Да, их чувства друг к другу были настолько глубокими, что гриффиндорец не видел в них дна. Он никогда не любил раньше, никогда ни к кому так сильно не привязывался, но за эти четыре месяца, что прошли с того момента в коридоре. С того самого момента, как Акутагава не прямым языком заявил о том, что не равнодушен к Ацуши. Четыре или три, или немного больше, Накаджима не считал.
Они ступали по этому льду осторожно, медленно. Сначала было неловко ходить рядом, оставаться наедине, а потом Ацуши привык к тому, что они уже больше, чем враги, больше, чем приятели, больше, чем просто друзья. Что весь этот путь от «ненавижу» до «хочу провести с тобой жизнь» привёл Накаджиму к счастью, которого тот никогда в своей жизни не испытывал.
— Вряд ли сможешь запретить, — проговорил Акутагава, резко отстранившись, и, перемахнув через перила, выхватил из рук Ацуши книгу.
Но не успел Накаджима возмутиться, как Рюноске кинул учебник куда-то за спину (проходящий мимо когтевранец совершенно чудесным образом его поймал, едва не налетев на идущего впереди профессора) и, схватив Ацуши за ворот мантии, потащил за собой.
— Эй! Акутагава! Стой!
— Будешь дёргаться — обездвижу, — холодно ответил Акутагава, кинув на Ацуши взгляд, который говорил только одно.
Угроза — не пустой звук.
Ацуши сглотнул и невольно признал свою участь, тяжело вздохнув, впрочем, тут же пошёл рядом, так, что Акутагава больше и не нуждался в том, чтобы тащить Накаджиму за ворот. Они не обнимались на людях, не ходили за руку, не показывали свои отношения другим, хотя всем и так всё было ясно… Ацуши не понимал, зачем это, а Акутагава просто не хотел делить те моменты, что дарит ему Накаджима, с кем-либо другим.
Но вот про Марка и Танизаки, наблюдавших за этой сценой просто с потрясающих позиций, Ацуши и правда в тот момент немного подзабыл.
— Любовь, — театрально вздохнул Твен, подхватив Танизаки под локоть. — Любовь с рассудком редко живут в ладу!
— Шекспир? — пробормотал Джуничиро, слегка улыбнувшись. — Можешь не делать вид, что читал.
— Я знаю только одно, — подняв палец и облокотившись о плечо своего парня, Марк продолжил. — Этих двоих не отлепить друг от друга, как и твою сестру от её новой девушки, которых она меняет по десять раз в месяц…
Танизаки вздрогнул, вздохнув, и покачал головой, впрочем, Марк тут же рассмеялся и сменил тему, поглаживая локоть погрустневшего гриффиндорца. Да, несмотря на то, что Танизаки и Марк встречались, первый до сих пор чувствовал себя виноватым перед сестрой.
Но не жалел ни о чём. И о том, что привязался к Марку всем сердцем, тоже.
***
Чуя кинул взгляд за окно, хмуро проводив глазами бегающих друг от друга первокурсников, веселящихся под окнами библиотеки. Кенджи сидел рядом, на подоконнике, увлечённо читая один из сборников по травологии.
Скинув с себя мантию, Накахара чувствовал, что даже в одной рубашке ему слишком жарко. Солнце падало и путалось в его рыжих, пылающих в лучах волосах. Страницы учебника на коленях давно уже не перелистывались, а Чуя и вовсе забыл о том, о чём читал, может быть, глаза его действительно лишь бездумно скользили по строкам.
Хотя, не удивительно.
Облокотившись об оконный проём, Чуя двинулся, пытаясь удобнее расположиться, и невольно задел согнутым коленом спину Кенджи, отчего по телу прошлась волна тока. Накахара замер, чувствуя, как сердце снова подскочило куда-то к горлу и упало обратно вниз. Каждый раз, каждый грёбаный раз, касаясь Кенджи вот так вот случайно, Чуя чувствовал, что в нём взрывается чёртова чёрная дыра, уничтожает сама себя, пожирает, настоящее чудовище. То, что тянуло его к Кенджи, Чуя объяснить не мог. Но вот уже столько времени он проводил рядом с этим мальчишкой, в основном по учебё, по чему же ещё? Но…
Чуя сглотнул, смотря на профиль Кенджи, сосредоточенного, чьи светлые глаза следили за словами на строчках, наверное, действительно интересной книжки. Вот только самого Чую в данный момент вряд ли интересовала какая-то учёба, какие-то лекции, экзамены, что там…
Волосы Кенджи искрились, играли в тени и лучах, что задевали золотые пряди. Веснушки, белая кожа, острые худые плечи, тонкие запястья и улыбка, которая заставляла Чую замереть на месте, широко раскрыв глаза, и пытаться справиться с наваждением. Он никогда не думал, что будет испытывать подобное к мальчишке, что младше его года так на три, плюс минус год…
Но в Кенджи было особенным всё. Его голос, его характер, его добрая душа, невозмутимость, сила, несмотря на телосложение, моральная устойчивость, спокойствие и чистое сердце. Эти качества делали его ребёнком, солнцем, но таким ярким и глубоким солнцем, что Чуя готов был сгореть в его лучах до пепла, лишь бы это чувство в его груди не закончилось, не выдохлось, пробежав дистанцию от брошенного фантика до этой самой библиотеки, в которой они с Миядзавой, пожалуй, стали проводить практически все занятия и все подготовки.
И Чуя безвозвратно упал в своих мыслях о Кенджи. Он сам не заметил, как изменился. Стал более задумчивым, серьёзным, собранным. Он будто бы вмиг перестал строить из себя другого человека в угоду всем. Стал самим собой. И никто не понимал, где прежний наглый, дерзкий, весёлый и грубоватый Чуя. Конечно, Накахару бояться меньше не стали многие студенты, и всё же… Изменился. И из-за чего? Из-за чувств, из-за выросших в его пересохшем горле чувств, родившихся практически в мёртвом сердце. Правильно как-то говорили, именно чувства, именно они меняют людей, порой до самого основания.
Чуя смотрел на него слишком долго и не моргал, будто пытался выдержать. Как орлы смотрят на такое далёкое солнце, не боясь обжечь взгляд об его лучи, так и Накахара. Кенджи уже жил в его голове, в каждом сне, в каждой мысли, в каждом моменте одиночества. Этот мальчишка запомнился ему до мельчайшей детали. Спрятался где-то внутри сознания и согревал сердце своими ладонями. Тёплыми, как и всё в нём. Чуя слишком долго смотрел на эти плечи, руки, едва спрятанную за воротом рубашки шею, волосы… Слишком долго, чтобы вытерпеть собственные мысли.
Резко подавшись вперёд, Чуя схватил Кенджи за плечо и просто поцеловал его шею, с придыханием, грубо, впиваясь зубами в кожу и оставляя, возможно, самый страстный в своей жизни засос. Кровь прилила в голову, и сердце забилось бешеным ритмом от того, что он сделал, но Чуя едва не потерял самого себя, когда почувствовал тепло Кенджи настолько близко рядом с собой. Правда…
Осознание разбило вдребезги родившийся водоворот в мыслях Накахары, и тот, резко распахнув глаза, отпрянул, сглатывая и смотря на Миядзаву глазами, полными искреннего ужаса.
— П-прости, — Чуя впервые заикался и не мог этого скрыть, стало ещё более душно, захотелось вздохнуть глубоко, но лёгкие перекрыло.
Кенджи замер, в его глазах не читалось ничего, кроме удивления, он смотрел в одну точку перед собой, не поворачивая головы, и, казалось, пытался осмыслить то, что только что произошло.
Чуя и сам понял, что натворил, лишь в это мгновение. Спрыгнул с подоконника, схватил сумку и мантию.
— Прости, прости, я не… Я не… Забудь, — боясь повернуться, Чуя проклинал себя самыми последними словами.
Что ударило, чёрт возьми, ему в голову? Жара, золото, солнце, запах Кенджи, что Чуя давно впитал до мельчайшей капли в свои лёгкие?
И только Накахара хотел выбежать за дверь, сбежать, пытаясь успокоить сердце, как вдруг услышал голос за спиной, тихий и ровный, такой успокаивающий и обволакивающий сознание.
— Мне понравилось.
Чуя не понял, ослышался он или нет, но эти слова заставили его повернуться. Глубоко выдохнув, Накахара выронил из рук мантию и сумку, смотря на улыбающегося Кенджи, как будто впервые его видел.
— Что ты сказал? — не понимая, не осознавая того, что произошло, Чуя приблизился, подойдя к Кенджи и тяжело дыша, не пытаясь надеть на себя ни единой маски.
— Мне понравилось, — повторил Кенджи, искренне улыбнувшись, и, подняв руку, осторожно коснулся шеи, чуть зажмурившись, впрочем, тут же продолжил. — Мне приятны твои прикосновения, Чуя, это правда. Если ты хо…
