сейчас произойдёт, поэтому зажмурился, однако когда ощутил прикосновение губ на своих, то тут же расслабился, пусть и не смог сдержать судорожной дрожи. Попытавшись отбросить страхи о том, что их могут заметить, Ацуши сосредоточился на мгновении, выкинув из головы всё, что мешало, всё, что мог… Акутагава провёл языком по его губам, осторожно, нежно, как обычно делал перед поцелуями, будто берёг Ацуши, извинялся за то, что, возможно, совершенно не умеет правильно ухаживать за любимым человеком.
Но Накаджиме всё равно. Каким бы ни был Акутагава, Ацуши чувствовал, что готов вытерпеть всё, потому что это просто Акутагава. Потому что всё, что делает этот своевольный слизеринец — не так страшно, как его презрение.
Дальше поцелуй не зашёл, потому что послышался гул поезда. Ацуши резко распахнул глаза, а Акутагава, что готов был сплестись с ним языком, отпрянул, злобно выдохнув. Ацуши сглотнул подступившее к горлу сердце и, прижав ладонь к груди, глубоко вздохнул, пытаясь сосредоточиться.
Плащ вернулся на плечи Акутагавы, и Накаджима слегка сощурился от полыхнувшего дневного света. Быстрым шагом направившись к вагону, он потянул Акутагаву за собой, неловко улыбнувшись и попытавшись сделать как можно менее разомлевший вид. От поцелуев Рюноске всегда становилось не по себе, всё тело будто прошибало током, после чего можно было просто упасть на землю и не вставать.
И Кенджи, стоящий неподалёку, с улыбкой смотрел, как Ацуши скрывает лёгкое смущение и улыбается Акутагаве так, будто просит прощения за невольно помешавший им поезд. Пуффендуец, возможно, был одним из первых, кто всё понял. Ещё тогда, в Хогсмиде. Он знал, что Акутагава испытывает к Ацуши, но не говорил второму, поскольку понимал: всё должно устояться постепенно, да и справились бы эти двое прекрасно и сами. Теперь же Миядзава чувствовал радость за них. Он не так много знал Ацуши, но успел убедиться в том, что они с Рюноске и правда сильно похожи. Настолько, что сами не понимают, что единственные во всём мире способны дополнить друг друга до конца.
