Девушка снова вернулась к чтению маленького тома грустной повести в тёмной обложке с выбитыми красными буквами. Как будто не понимала, что брат хотел поговорить о том случае… Сильно хотел, но сдерживался, зная, что никогда не заставит Гин насильно открыться ему.

Поток его мыслей прервало появление Чуи, который, залетев в гостиную, отдышался, грубо пнув первый попавшийся предмет (коим оказался оставленный кем-то ящик с неизвестным содержимым). Зло выругавшись, парень плюхнулся на диван и, посмотрев на Акутагаву, выдал:

— Хочу убраться отсюда как можно скорее.

Рюноске вскинул бровь, удивляясь такому отвратительному настроению Накахары. Ещё утром тот с ухмылкой на губах ходил по школе, собирал вещи, прощался с однокурсниками, веселился… Конечно, Акутагава знал, что настроение может испортить что угодно. И кто угодно, если постарается. Но Чую мог выбить из колеи, разве что, только один единственный.

— Снова Дазай? — равнодушно спросил Акутагава после долгого молчания.

— Заткни пасть, — рявкнул Чуя, сверкнув глазами и дёрнувшись. Правда, спустя пару мгновений вновь расслабился и добавил уставшим голосом. — Нет, это не он, к великому счастью.

Последнюю фразу он сказал, так презрительно, что даже у Акутагавы, который никогда не интересовался проблемами других людей просто потому, что ему это было не нужно, невольно возник интерес. С Чуей они были знакомы давно, их семьи общались. Акутагава знал, что скрывается в душе у этого парня, прячущего всё за острыми иголками грубостей и дерзости. Рюноске и сам отталкивал от себя людей, но… Но всё-таки в чём-то они с Накахарой различались. Возможно, в том, что Рюноске не стремился доказать всем, что он выше. А Чуя стремился.

— Кто же? — подала голос Гин, осторожно повернувшись к Чуе, боясь сломать его и так отвратительное настроение.

— Даже имени его не знаю, — проговорил Чуя, поправив шляпу на голове. — Столкнулся в коридоре. Мальчишка какой-то, ходит, улыбается, будто идиот. Он спросил, почему я бросил обёртку от конфеты на пол. Я ответил: «Чтобы ты поднял». А он просто взял и, потащив меня за руку к этой чёртовой бумажке, сказал, что он поднимает, только если я пообещаю, что не буду так больше делать. Псих! Действительно псих! С какого он курса вообще, такой ёбнутый на голову?

Акутагава потерял интерес ещё на половине истории, отвернувшись и отойдя к столу. Гин тихо говорила с Чуей за его спиной, немногословная, кроткая, словно цветок в дожде. А Рюноске задумчиво катал из стороны в сторону новогодний шарик, погрузившись в себя.

Он оставался в Хогвартсе. Каждый понимал, почему. Но только не знал истинной глубины. Гин же, наоборот, ехала домой, поскольку не находила смелости в себе отказаться. К тому же, скрывая что-то от Акутагавы, она опускала взгляд вниз, когда он спрашивал её, зачем ей ехать домой… Впрочем, Рюноске не расспрашивал. Её дело. Её мысли. Её чувства. В конце концов, когда-нибудь, спустя месяцы, она обязательно скажет ему об этом.

Мысли плавно перетекли от сестры и семейных скелетов к школе. Хогвартс. Акутагава всегда оставался тут… Почти всегда. Когда была возможность, когда он мог отвертеться от родителей. Эти стены так надоели ему, что он бы отдал что угодно, лишь бы иметь возможность провести эти дни где-нибудь в другом месте. В другом городе, стране или ещё где. Однако у него не было знакомых, к кому бы он мог наведаться на каникулы, кроме, разве что, Чуи. Да и не хотелось тревожить людей лишний раз. Его и так недолюбливает каждый, кто хоть раз сталкивается с ним, не то что… Радоваться, когда он приезжает в гости? Да ладно. Кто вообще рад видеть его бледное потухшее лицо?

Ну и пусть. Ну и какое ему дело?

Но в глубине души даже больно немного…

— Какая интересная компания собралась, однако.

Акутагава вздрогнул, но не повернулся. Трепет в сердце взметнулся к горлу и упал пеплом на дно души. Каждый раз, когда он слышал его голос, становилось не по себе, но… Но на этот раз его волнения будто стали тише. Притупились, померкли, уступая место пустоте. Да, он уже месяц как замечал то, что при виде Дазая ничто в нём не загорается. Что при мыслях о нём хоть и бегает дрожь по коже, но сердце не начинает биться быстрее. Это странно, но… Неужели первые, единственные чувства Рюноске стали остывать и исчезать? Акутагава удивлялся тому, что ему всё равно. Что он не хватается за эту нить уничтожающей страсти в своей душе, чтобы удержать её в себе. Что же произошло? Почему он больше не страдает из-за Дазая? Как непривычно и в то же время странно…

Чуя резко подскочил на месте, бледнея, и, сжав пальцы в кулаки, попятился назад. Дазай вскинул бровь, однако тут же перевёл взгляд с Накахары на Акутагаву. Тот не поворачивался, упрямо не замечая Дазая и стараясь отвлечь себя мыслями о… О чём же… О чём же подумать…

— Какая жалость, что ты остаёшься тут! — видимо, Дазай решил, по иронии судьбы, всё-таки подойти к Рюноске как раз в тот момент, когда тот этого впервые не хотел вообще.

Оперевшись ладонью об стол, Осаму внимательно посмотрел на замершего Акутагаву с каменным лицом и, хмыкнув, произнёс, игнорируя напряжённую обстановку вокруг:

— Что же… Не скучай здесь без Гин. Твоя милая сестрёнка с удовольствием бы осталась, будь у неё возможность, верно, Гин?

Девушка тут же отвернулась, порозовев. Дазай улыбнулся, вспоминая, как в детстве играл с ней в её дорогих фарфоровых кукол и, когда она случайно разбила одну из них, взял всю вину на себя. Акутагава тоже об этом вспомнил и невольно вздохнул. Гин смущалась при появлении Дазая, но он не нравился ей, как мужчина. В потёмках её души вообще невозможно было понять, что она испытывает, чего хочет… Только лишь догадки.

— Как-нибудь проживу, — пробурчал Акутагава, откашлявшись, и, прикрыв лицо ладонью, выдохнул, спрятав другую в карман.

Дазай некоторое время смотрел на него. Внимательно, с полуулыбкой на губах, чуть прищурив глаза. От него несло морозом и запахом хвои, пальцы его руки, коснувшейся плеча Акутагавы, были холодными, будто лёд. Рюноске вздрогнул, отпрянув, а Осаму лишь хмыкнул, опершись о стол, и, не замечая убийственного взгляда со стороны Чуи, спросил, смотря прямо на Рюноске:

— И всё-таки, почему ты решил провести каникулы здесь, м?

Акутагава отвёл взгляд в сторону. Он не хотел делиться ничем с Дазаем, к тому же, тот и так всё знал. Однако будто издевался, вытягивая из Рюноске признания за признанием, заставляя разрывать собственную душу воспоминаниями о прошлом. Вернуться домой? Провести праздник с Мори? Лучше умереть или повеситься. Акутагава никогда по своей воле не поедет домой, если есть возможность провести время вне стен его родового поместья.

— Просто… Не хочу ехать… Домой, — выдавил из себя Рюноске, готовый взорваться от желания расцарапать Дазаю горло за то, что тот спросил его об этом.

— Печально, печально. Кстати… Солнышко Ацуши тоже остаётся, — протянул он, замечая, как резко изменился в лице Акутагава. — Бедному не с кем справлять Рождество. Я бы пригласил его к себе, если бы не уезжал к Оде…

Он снова упоминает об Ацуши… Рюноске почувствовал, как злоба поднялась в его сердце. Тупая, тягучая, как раскачивающееся бревно над пропастью. Его раздражало то, как говорит Дазай об Ацуши, как он называет его солнцем. Вот только Рюноске сам не понимал, почему. То ли от того, что это говорил Дазай. То ли от того, что он так отвратительно говорил об Ацуши.

Чуя резко выдохнул от злобы. Акутагава услышал топот на лестнице и громко хлопнувшую дверь. Да, он знал, что Чую раздражает всё в Дазае. Но больше всего то, что Осаму вечно оставляет его одного, чуть поигравшись с чувствами и пообщавшись пару дней. Накахара ненавидел Дазая. Однако в этот раз почему-то не сказал ни слова. Молча взбесился и… Всё. Странно.

— Удачи тебе там, — выдавил из себя Акутагава, кинув беглый взгляд на Дазая, и, развернувшись, направился к выходу из гостиной.

Он с удивлением осознавал, что впервые в жизни говорил с Дазаем, не волнуясь о том, что именно скажет и что тот подумает о его словах. Впервые в жизни, кроме тупой боли в груди и лёгких остатков чувств, рассыпанных по полю сердца, не осталось ничего. Пустота или, может быть, усталость от того, что чувства его невзаимны?